Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 8 Ссылка на улицу боли

Канун Нового 2018 года

Теркс и Кайкос, Британская заморская территория

Кит Ричардс, с коктейлем в руке, постукивая массивным перстнем с черепом по бокалу, прикуривает новую сигарету от предыдущей и говорит с хрипотцой:

— С Новым годом, Фокси.

— И тебя, Кит.

Если честно, я нисколько не чувствую радости. Мы всей семьей приехали праздновать на полный знаменитостей курорт, острова Теркс и Кайкос, но я еще поправляюсь от травмы седалищного нерва, полученной в результате моего недавнего падения в нью-йоркском офисе. Болит так, что я с трудом могу ходить по песку, и при каждом осторожном шаге мне кажется, что дракон пышет огнем на мою ногу сзади. Всю неделю я, пытаясь дойти до океана, оседаю в баре «Дюны», хотя и не пью. Я сижу там квашней, глядя на пляж, и потягиваю безалкогольную пина коладу, при этом рискуя, хоть и трезв, свалиться со стула. В этом же баре мы с Китом Ричардсом, непревзойденным пиратским королем и бессмертной рок-звездой, чертовым «Роллинг Стоуном», дожидаемся сейчас новогоднего фейерверка. Если честно, мне на него плевать.

Толпа начинает обратный отсчет. И вот оно, свистящее пшшшшш, вслед за которым ночное небо расцвечивают яркие вспышки. Кит запрокидывает голову, и я вижу его морщинистое лицо в свете вспышки белого фосфора. Боже, Кит Ричардс выглядит лучше, чем я чувствую себя.

Каникулы, особенно семейные, по определению должны отвлекать нас от рутины и привычного ритма жизни: мы отдыхаем от повседневности. Нам нужны развлечения и релаксация. Наша семья всегда отдыхала в движении, и нам всегда нравилось путешествовать вместе. Сейчас, когда дети стали старше — двое уже закончили колледж, один скоро заканчивает и один еще в школе, — для нас еще важней проводить время вместе, наблюдая за тем, как они расправляют крылья и вылетают из гнезда.

Мы часто куда-то ездим, чтобы отметить особую дату, обычно в компании других семьей и друзей. Сюда, на Теркс и Кайкос, мы прилетели с хорошими друзьями и соседями Шенкерами, у которых двое сыновей и дочь Элли, которая настолько сдружилась с нашими близнецами, что мы называем ее «третьей двойняшкой». Мы любим ездить на экскурсии, спонтанно срываться с места, уделяя больше внимания новым открытиям, нежели отдыху. У нас есть любимые города, куда мы наведываемся каждый год. Знакомое место — это гарантированное удовольствие. Праздники — особенно рождественские и новогодние — позволяют оценить, каким был предыдущий год. Какой бы суетливой и насыщенной, захватывающей или скучной ни была бы наша жизнь до этого момента, мы наслаждаемся комфортом роскошного курорта. Наслаждаемся неизменностью, хотя на самом деле она лишь кажущаяся. Мы вроде бы та же семья, но мое место в ней поменялось.

Я завишу от Трейси как никогда ранее. Каждый аспект моей жизни, каждое движение, каждая эмоция проходят не только через мою собственную оценку, но и через то, как Трейси относится к ним и реагирует на них. Меня бы здесь не было, если бы не способность Трейси принимать меня таким, каков я есть в данный момент.

К сожалению, на данный момент я раздражен и страдаю от боли, хотя и нахожусь в земном раю. И уже не впервые я испытываю FOMO. Я не особо увлекаюсь соцсетями, по-этому с инстаграмными сокращениями познакомился с опозданием. Впервые я прибегнул к ним в Твиттере: там кто-то насмехался над людьми с Паркинсоном. Я спросил Сэма, как мне ответить. «SMH, — отозвался он. — Поверь, это сгодится». Когда автор исходного сообщения принес мне свои извинения и заодно восхитился моим актерским талантом, я спросил Сэма (крайне довольного собой), что я такое сказал. «Shaking My Head (трясу головой)», — ответил он.

На FOMO я наткнулся позднее. Впервые я услышал это, в собственный адрес, от Аквинны. Дочери так громко переругивались в коридоре, что мне пришлось взять трость и отправиться туда, чтобы понять, из-за чего скандал. Они тут же разбежались в разные стороны, но Аквинна заметила меня, прежде чем скрыться у себя в комнате.

