Ловушка для банкира

ГЛАВА 12 Пропавшие артефакты

Когда Виктория очнулась, на улице уже вечерело. Похоже, она пролежала в беспамятстве несколько часов. Девушка глянула по сторонам. Мир по-прежнему чужой и незнакомый. Но почему? «Флакон! — вдруг осенило Вику. — Разгадка наверняка во флаконе! Надо его понюхать, или выдавить еще одну каплю, или… Словом, необходимо отыскать флакон — и все станет, как прежде». Воодушевленная этой мыслью, она помчалась к особняку.

Едва попав в архив, Виктория достала из сундука черную коробку. Открыла крышку… Флакона внутри не было! Девушка в недоумении оглянулась на стол. Может, матовый пузырек там? Нет, на столе только графский дневник. «Только дневник? А где же пиктограмма?» Картинка с женщиной и детьми тоже куда-то исчезла. Внезапно до Вики дошло: «Тормакин! Он ведь собирался посмотреть найденный рисунок. Наверное, в мое отсутствие спустился в архив и забрал пиктограмму. А заодно и флакон прихватил. Как же это невовремя!»

Виктория отправилась разыскивать банкира. Часы в холле показывали половину десятого — домочадцы ужинают. «Отлично, — подумала Вика, — сейчас попрошу Тормакина вернуть флакон, и заодно перекушу». Однако, чем ближе она подходила к столовой, тем доносящиеся оттуда голоса становились громче. «За столом я вообще оглохну, — забеспокоилась девушка. Она поняла, что в нынешнем положении ей лучше избегать общения с людьми. Но как же узнать о местонахождении флакона? Вдруг речь о нем зайдет за столом? Виктория осторожно заглянула в дверь и, никем не замеченная, прислушалась к разговору.

В этот вечер в столовой сидели трое: Семен Семенович, Быстрицкий и отец Даниил. Говорили они явно не о флаконе.

— Отче, а что насчет убитой блондинки? — спросил Тормакин, разрезая на тарелке мясной рулет. — Вы же следите за той историей — как расследование продвигается?

— Да никак не продвигается, — пожал плечами священник. — Тело Светланы Бугримовой возле заброшенных сараев нашли — а там места дикие, безлюдные. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

— Ну хоть какие-то зацепки полиция обнаружила? — продолжал допытываться банкир.

— Ни единой улики!

— Чего эту гламурную дуреху туда занесло?!

Отец Даниил развел руками.

— Я, когда на место преступления попал, сразу понял: это сектантские штучки. Явно ритуал проводился — знаки вокруг тела, снятый скальп… Негоже девушке по ночам гулять.

— Кстати, а где Виктория? — поинтересовался банкир у Быстрицкого.

— В архиве сидит, — тут же нашелся старичок. — Сказала, чтоб к ужину не ждали — работает.

«Вот молодец, выручил», — мысленно поблагодарила его Вика.

— Я еще насчет Светланы спросить хотел, — умело перевел тему Эммануил Венедиктович, обращаясь к священнику. — Отче, а почему у нее была такая жуткая улыбка?

Отец Даниил тяжело вздохнул.

— Перед смертью девочке дали препарат, парализующе-сокращающий мышцы — вот лицо и перекосило.

— И что за парализатор ей вкололи? — поинтересовался старичок.

— Ничего Бугримовой не вкалывали — следов инъекции на теле нет. Скорее всего, она надышалась какого-то порошка… Труп сразу в городской морг увезли, результатами вскрытия я не интересовался. Но если вам, Эммануил Венедиктович, нужны подробности, то специально узнаю их у знакомого патологоанатома.

Лицо Быстрицкого вытянулось и позеленело — он стал похож на лохматый огурец.

— Что вы, отче, не нужны мне никакие подробности! Я просто так спросил, чтоб беседу поддержать.

Помолчав всего пару секунд, старичок встрепенулся.

— Ой, как же я мог забыть! Сегодня в архиве наш дорогой профессор обнаружила доказательства того, что вы, Семен Семенович, родственник…

Тут коротышка осекся, явно не решаясь признать родство банкира с прислугой. «Ну-ну, договаривай, раз начал», — злорадно подумала Вика.

