Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 13 Людный дом

В фазе быстрого сна я вижу причудливые кошмары и — изредка — приятные сновидения. В некоторых я не могу двигаться, меня парализовало. В других я полностью здоров, как в детстве. Такая ночная активность мозга в целом нормальна, но то, что случилось сегодня — уже нет. Я как будто впадаю в сон с открытыми глазами. Я не могу видеть то, что вижу. Это галлюцинация, иллюзия, нежеланное возвращение к состоянию сразу после операции. Если я закрою глаза и оно исчезнет, то я буду знать, что это просто кошмар. Закрываю глаза, и оно исчезает. Открываю — и оно снова тут, еще больше и страшнее: бородатое привидение с лицом, источающим салатовый свет, парит в ногах моей кровати. С моей точки зрения, это может быть волшебник, или Оби-Ван Кеноби, или сам Сатана, светящийся в темноте.

И тут я понимаю… это не Темный лорд, а просто Франк. Присутствие Франка в моей спальне символизирует все, что так мне ненавистно в нынешней ситуации. Пока вы сами этого не испытаете, никогда не сможете понять, насколько жутко, когда за тобой наблюдают во сне.

Франк, довольно приятный парень, — моя ночная сиделка. Страстный байкер, он приезжает на работу на своем «Харлее». Франк является в восемь часов вечера, на смену дневным сестрам. Таким образом я никогда не остаюсь один, что просто мучительно. Франк смотрит со мной хоккей или очередную серию «Острых козырьков». Когда я засыпаю, он устраивается в кресле за моей кроватью, натягивает на голову капюшон худи, пряча свои бакенбарды, и затыкает уши наушниками. От экрана телефона на его лицо падает призрачный отсвет, он переписывается в мессенджере с женой. Время от времени он поднимает глаза, чтобы убедиться, что я внезапно не испарился.

Посреди ночи я просыпаюсь и содрогаюсь от ужаса. Полусонный, я не могу понять, что это за Вельзевул в плаще с капюшоном устроился, скрестив ноги, в моей спальне. Он спокойно выдерживает мой взгляд и спрашивает: «Ну что, старик, пойдем отлить?»

Так продолжается день за днем. В восемь утра приходит дневная смена. Мне помогают почистить зубы, причесаться и одеться, и мы отправляемся в отделение реабилитации. Такое впечатление, что мои сиделки заняты своего рода бизнесом, цель которого — восстановление моего здоровья. Они следят за каждым моим занятием и подбадривают меня.

Сегодняшняя тренировка закончена, и моя сиделка Белинда со скоростью автогонщика везет меня по людным тротуарам Мэдисон-авеню.

— Сегодня вы держались молодцом, — пыхтит она. — Но не торопите события, лучше осторожнее.

Кресло подпрыгивает на выбоине (а может, это была чья-то нога).

— Спасибо. Вы тоже, Белинда.

После ужина является ночная смена, которая останется со мной до утра. Я их всех терпеть не могу, и они меня, уверен, тоже. Тут нет ни моей, ни их вины: просто это противоестественно. Если дневная смена вносит активный вклад в мое восстановление, то ночная относится ко мне как древнему старцу, инвалиду, не дер-жащемуся на ногах, или пациенту хосписа с мало обнадеживающими перспективами. Хотя нет, пожалуй, я все-таки несправедлив. Они тоже опытные профессионалы, беспокоящиеся о моем благополучии. Но у меня такое впечатление, что им нужно только одно — чтобы я не упал в их смену.

Удивительно, что за этот период — интенсивной терапии, реабилитации в госпитале Джона Хопкинса и возвращения в Нью-Йорк для ее нового этапа — мой мир сузился до микроскопических размеров. Я словно одноклеточный организм в чашке Петри, который находится под наблюдением 24 часа в сутки. Эта ситуация для меня крайне обременительна. Теперь, когда я дома, моя главная цель — снова встать на ноги и вернуть себе независимость — идет вразрез с целями ночных оккупантов, стремящихся максимально ограничить мои перемещения и личное пространство. Их задача — избегать любых рисков. Предупреждать, а не лечить.

