Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 9 Чего ожидать от моего «Назад в будущее»

Первую ночь по возвращении на Манхэттен я провожу под наблюдением в медицинском комплексе «Маунт-Синай». Я созвал своих врачей: специалиста по болезни Паркинсона, невролога, специалиста по внутренним болезням и даже кардиолога, чтобы развязать гордиев узел проблемы с моей текущей ситуацией. Все они сошлись на том, что боль в седалищном нерве временная, и после некоторого периода отдыха она пройдет. Я с ними не согласен: это настоящая агония, инквизиторская пытка. Но после недели дома выясняется, что они были правы. Другие нити в этом узле развязать сложнее. У меня остались вопросы, которые требуют ответа: почему я ощущаю слабость в конечностях? Почему у меня немеют пальцы ног и рук? И почему, как поет мой любимый Элвис Костелло, я не могу встать, чтобы не упасть? Моя тяга к падениям — на задницу, лицом вниз и так далее — нисколько не уменьшается.

Новая МРТ подтверждает то, чего я давно опасался. Виновник — не связанный с Паркинсоном — крадется вверх по моему позвоночнику.

Несколько лет мой невролог наблюдал за новообразованием у меня в позвоночнике, эпендимомой — опухолью, которая возникает в клетках эпендимы, оболочки спинного мозга, выстилающей проток спинномозговой жидкости. Впервые ее обнаружили в процессе диагностики нейро-фибромиалгии на МРТ. На тот момент я наблюдался у четырех независимых хирургов, и каждый из них подтвердил, что опухоль доброкачественная, но вызывает серьезные опасения, и изложил свои соображения насчет моего будущего. В целом мы сошлись на том, что лучше будет воздержаться от серьезной операции по ее удалению. Это была бы очень сложная процедура — длительная, опасная и не гарантирующая 100 %-го успеха. Хирурги считали, что риск слишком велик, и поскольку опухоль не развивалась и не слишком сдавливала позвоночник, делать операцию не было нужды. «Давайте подождем, понаблюдаем и постараемся сосредоточиться на лечении болезни Паркинсона».

После нескольких лет затишья ситуация приняла неприятный поворот. Что-то спровоцировало рост новообразования. Кроме того, новый снимок показал небольшое кровотечение из кисты. Это означало, что предыдущее решение «подождать и понаблюдать» нуждается в пересмотре. Теперь те же самые доктора настаивали на том, что опухоль следует удалить.

Мы с Трейси постарались тщательно все взвесить. Мы очень боялись решения, которое нам предстояло принять. Мы любим нашу жизнь, хотя за то время, что я болею Паркинсоном, нам пришлось смириться с ее непредсказуемостью. Сейчас стало ясно, что это не просто заноза в заднице, а опухоль в позвоночнике — и ей там не место. Вопрос в следующем: кто ее удалит, когда и знает ли он вообще, что надо делать?

На Северо-Востоке США работают самые знаменитые в стране нейрохирурги, в основном в престижных клиниках. Мы консультируемся с несколькими из них. Они изучают последние снимки и взвешивают риски, связанные с операцией. Некоторые готовы ее сделать, некоторые колеблются, несколько сразу дают отказ. Мне нужен кто-то мудрый, кто поможет нам принять решение.

Доктор Аллан Х. Роппер, легендарный гарвардский невролог, сопровождавший меня в первые годы болезни Паркинсона, рекомендует встретиться с доктором Николасом Теодором, директором Центра нейрохирургии позвоночника при Университете Джона Хопкинса в Балтиморе. Сын Аллана Александр Э. Роппер, тоже нейрохирург, проходил у доктора Теодора интернатуру, когда тот еще работал на предыдущем месте, в Институте неврологии Барроу в Фениксе.

Мы с Трейси едем по трассе I-95 из Нью-Йорка в Мериленд на консультацию с доктором Теодором. Нина едет с нами, собственно, она за рулем. Университетский госпиталь Джона Хопкинса — это уникальное учреждение, центр нейрохирургии США. Еще одна причина выбрать эту больницу — их первоклассное, всемирно известное отделение реабилитации, расположенное в том же комплексе. Мне не придется переезжать в другое место для восстановления после операции.

Мы добираемся до медицинского центра, и вот я уже ковыляю по коридору к высокому мужчине в белом халате, дожидающемуся в дверях, примерно в двадцати шагах от меня. Мне они кажутся двадцатью милями. Из-за проблем с равновесием мне приходится опираться о стену. Мы добираемся до доктора Теодора, и он указывает Трейси на красивый кабинет, а меня проводит в прилегающую к нему смотровую. Именно в такой обстановке и должен принимать знаменитый хирург.

Мое первое впечатление о докторе Теодоре: в нем всего чересчур. Он похож на профессионального спортсмена и ведет себя как довольный жизнью Джон Гудмен. Доктор Теодор говорит, что несколько раз просмотрел мои снимки и внимательно изучил историю болезни. Он осматривает мой позвоночник, проверяет рефлексы — обычная процедура. Потом записывает свои наблюдения в компьютер: «Снимки показывают большую интрамедуллярную (находящуюся внутри позвоночного столба) опухоль, с крупной присоединенной фистулой (полостью, наполненной жидкостью внутри позвоночника), оказывающей значительно сдавливание. Проблемы с поддержанием равновесия, заметная слабость и судороги в ногах, очевидные признаки миелопатии (дисфункции позвоночника)».