— Так кому я родственник? — заинтригованный Тормакин даже привстал со стула.

Старик вконец смутился.

— В-вроде кому-то из этого дома, — заикаясь, пролепетал он. — Подробнее лучше у дорогого профессора спросить, я тонкостей не помню.

«Выкрутился-таки, — хмыкнула про себя Виктория.

— Вечно ты, Быстрицкий, запоминаешь всякую ерунду, а что действительно важно, так у тебя склероз, — глядя на коротышку, скривил и без того перекошенное лицо банкир.

Эммануил Венедиктович сокрушенно затряс пушистой головой.

— Виноват-простите-извините!

Дальнейший разговор Вика уже не слышала. К своей огромной радости, она вдруг обнаружила, что приступ оборотничества прошел. Слух и обоняние стали прежними, зрение — опять цветным. Теперь девушка могла спокойно зайти в столовую. Однако ни есть, ни общаться ей уже совершенно не хотелось. А вот что хотелось, так это — упасть в кровать и заснуть. Виктория торопливо поднялась к себе. Не зажигая свет, она разделась и тут же повалилась на кровать. Спать, спать, спать…

Сон перенес ее в прошлое. Какое-то холодное, сырое помещение было полностью погружено в темноту. Со скрипом отворилась дверь. Внутрь вошел слуга Харитон, освещая дорогу пламенем горящего факела. Помещение оказалось погребом — теперь его можно было хорошо рассмотреть. Наверное, двести лет назад погреба использовали как холодильники. Обстановка здесь вполне соответствовала назначению: прямоугольная комната с низким потолком была сплошь уставлена корзинами, мешками и ящиками со съестными припасами. Графскому поместью явно не грозил голод — помещение, заполоненное до отказа едой, было настолько велико, что даже яркий свет факела терялся в его дальних углах. В одном из этих углов находилось то, за чем туземец-колдун спустился этой ночью в погреб. Харитон равнодушно прошел мимо ящиков с корзинами и остановился перед большой железной клеткой. Он поднес факел к толстым прутьям. Пламя осветило измученное лицо кормилицы Светланы. Сейчас в ней трудно было узнать ту гордую дородную красавицу, которой она была еще совсем недавно. Поникшая женщина сидела на полу клетки и безучастно смотрела перед собой. На ней была старая грязная рубаха, руки и ноги — крепко связаны. Но самые поразительные изменения произошли с волосами кормилицы. Роскошная золотая коса, которой Светлана по праву гордилась, бесследно исчезла. Теперь женщина была совершенно лысая — ее обрили. Несчастная увидела Харитона, и глаза ее горестно сощурились.

— Чего пришел, басурман? Посмеяться?

Туземец отрицательно мотнул головой.

— Я пришел спасти тебя.

Светлана молчала. Проведя в клетке несколько дней, она совершенно пала духом. Женщине хотелось только одного: хоть ненадолго вырваться из заточения и прижать к груди своего ненаглядного сыночка.

— Утром тебя выпустят из погреба, — словно прочтя ее мысли, сказал Харитон.

Кормилица встрепенулась.

— Правда? — спросила она, еще не до конца веря своему счастью. — И я смогу увидеть сына?

— Прежде понесешь наказание, а уж потом, наверное, можно будет.

— Наказание? — ахнула Светлана. — Какое еще наказание? Я уже, почитай, неделю в темном погребе сижу. Одну воду пью, еды не дают вовсе. В клетке, как дикий зверь, обитаю. По ногам-рукам связана. Обрили наголо, как девку непотребную. Да разве это не наказание, скажи? Нечто мало?!

Харитон неопределенно пожал плечами.

— Барину виднее…

Женщина осторожно тронула туземца за рукав.

— А ты знаешь, какое наказание мне Петр Николаевич назначил? — спросила она хриплым от волнения голосом.

— Знаю. Тебя завтра привселюдно выпорют розгами у позорного столба.

Светлана в ужасе отшатнулась.

— Выпорют розгами?!! Но как же Елизавета Андреевна позволила? Неужто не заступилась за меня, рабу ее верную?!