Паркинсон лишил меня такой роскоши, как спонтанность. Я не могу совершить ни одного действия, не оценив сначала свое физическое положение и умственную включенность. Но постоянная слежка ограничивает меня еще сильнее. Операция сделала меня невыносимо зависимым. Я скриплю зубами каждый раз, когда мне протягивают руку помощи — по моему мнению, в основном без необходимости. Когда я отправляюсь в ванную, за мной присматривают, словно за младенцем. Недовольное бурчание с моей стороны вскоре превращается в громкие жалобы. Я настаиваю на том, чтобы мне позволили сделать хотя бы пару самостоятельных шагов, но приговор что врачей из клиники Джона Хопкинса, что моих сиделок один: никакой ходьбы без поддержки.

Мои дни на физиотерапии в «Маунт-Синай» — полностью другой опыт. Я делаю успехи, и они строго замеряются; постепенно я начинаю испытывать уверенность, что вскоре смогу самостоятельно ходить. Я этого действительно очень хочу и, гордясь прилагаемыми усилиями, готов терпеть любую боль и стресс, чтобы достичь своей цели.

Работа с Уиллом, моим физиотерапевтом, напряженная и интенсивная. Раздражаясь, я пытаюсь увильнуть от некоторых упражнений, но он настаивает, чтобы я продолжал. Меня вдохновляют другие пациенты того же отделения, поддерживающие во мне решимость идти дальше. Многие оказались в куда более суровых обстоятельствах, чем я; тут и инсульты, и тяжелые автокатастрофы, и травмы позвоночника, и ампутации конечностей. Это быстро возвращает меня к реальности, когда надо.

Вся моя семья, Нина и дневные сиделки, Белинда и Маркус (симпатичный джентльмен и гораздо более аккуратный пилот инвалидного кресла) празднуют со мной мои успехи.

Наконец, после нескольких месяцев сосредоточенной работы, я свободен. Ни ходунков, ни трости. По ночам я сплю один, без сиделок. Когда я захожу в ванную, там со мной никого нет. Дневные сиделки пока остаются и очень помогают: они наблюдают за моим прогрессом и стимулируют стремление к независимости.

Предписанный мне курс в «Маунт-Синай» заканчивается, но ежедневные тренировки продолжатся дома. Уилл дает мне парочку рекомендаций.

— Никуда не торопись, — советует он, — помни, что порой стоит сделать шаг назад. Это длительный процесс. Ты вложил в него кровь, пот и слезы, и все в больших количествах. Но придется продолжать и дальше. Жаль тебе это говорить, но работа не закончится никогда.

Слышать такое нелегко. Но я готов рвать задницу, даже свою собственную.

Спустя несколько дней после окончания реабилитации я отмечаю свой День рождения. Трейси устраивает торжественный обед в нашей квартире для пяти других семейных пар. Для многих друзей я выпал из виду на полгода, и у них есть вопросы относительно того, что мне пришлось пережить. Я отвечаю каждому, и их замечания склоняются в сторону «ты неплохо выглядишь», а не к «похоже, год выдался нелегкий». Это ободряет.

После ужина Трейси стучит вилкой по своему бокалу и встает. Я удивлен, потому что она редко произносит тосты. Наши взгляды встречаются через стол. С легкой улыбкой я приподнимаю одну бровь. Тост, серьезно? Надо же.

Она начинает:

— Я знаю, что все мы тут собрались поздравить Майка с Днем рождения. Но мне хочется сказать кое-что еще.

Трейси делает паузу.

— Майк, это было для тебя тяжелое время. Трудно поверить, через что ты прошел. Операция, реабилитация в госпитале Джона Хопкинса, потом «Маунт-Синай».

Она обводит глазами наших друзей за столом.

— Он тяжело трудился. День за днем, без перерывов. Ему пришлось заново учиться ходить. Он потрясающий.

Она снова смотрит на меня и улыбается.

— Хотя все равно мой муж остается занозой в заднице.

Я смеюсь и признаю:

— Да уж, виноват.

Трейси поднимает бокал.

— Я очень горжусь тобой, Майкл. Мы все гордимся. Дети, все-все. Мы любим тебя. Я тебя люблю, и я верю в тебя. С Днем рождения. Пусть следующий год будет полегче. Для всех нас.

Все поднимают бокалы, и я тянусь своим к бокалу Трейси. Надеюсь, сквозь звяканье стекла и поздравления, она слышит, как я шепчу:

— Я тоже тебя люблю.