Пока я одеваюсь, он замечает ссадины и царапины у меня на коленях.

— Часто падаете?

— Падаю все чаще, удовольствия от этого все меньше, — отвечаю я.

— Ваши колени не успевают заживать?

— Да уж, особенно в последнее время. Я плохо с ними обращаюсь.

Мы присоединяемся к Трейси в кабинете доктора Тео-дора. Он начинает с того, что рассказывает: когда доктор Роппер связался с ним насчет пациента с эпендимомой в верхней части грудного отдела позвоночника, которую никто не берется оперировать, это сразу привлекло его внимание. Роппер предпочел не называть моего имени, пока доктор Теодор не согласится заняться этим случаем.

— Впервые взглянув на ваши снимки, я был сильно встревожен — и это еще слабо сказано.

Я бросаю взгляд на Трейси, которая сидит с ручкой в руках и все записывает в блокнот на пружинке.

— Любой нейрохирург, — продолжает он, — перепугался бы при виде вашего позвоночника. Даже мне пришлось сделать глубокий вдох.

Доктор Теодор говорит, что понимает, почему остальные сочли опухоль неоперабельной.

— С учетом размера и расположения опухоли в месте соединения шейного и грудного отделов это очень рискованно.

Дальше он наклоняется вперед и шепчет:

— Сами понимаете, никто не захочет прославиться как хирург, после которого Майкла Джей Фокса парализовало.

Большинство людей находит, что нейрохирургам лучше не упражняться в остроумии, но я склонен доверять врачам, которые заставляют меня смеяться в трудных ситуациях. Его последний комментарий вызывает у меня искренний смех.

Тут заговаривает Трейси:

— Почему вы считаете, что опухоль изначально возникла в позвоночнике? Мы слышали и другие мнения.

— Мы не знаем, почему возникают опухоли этого типа — родился ли ваш муж с этими клетками или они сформировались спонтанно. В любом случае такие опухоли обычно растут медленно, и он мог прожить с ней довольно долго, прежде чем стали возникать проблемы.

Доктор Теодор разворачивается от Трейси ко мне:

— В вашем случае болезнь Паркинсона могла затруднить постановку диагноза, — объясняет он. — Не мне вам говорить — болезнь Паркинсона постоянно прогрессирует, видоизменяется, поэтому очень просто было спутать симптомы опухоли с новыми проявлениями паркинсонизма. Крайне редко две подобные болезни возникают вместе. Я никому не пожелал бы ни одной из них, не говоря уже об обеих.

— Ну, Паркинсон мой никуда не денется — по крайней мере, в ближайшее время. С учетом этого как мы можем решить вторую проблему?

— У нас есть все основания полагать, что решение возможно, но я ничего не могу гарантировать.

Доктор Теодор перечисляет возможные осложнения, включая вероятность того, что у меня усилится слабость или даже возникнет паралич, которого опасались другие врачи.

— Кровоснабжение в грудном отделе позвоночника очень слабое, практически минимальное. Одно неверное движение, один спазм сосуда, и позвоночник может решить, что больше работать не будет.

Я внимательно слушаю, но полагаюсь на память Трейси, которая всегда вникает в детали и задает правильные вопросы. Выступая в роли моего адвоката, она спрашивает:

— Вы можете описать нам сам процесс?

— Конечно. Если все пойдет хорошо, операция займет около пяти часов. Как только вас доставят в операционную, мы дадим вам наркоз. Потом повернем вас на живот и наметим между лопатками место, где будем делать надрез. Для этого мы используем ультразвук, МРТ и другие техники — чтобы точно определиться.

Нервозность у меня начинает превращаться в страх, и я пытаюсь разрядить обстановку:

— Ну по крайней мере, это не операция на мозге.

Доктор Теодор смеется.

— Я знаю, что операцию на мозге вам уже делали, но она была куда проще, чем та, которую мы сейчас обсуждаем.

Трейси добавляет:

— Тогда нейрохирург сказал то же самое про свою работу и ракетостроение.

В 1998 году мне сделали таламотомию, целью которой было разрушить определенные клетки в таламусе — отделе мозга, контролирующем непроизвольные движения. Доктор Брюс Кук, нейрохирург, просверлил у меня в черепе отверстие и вставил туда специальную нить, которая через весь мозг прошла к цели. Он объяснил, почему в старом сравнении между космонавтами и нейрохирургами нейрохирурги одерживают верх: у них нет права на ошибку. «Мы же все видели „Аполлон-13“, — сказал он. — Если что-то идет не так, всегда можно использовать пластиковые пакеты, картон и скотч. А нейрохирургу остается только искать хорошего, но не очень честного адвоката».

