Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 4 На высоте

После долгого перелета во Франкфурт и семичасовой пересадки в Дели мы делаем короткую остановку в Катманду, в Непале, чтобы высадить часть пассажиров и взять других. Я слушаю на iPod «Катманду» Боба Седжера, пока самолет набирает высоту. Виды внизу потрясающие, а вскоре становятся еще и более масштабными, поскольку пилоты Drukair, не слишком связанные служебными инструкциями, приглашают меня присоединиться к ним в кабине на последнюю часть перелета. Меня пристегивают к креслу, и мы взмываем в голубой эфир. В молчаливом благоговении я любуюсь его высочеством Эверестом из окон кабины, но пилотам хочется поболтать о кино и телевидении с Марти Макфлаем, заглядывающим им через плечо все четыре часа. Хоть мне и приятно порадовать гостеприимных хозяев, я беспокоюсь, что разговоры про шоу-бизнес отвлекут эту парочку двадцатилетних авиаторов от их прямых обязанностей. (Позднее я узнаю, что мой эйджизм был совершенно не обоснован — эти ребята профессионалы, пилоты элитной группы, прошедшие специальную подготовку и сертификацию для посадок в аэропорту Паро.)

Лететь над Гималаями — все равно что побывать в гостях у Бога… пока перед тобой не вздымается вдруг гигант-ская белая стена из сверкающего льда — гималайские пики. В последнюю минуту мы делаем поворот на девяносто градусов, из-под шасси летят снежные брызги, и самолет стремительно — до тошноты — тормозит на короткой полосе. Молодой пилот спокоен, как мать семейства, катящая на своем минивэне по парковке супермаркета. После шокирующе быстрой, но мягкой посадки мы, наконец, в безопасности. Самолет сел в загадочном и чудесном королевстве Бутан. Некоторые называют его Шангри-Ла. Хотя Бутан и его жители всегда рады гостям, чтобы добраться до них, надо преодолеть моря и горы. С другой стороны, будь это просто, все бы уже тут побывали.

На дворе весна 2009 года. Мы с моим сопродюсером Нелл Фортенберри, а также небольшой съемочной группой прилетели на вершину мира, чтобы снять документальный фильм. Мы с Нелл работали вместе еще с первого сезона «Спин-Сити». Талантливая и невозмутимая, она нисколько не обескуражена трудностями, связанными с проектом, и по-настоящему наслаждается путешествием. Опыт Нелл и другого нашего исполнительного продюсера Руди Беднара гарантирует, что работа будет сделана. Я включил в команду и своего постоянного ассистента Нину Трингали. На нее можно положиться в любой ситуации, она умная, внимательная и строгая и, при росте 160 см, в буквальном смысле надзирает надо мной.

Документальный фильм, который мы снимаем, будет сопровождать выход моей книги «Всегда смотреть вверх» из серии «Приключения неизлечимого оптимиста». Главный замысел всего проекта — изучить влияние оптимизма на мою жизнь и жизнь других людей. Мы проводим собственное исследование, скорее любительское, чем научное, и ищем тех, кто дарит оптимистическое настроение окружающим: тут и житель Нью-Йорка, продающий по утрам газеты на станции метро «Верхний Вест-Сайд», который дарит каждому покупателю листок с положительной аффирмацией, и музыканты, которые сочиняют жизнеутверждающие песни, и спортивные звезды, не позволяющие поражению себя сломить, и команда Chicago Cubs, переживающая столетний период неудач, игроки и болельщики которой продолжают верить, что в следующем сезоне их ждет мировая серия.

Вот почему мы оказались в королевстве Бутан. Вы никогда о нем не слышали? Что же, не вы одни. Это небольшая страна, расположенная на восточном краю Гималаев в Южной Азии. На востоке и юге она граничит с Индией, на севере — с Тибетским автономным регионом в Китайской Народной Республике, а на западе ее отделяет от Непала индийский штат Сикким. Сельское хозяйство, лесозаготовки и туризм — вот основные столпы бутанской экономики. А главным источником национального дохода тут является продажа электроэнергии Индии.

Немного туристов решается посетить Бутан, но тех, кто попадает сюда, поражают местные ремесла, ткачество и предметы религиозного культа. Каждый путешественник должен платить ежедневный налог в размере целых 500 долларов и находиться под постоянным присмотром местного гида. В королевстве нет железных дорог. Из-за сложного ландшафта, в котором холмы чередуются с крутыми горами, строительство дорог и прочей инфраструктуры было бы слишком трудным и дорогим. На взлетной полосе тут, похоже, тоже сэкономили.