Тремя годами ранее, на мой 54-й День рождения, Трейси устроила мне потрясающий сюрприз. Для этого нам пришлось сделать остановку по пути на праздничный ужин. Хотя мы зарезервировали ресторан в Гринвич Виллидж, Трейси попросила водителя свернуть в другую сторону и подвезти нас ко входу в Центральный парк со стороны 105-й улицы. Она взяла меня за руку, и мы вошли в ворота Оранжереи, одного из моих любимых мест в городе. Во время большинства наших прогулок с Гасом мы останавливались там у какой-нибудь скамейки с видом на сад. Гасу нравится забираться на скамью и оттеснять меня к краю, занимая куда больше своей половины.

В тот теплый летний вечер парк был прекрасен, как всегда, и в воздухе витал аромат глицинии. Трейси подвела меня к западной границе сада.

— Это же не пони, правда? — спросил я. — Ты ведь знаешь, у нас нет места для пони.

— Это просто запах удобрения. И вообще, пони у тебя уже есть. Его зовут Гас.

Она остановилась, когда мы дошли до определенной скамьи, и обратила мое внимание на небольшую табличку с посвящением. Трейси сделала благотворительный взнос в фонд Парка, и за это получила позволение владеть одной из скамей. Теперь скамья была моя. На табличке я прочел: «Посвящается Майку Фоксу и Гасу, настоящим ньюйоркцам».

Моей первой мыслью было: Потрясающе! Идеальный подарок. А второй: Вот только не знаю, сколько еще смогу ходить с Гасом сюда.

Еще до того, как у меня обнаружили опухоль в позвоночнике, мои ноги начали слабеть, а выносливость понижаться. Паркинсон — вор, и он крал у меня нечто простое, но драгоценное: возможность гулять по парку со своей собакой.

Неосознанно выбрав такую замечательную цель, расположенную чуть дальше, чем я мог пройти, Трейси сделала мне в тот вечер особый, неповторимый подарок.

И снова в настоящее. Прошел день после торжественного ужина в честь моего 57-летия. Сегодня я опять в Оранжерее, и это отличное место, чтобы отпраздновать окончание реабилитации, точнее победу над ней. Я попытаюсь совершить свою первую самостоятельную прогулку — вне больницы, без палки, ходунков или при помощи сиделок. Со мной Скайлер и ее парень Уилл Сэвидж, бейсбольный гений Лиги плюща, недавно подписавший контракт с Detroit Tigers. Они везут меня по Пятой авеню на арендованном инвалидном кресле (надеюсь, мы очень скоро его вернем) ко входу в Парк.

Неподалеку от моей скамьи я поднимаюсь с кресла, ставлю ноги на достаточном расстоянии друг от друга, балансирую из стороны в сторону, словно готовясь к замаху железной клюшкой № 9, и тянусь вперед. Сначала пятка, потом переносим вес, дальше левая нога. Все идет как по маслу. Я преодолеваю около тридцати метров, прежде чем начинаю пошатываться, и Уилл тут же подскакивает, чтобы меня подхватить. Но он не берет меня за руку, а просто протягивает свою, и, слегка запнувшись, я с благодарностью ее принимаю. Он инстинктивно понимает, что в данной ситуации меня не надо спасать, а надо дать возможность опереться на него. Разница тонкая, но очень заметная. Я придерживаюсь за руку Уилла секунду или две, а потом продолжаю.

Скайлер снимает все на свой iPhone. Мы отправляем видео доктору Теодору, с которым я поддерживаю регулярные контакты. Ему наверняка понравится: может, он повесит мой снимок себе на стену.

Я знал, что процесс восстановления будет непростым, но не представлял себе, какое значение в нем будут иметь мои эмоции и настроения. Оптимизм всегда был для меня нормой. Но, возможно, с возрастом, а может, из-за пережитых тягот, я начал легко соскальзывать в меланхолию, теряя энтузиазм. Сегодня я рад получить от нее противоядие, благодаря нашей прогулке со Скайлер и с Уиллом. Кроме того, слушая их истории, наблюдая за их победами и их жизнью, я перестаю слишком фокусироваться на собственных проблемах. И это очень желанная перемена.

Все вокруг — семья и друзья — очень меня поддерживают. Они напоминают мне, что у меня есть жизнь, к которой я должен вернуться, и благодаря этому я с радостью смотрю в будущее.