— Графиня ничего не знает о том, что происходит в поместье. С самых похорон она не выходит из своей спальни. Мечется в горячке, оплакивая умершего сына.

Кормилица молитвенно воздела вверх связанные руки.

— О, Господи, за что посылаешь такие муки тяжкие? — воскликнула она. — Знаешь ведь, что неповинна я в смерти Илюшеньки. Дай же силы пережить завтрашнее испытание и снова увидеть мальчика моего, Васеньку. На тебя одного уповаю, больше помощи ждать не от кого.

Туземец смотрел на молящуюся. Даже сейчас — в рубище, обритая наголо, в грязной клетке, она была для него самой прекрасной женщиной на свете.

— Я пришел сюда, чтобы помочь тебе, — произнес Харитон, едва Светлана умолкла. — Если сделаешь так, как я скажу, то избежишь наказания.

Кормилица недоверчиво на него покосилась.

— Я достану ключ от клетки, — продолжал туземец, — выведу тебя из погреба, мы сядем в карету и навсегда уедем из поместья. Никто нас не найдет — поверь мне.

— А как же Вася? — всполошилась женщина. — Я без сына никуда не поеду.

— За него не тревожься, — успокоил Харитон. — Мальчик сейчас у сторожа на конюшне. Перед уездом мы его заберем.

Светлана всмотрелась в черные раскосые глаза.

— Почему ты делаешь это для меня? — спросила она туземца.

Тот улыбнулся.

— Я люблю тебя.

— Но я тебя не люблю.

Харитон опустил голову.

— Мне все равно, — глухо прошептал он. — Просто будь со мной, и я спасу тебя от завтрашнего позора. Лошади уже запряжены — решайся.

Женщина молчала. Туземец поднес факел к лицу, и она увидела, как ходят желваки под его скулами.

— Я ведь только из-за тебя, Светлана, в поместье остался. Если б не встретились, сейчас в Петербурге жил бы, по дворцам расхаживал бы, с царем за одним столом сидел. А вот застрял тут, в деревне дремучей — только чтоб тебя видеть. Хоть редко, хоть издали.

Он бухнулся на колени перед клеткой.

— Ты нужна мне — слышишь? Нужна, как воздух. Жить без тебя не могу. Все время о тебе одной думаю. Сжалься!

Женщина печально вздохнула:

— Любовь — не милостыня, ее из жалости не подают. Нет, Харитон, никуда я с тобой не поеду. Завтра стерплю мученический стыд, коль на роду такая участь написана. А уж после с Васенькой свой вдовий век коротать буду. Не могу я без любви с кем-то жить, пойми ты это.

Туземец скрипнул зубами. Он до последнего момента был уверен, что Светлана, в ее теперешнем жалком положении, обязательно согласится на побег. Но нет — она ему отказала. Снова отказала!

Зло сверкнули черные глаза. Вскочив с колен, Харитон молниеносно выбросил вперед руку и ухватил Светлану за шею. Женщина забилась в клетке, как испуганная птица. Она цеплялась за жесткие пальцы туземца, пытаясь оторвать их от своего горла. Широко открывая рот, надеялась вдохнуть хоть немного воздуха. Нет, ничего не получалось — Харитон все сильнее сжимал пальцы, душа свою жертву. Светлана обмякла, ее глаза закатились. Женщина начала терять сознание. Какое-то время туземец с явным наслаждением наблюдал за ее мучениями, а затем резко притянул к себе. Теперь их разделяла только железная решетка. Взгляды Светланы и Харитона встретились.

— Ты будешь моей или отправишься на тот свет, — прошипел туземец прямо в лицо умирающей женщине.

В отчаянии, понимая, что смерть уже совсем близко, Светлана в последний раз рванулась из цепкой хватки. И — о чудо — у нее получилось освободиться! Женщина быстро отползла к дальней стене клетки, где туземец не мог ее достать.

— Убирайся, — прохрипела она, с ненавистью глядя на своего мучителя. — Пошел вон, басурман проклятый!