— О чем это вы спорили? — поинтересовался я. — Мне все время кажется, что я что-то пропустил.

— Ой, пап, это у тебя FOMO, — бросила Аквинна.

— У меня что? FOMO? Звучит как название какого-то гриба.

Я быстренько понюхал свои подмышки.

— Fear of Missing Out (страх что-нибудь пропустить), — пояснила она.

Это было отличное резюме моего подлинного опасения, и здесь, на этих каникулах, FOMO стал моей повседневной реальностью. Я сижу в баре у бассейна и жду, пока все соберутся на обед или на ужин. Когда они являются, я служу для них чем-то вроде вешалки — на мой стул тут же сгружают мокрые полотенца, и все они не мои. Я переживаю семейные приключения по чужим рассказам. Не то чтобы они меня бросили — время от времени кто-то из родных задерживается со мной у бассейна. Но я настаиваю, чтобы они шли и наслаждались отпуском.

Мое положение постепенно менялось с течением времени, но это путешествие показало, что я вступаю на незнакомую территорию.

Для нас находиться в одном и том же месте приблизительно в одно и то же время каждый год стало своего рода «скелетом» жизни; в многослойной истории нашей семьи есть особые вехи: вот Сэм порезал ногу, напоровшись на пляже на раковину, и держится стоически, чего от него невозможно было ожидать два-три года назад; вот семилетние Аквинна и Скайлер вместе с Элли забрались в один шезлонг и читают «Амелию Беделию»; а вот они трое, теперь уже двадцатилетние, валяются у бассейна, попивая пина коладу; вот Эсме, наш хамелеон, превратилась в новую и еще более прекрасную версию самой себя. Я одну за другой переворачиваю страницы книги воспоминаний — пляжное издание.

Эти воспоминания наводят меня на мысль о постепенной утрате моих физических способностей. Десятилетие назад поездки на Теркс и Кайкос обязательно подразумевали катание на водных лыжах и гидроциклах, подводную рыбалку и футбол на пляже с сыном и дочерьми, а также с детьми наших друзей. Не поймите меня неправильно: мне по-прежнему есть чем заняться, хотя большую часть времени я предпочитаю ничего не делать. Просто выбор у меня сузился.

Я подмечаю реакцию персонала отеля и постоянных гостей курорта, с которыми вижусь из года в год. Они здороваются со мной и спрашивают: «Ну как ты?» Вне зависимости от того, что я отвечаю, я вижу, что они присматриваются ко мне, делая в уме подсчеты, и сами решают, хорошо или нет я держусь. Если я чувствую от них беспокойство или печаль, даже тревогу, то не придаю этому особого значения. Но мой ответ — «Все прекрасно, честно, большое спасибо» — становится чуть принужденным.

Дела у меня шли неважно в последние несколько месяцев перед поездкой: слабость в конечностях, невыносимые боли от седалищного нерва, да еще и ощущение жжения в области живота и груди, тревожное и угрожающее, как колотье от шерстяного свитера. Я обратился к своему дерматологу. Он не нашел ни сыпи, ни каких-либо других причин для подобных симптомов, поэтому отправил меня к неврологу, который поставил мне диагноз «нейро-фибромиалгия», хроническое расстройство, влияющее на то, как мой мозг обрабатывает сигналы от болевых рецепторов. К сожалению, в противовес этой боли у меня возникло еще и отсутствие чувствительности, или онемение, на некоторых участках ног и поясницы.

Добавьте к этому постоянную опасность падений разной степени тяжести: это могут быть серьезные, величест-венные падения в духе министерства странных походок; падения лицом вниз из-за фестинации (когда я встаю на цыпочки и перевешиваюсь вперед); старые добрые падения из-за подволакивания ног и патологической походки. По-следние два вида провоцируются болезнью Паркинсона, но первые, особенно зрелищные, вызваны чем-то другим.