Доктор Теодор предлагает собственное сравнение:

— Если бы я оперировал головной мозг, то мог бы проверить, как он работает. Со спинным мозгом такой возможности нет. Мы не можем действовать тем же путем. Вместо этого мы используем МРТ как карту. Я собираюсь построить по снимкам трехмерную модель вашего позвоночника, чтобы определить точное местоположение опухоли.

— Так вы не будете надрезать сам позвоночник? — спрашивает Трейси.

— Хороший вопрос. Да, но мы начнем с надреза на мембране вокруг него, которая называется dura mater, твердая мозговая оболочка. Это белая волокнистая оболочка, напоминающая Gore-tex, под которой течет спинномозговая жидкость. Жидкость действует как буфер для вашего головного и спинного мозга. Далее мы сделаем линейный надрез на внешней оболочке позвоночника, обнажив нер-вы, идущие вниз и вверх. И раздвинем их, очень осторожно, как занавеску из нитей.

Ладно, теперь мне действительно страшно. Кто-то будет раздвигать мои нервы, словно штору? И я позволю сделать это с собой? У меня начинает кружиться голова, но я не хочу, чтобы Трейси и доктор Теодор заметили, что мне не по себе. Я перевожу взгляд на стандартный набор дипломов, развешанных на стене за рабочим столом. Медицинская школа, Джорджтаун. Интернатура: Военно-морской госпиталь в Бетесде, Институт неврологии Барроу. Ординатура: отделение неврологии, Национальный институт здоровья. Тунеядец!

Доктор Теодор снова завладевает моим вниманием, возвращаясь к описанию операции.

— Мы осторожно раздвигаем нервы, пока не отыщем опухоль. Когда мы доберемся до нее и рассмотрим под микроскопом, то будем знать ее размер и особенности. Далее мы определимся, насколько крепко она сидит, и поймем, что там с жидкостью. Когда я буду доволен собранной информацией, то начну осторожно отделять опухоль. Миллиметр за миллиметром я буду отрезать ее от вашего позвоночника.

Трейси отрывает взгляд от блокнота. Впечатлительная, сообразительная, ранее склонная к ипохондрии моя жена — настоящий знаток в разных медицинских вопросах. Ей отлично удается добраться до сути:

— Я поняла цель и представляю себе процесс. Но если говорить прямо, то какой результат будет считаться успешным?

— Успехом будет то, что опухоль не станет прогрессировать, — отвечает доктор Теодор.

Он говорит уверенно и откровенно. Встречается взглядом со мной и заверяет:

— Я полностью убежден, что смогу вам помочь. Но вы должны понимать, что мы не восстановим то, что уже утрачено — это невозможно. Серьезные проблемы с равновесием останутся, равно как и судороги в конечностях, и онемение ног. После операции — и не по вине опухоли как таковой — ходить вам некоторое время будет не легче, а может быть, даже трудней.

Звучит как полное дерьмо. Может, ну его к черту?

— А что будет, если я решу не рисковать и не делать операцию?

— Вам станет хуже. Без операции практически наверняка. По моему опыту — с учетом ваших симптомов и снимков, — очень скоро вы вообще не сможете ходить.

Трейси берет меня за руку.

— Я понимаю, что это непростое решение, — признает доктор Теодор. — Путь будет трудным. В течение нескольких недель или месяцев после операции вы в полной мере ощутите реакцию организма на столь серьезное вмешательство. Но постепенно вам станет лучше, а боль и дискомфорт ослабнут.

Он делает паузу.

— Майк, есть еще вопросы?

Я смотрю на Трейси.

— Дорогая, что думаешь? Хочешь, чтобы мы куда-нибудь пошли и поговорили с глазу на глаз?

— А как ты себя чувствуешь? — тихонько спрашивает она.

— Я? Как та dura mater. Я — твердая оболочка.

— Да, это точно, — отвечает она с мягкой улыбкой.

И я принимаю решение — прямо на месте.

— Мы пойдем на операцию.

Нина входит в кабинет и договаривается с доктором о логистике — мы определяем дату. С этого момента она будет все координировать и решать. Нина — воплощение чистой энергии в сочетании с добродушием; она стала неотъемлемой частью моей жизни, и я давно называю ее «моей фронтальной корой». После короткой паузы она поворачивается к нам, чтобы тихонько посовещаться. Одновременно она достает из сумки коробочку мятных леденцов, ловко открывает ее большим пальцем и протягивает мне два.

— Я сразу понял, что она хороша, — скажет мне доктор Теодор позднее. — Она почувствовала, что тебе не помешает леденец, как только вошла в кабинет.

— На самом деле это были таблетки от Паркинсона, — объясняю я. — Она заранее может предсказать, что у меня вот-вот начнется тремор, и сразу дает мне их.

Нина — мой радар. Ее неподражаемая способность предвидеть события — одна из причин, по которой она стала для меня бесценной.

Менее чем через неделю мы все возвращаемся в госпиталь Джона Хопкинса. Раз уж мы решили действовать, тянуть нельзя. Потери, которые я несу с каждым днем, восполнить будет невозможно.