Харитон на секунду застыл. В следующее мгновение его лицо приняло абсолютно спокойное выражение, на губах расплылась кривая усмешка.

— Фи, мадам — какой моветон, — произнес он таким обыденным тоном, будто только что не душил женщину, а играл с ней в шахматы. — Разве пристало слова эти относительно человека использовать? «Пошел вон!» Так только собак гонят. Помнишь, Светлана, как в день смерти наследника ты Лютого прогоняла? Теперь вот и со мной так. Неужто я для тебя не лучше пса?

Кормилица опешила.

— А ты откуда знаешь, что тогда было? Подслушивал?

— Ну, можно сказать и так, — ухмыльнулся туземец.

Светлана гневно на него посмотрела.

— Ух, нехристь! Может, ты и пса науськал, чтоб он меня из Илюшиной спальни выманил?

Харитон насмешливо приподнял одну бровь.

— Зачем же мне было пса науськивать, когда я и есть тот самый пес?!

— Перевертень!!!

В ужасе отвернувшись, женщина неистово закрестилась.

— Не старайся — не поможет, — фыркнул туземец. — От меня можно избавиться только одним способом — убить. Но тебе это явно не по силам.

Кормилица снова повернулась к Харитону и глянула на него с вызовом.

— Мне-то, может, и не по силам. А вот Петр Николаевич вполне с тобой справится. Утром я открою ему, кто ты есть на самом деле — тогда и посмотрим, что будет!

Туземец в ярости сжал кулаки.

— Ты кому угрожать вздумала, глупая баба?! — взревел он. — Скажешь завтра хоть слово — и твой сын отправится следом за графским наследничком. Поняла?!

Светлана оцепенела.

— Так это ты Илюшеньку убил?.. — в страхе прошептала она.

Туземец молчал. Но в его раскосых глазах ответ читался без всяких слов. Харитон поднял факел повыше, чтобы Светлана лучше его видела.

— Помни, что я сказал тебе, — произнес он холодно. — Если завтра откроешь графу правду, твой сын умрет.

И чужеземец быстро покинул погреб.

Рассвело. Бывшую кормилицу графского наследника вывели к месту наказания. На площади, возле позорного Столба, уже толпились любопытные холопы. Чуть поодаль, на возвышении, сидел в кресле Петр Николаевич Смолин. Рядом с ним, по правую руку, женщина заметила местного священника. Он всегда был добр к вдове, и сейчас смотрел на несчастную с нескрываемой жалостью. От этого взгляда ей стало немного легче. По левую руку от графа находился Харитон. В отличие от священника, он не глядел на Светлану. Туземец равнодушно рассматривал узоры на графском кресле — словно до происходящего ему не было никакого дела. А вот сам граф и не думал скрывать своего мрачного расположения духа. Надменно глянув на бритую, оборванную служанку, Петр Николаевич скривился.

— Что, шельма, поумнела, небось, пока в погребе-то сидела? Кайся, облегчи душу перед наказанием. Глядишь, и порка не такой страшной покажется.

— А в чем каяться-то, барин? — робко спросила кормилица.

Петр Николаевич сдвинул брови.

— Рассказывай начистоту, как дело было: как ты сына моего без присмотра бросила, как дверь спальни заперла, как по своим делам из дома сбежала, как ключ в саду потеряла, как… — граф осекся, вспоминая ужасные события того дня. — Словом, все по порядку излагай. Да только правду говори, ничего не утаивай.

Светлана опустила глаза. Ах, как же ей, в самом деле, хотелось рассказать Петру Николаевичу правду! Настоящую правду — про колдуна-оборотня, что затаился в доме Смолиных и принес им такую огромную беду. Но кормилица молчала. Она помнила, что сказал ей туземец этой ночью. И отлично знала, что он выполнит свою угрозу, произнеси женщина сейчас хоть слово о его колдовстве.

— Что притихла? — сурово проговорил граф. — Кайся, пока не поздно.

Кормилица вздохнула.

— Не в чем мне каяться, барин, — сказала она дрожащим голосом. — Я Илюшеньку всего-то на минутку оставила. Никуда из дома не отлучалась, в сад не выходила, ключ там не теряла. А как дверь в спальне запертой оказалась — и вовсе не ведаю.