Во время каникул на Теркс и Кайкос мое состояние становится невыносимым. Мне надо вернуться в Нью-Йорк и разобраться, что творится с моим здоровьем. Значит, мне придется сказать Трейси, что мы должны прервать свой отпуск. И если я хоть на мгновение подумал, что моя жена — которая обожает пляжи и океан, солнце и друзей, семью и, к счастью, меня — будет колебаться, искать компромисс или предложит задержаться еще хоть на пару дней, то я ошибался. Она немедля отвечает: «Да, нам надо домой. Я все эти каникулы нахожусь без тебя». И тут же запевает «Пора отсюда выбираться» группы Animals. Хотя песни я и не ожидал, в глубине души был уверен, что она поддер-жит меня. Трейси не сомневается ни минуты — просто обнимает меня, целует и идет сказать детям, чтобы начинали собираться.

Я обожаю ее реакцию: она сочувствует, но не паникует. Нельзя сказать, что Трейси «ощущает мою боль», просто она признает ее и делает все, чтобы ее облегчить. Мы стараемся жить сегодняшним днем. Я все больше полагаюсь на принятие с ее стороны, потому что мое почти исчерпано.

Когда в 1991 году мне поставили диагноз «болезнь Паркинсона», нам с Трейси было около тридцати, мы недавно поженились, и у нас родился сын. У меня начались боли в мышцах и тремор пальцев, и, по настоянию Трейси, я решил проконсультироваться с неврологом. После серии двигательных тестов он уверенно сказал, что это ранние проявления болезни Паркинсона. Я не мог понять, что такое врач говорит; до меня доходили лишь обрывки его слов. Я помню, он упоминал, что я смогу работать еще лет десять. Мне было 29.

Я пришел домой и рассказал Трейси новости. Я не представлял, как преподнести их осторожно, поэтому просто вывалил все как есть. «У меня болезнь Паркинсона». Она заплакала, я тоже. Мы стояли, обнявшись, на пороге нашей спальни. Потом отступили друг от друга на шаг, и на лицах у нас было одно и то же выражение — даже не шока, который мы испытывали тоже, а недоумения. Нам было страшно, грустно и тревожно. Мы не знали, чего ожидать и когда. Как быстро будет развиваться болезнь. Что она будет значить для меня как отца и мужа, как актера и как человека.

У Трейси сложился собственный взгляд на мою болезнь и на то, как она влияет на меня и нашу семью. Она подставила мне не только свое плечо, но и свой разум и свое серд-це. Ей важно, что творится со мной. Это звучит банально и часто воспринимается как должное. Но я не только знаю, но и чувствую это. И раз за разом получаю подтверждения ее преданности.

Как-то мы летели из США в Европу. Я сидел у окна, а Трейси в середине ряда. Была ночь, или же пилоты решили устроить нам ночь, поэтому в салоне потушили свет и опустили шторки иллюминаторов. Нам предстояло лететь еще долго, поэтому я решил встать и размять ноги. Трейси спала; я постарался не разбудить ее, неловко пробираясь мимо ее откинутого кресла. Когда я вернулся к нашему ряду, она по-прежнему спала, поэтому я занял свободное место через проход и стал смотреть на нее спящую. Через пару минут самолет тряхнуло — один-единственный раз, из-за турбулентности. Он вздрогнул всем корпусом, издав металлический рев.

Трейси тут же подхватилась с широко распахнутыми глазами и первым делом повернулось влево, к моему креслу, которое оказалось пустым. В мгновение ока она сбросила плед, отстегнула ремень и вскочила на ноги, ища меня встревоженным взглядом. Такое нельзя изобразить. Иногда мне кажется, что правда, стоящая за ее преданностью, для меня невыносима — она видит во мне не только мужчину, которого любит, но и человека, который нуждается в защите.

Конечно, совместное проживание моей болезни сказалось и на ней тоже: уверен, что временами она чувствует и раздражение, и разочарование, и тревогу. Для нашей жизни и нашего счастья необходимо, чтобы мы оба были чест-ны друг с другом. Как говорит Трейси, «любовь может позволить такую роскошь, как сомнение». Моя жена — не камень, и это нормально. Я всегда считал, что камень или скала — дурацкое сравнение для родного человека, который поддерживает тебя. Камни тяжелые, упрямые и непо-движные. Это я. Трейси же научилась катить этот камень (да простит меня Кит).

И вот, в первый день Нового 2018 года мы летим назад в Нью-Йорк — на четверо суток раньше, чем планировалось.