Граф смерил Светлану тяжелым взглядом.

— Высечь эту паршивую лгунью, да покрепче, — распорядился он стоящим на изготовке мужикам с розгами.

Те привязали несчастную к столбу и принялись за работу. Первые несколько ударов женщина терпела молча. Сцепив зубы, она думала только о том, что, когда все закончится, сможет наконец-то обнять сына. Харитон склонился к сидящему графу.

— Почему это Светлана не издает ни звука? — поинтересовался туземец тихо, чтобы стоящий рядом священник не мог его услышать. — Будто бы ее и не секут вовсе, а ласково по голове гладят. Видать, ленятся мужички.

Граф нахмурился.

— Сильнее порите, дармоеды, — приказал он палачам.

Те замахали розгами с удвоенной силой. Женщина застонала — тонко и жалобно, как раненная лань.

— Нет, все равно слабо бьют, — снова зашипел туземец на ухо Смолину. — Мужики больше по деревянной колоде лупят, чем по Светке. Наверное, жалеют врунью.

Напоминание о лживости кормилицы было точным попаданием в цель — граф моментально вышел из себя. Побагровев, он вскочил с кресла и побежал к месту наказания.

— Отвяжите эту чертову бабу от столба и дайте мне розги! — рявкнул Петр Николаевич.

Мужики повиновались. Когда женщину освободили, она едва держалась на ногах. Священник тоже приблизился к лобному месту и попытался остановить Смолина.

— Одумайтесь, сын мой, — принялся увещевать он графа. — Будьте милосердны, сжальтесь над несчастной.

Но Петр Николаевич, ослепленный яростью, ничего не хотел слышать. Он ухватил протянутые мужиками розги.

— Я покажу, как лживых служанок пороть надо! — заорал граф. — Вот так: с силой, со свистом, с оттяжкой!

И, размахнувшись, Смолин нанес страшный по своей силе удар.

АХ! — отшатнулась толпа. Светлана, как подкошенная, рухнула на землю. Одновременно в глазах Харитона блеснул холодный мстительный огонь. Но никто — ни граф, ни священник, ни остальные люди — этого не заметили. Слишком уж все были поглощены происходящим у позорного столба.

— Батюшка! Батюшка!!! — раздался вдруг пронзительный крик.

Со стороны особняка, что находился неподалеку от площади, спешила к месту наказания старая повитуха. Уже несколько дней она не отходила от мечущейся в горячке графини, поэтому ее появление вызвало на площади сильное волнение.

— Батюшка, — повторила старуха, приблизившись к замершему графу. — Матушка наша, Елизавета Андреевна, благополучно разрешилась от бремени. Сын у вас, барин, народился!

Смолин, уже замахнувшийся, было, для второго удара, опустил руку. На глазах его выступили слезы.

— Слава тебе, Господи, — прошептал он, глядя в небо. — Внял ты молитвам моим — не оставил род без наследника.

Граф отбросил розги и презрительно ткнул сапогом лежащую у ног служанку.

— Благодари сие радостное событие, паршивка — только поэтому не всыпал я тебе за вранье еще десяток плетей.

Петр Николаевич сжал кулаки и почувствовал в правой руке неприятное жжение. Поднеся ее к лицу, он обнаружил, что ладонь пересекает глубокий кровоточащий порез. Видимо, когда Смолин наносил удар кормилице, он сам поранился о розги. Досадливо сплюнув, граф перевел взгляд на слуг.

— Облейте водой эту лживую бабу, а потом гоните со двора, — распорядился он. — Пусть в поле пашет с утра до ночи. А тут чтоб я ее больше не видел.

И с этими словами Петр Николаевич Смолин поспешил в особняк — на встречу с женой и новорожденным сыном. Дворня, при хозяине державшаяся от места наказания на почтительном расстоянии, тут же кинулись к неподвижной Светлане.

— Э-э-э, — протянул один из мужиков, приподымая тело. — Да тут уже не отольешь — испустила дух, сердешная. Отмучилась…