Географическая недоступность и политическая обособленность Бутана препятствуют торговле с другими странами — к тому же Бутан относится к экономике довольно своеобразно. Наряду с измерением национального валового продукта (НВП) здесь измеряют также НВС (Национальный валовый уровень счастья), и этот показатель имеет гораздо большее значение и для населения, и для правительства, и для короля. Бутан — единственная страна в мире, где для счастья существует мера. Благодаря такому подходу парламент рассчитывает сохранить традиционную культуру нации, а также уникальную природную среду. Бутан считается «самой счастливой страной в Азии» и уже много лет претендует на звание самой счастливой страны в мире, по данным глобальной статистики, которую ведет Университет Лестера. Когда в 1999 году правительство сняло запрет на телевидение и Интернет, Бутан стал одной из последних стран, куда пришло телевидение. (Это случилось в тот же год, когда я покинул «Спин-Сити». Совпадение?) Оценив преимущества осторожного прогресса перед изоляцией, король решил повести народ вперед, в будущее, заявив в своей речи: «Телевидение — это важный шаг к модернизации Бутана, а также значительный вклад в Национальное валовое счастье». Лично я мало смотрел бутанское телевидение — лишь обрывки новостей CNN у себя в номере. Вряд ли они дают о нем представление…

Жители страны, будучи крайне лояльными и любящими подданными, слегка возмутились, когда король Джигме Сингье Вангчук установил в стране конституционную демократию взамен единоличного правления. Потом они приняли ее, но продолжали жить так, словно Бутан — по-преж-нему монархия. В 2006 году король мирно уступил трон своему сыну Джигме Кхесар Намгьял Вангчуку, который снискал столь же безусловное уважение со стороны народа, несмотря на свой юный возраст. Ему было всего 25 лет, когда он взошел на трон, и он стал самым молодым правящим монархом и главой государства в новейшей в мире демократии. Практически все в Бутане, мужчины и женщины, почтительно называют его мой король.

Если сотрудники таможенной и иммиграционной службы аэропорта Паро действительно счастливы, в глаза это не бросается. Они сдержанны, молчаливы и расторопны. Получив ответы на свои вопросы, они пропустили нас на выдачу багажа, откуда мы вышли к своим машинам, и вот там водители оказались и правда весьма довольными жизнью. Они отвезли нас из Паро, расположенного на самом ровном участке в стране (почему там и построили аэропорт), в столицу, Тхимпху, по дороге, повторяющей все изгибы реки Паро. Большая часть территории страны до сих пор непроезжая, поэтому перемещаются по ней разве что те, у кого есть особые цели и непоколебимое стремление добраться из пункта А в пункт Б. Паро показался мне на первый взгляд обычным сельским городком, но Тхимпху — это настоящий азиатский мини-мегаполис. Практически все его жители придерживаются дресс-кода: женщины тут носят традиционные кира — длинные фартуки, с красивыми куртками тегос, а мужчины — накидки до колен под названием гхо. В официальных ситуациях они также повязывают шарфы, которые различаются по цвету и стилю в зависимости от ранга обладателя.

Как и население города, здания в Тхимпху носят приметы национальной культуры. На главном перекрестке города, где ожидаешь увидеть светофоры, в украшенной орнаментами будке стоит офицер в форме, управляющий потоками транспорта и людей. Тхимпху — единственная в мире столица, где вообще нет светофоров.

Мы заселяемся в отель, который удивляет нас наличием всех современных удобств. Комнаты просторные, еда вкусная. Единственное, на что я мог бы пожаловаться, это огромное количество собак, которые с громким лаем носятся по улице возле отеля. Интересно, это счастливый лай? Сразу и не поймешь.

Откуда бы ни сбежали те собаки, к вечеру они пропали. Наутро все в нашей группе говорят, что отлично выспались, а это важно, потому что нам предстоит целый день съемок. Первым делом мы хотим разобраться, что бутанцы имеют в виду, когда говорят про НВС. Поскольку мы находимся в столице, где заседает правительство, то имеем возможность посетить непосредственно парламент. Для нашего фильма я беру интервью у Дасхо Карма Тшитима, бывшего секретаря бутанской Комиссии по планированию. Эта государственная организация недавно была переименована, и теперь господин Тшитим носит титул «Секретарь по Национальному валовому счастью». Таким образом король способствует распространению государственного планирования из сферы НВС на экономику страны.

Работа господина Тшитима заключается в том, чтобы поддерживать национальный дух страны, которая сейчас находится на этапе модернизации. Он говорит, что концепция НВС помогает ему более широко смотреть на факторы, влияющие как на благополучие отдельного человека, так и на национальный дух в целом. «Тут важно и доверие к правительству, и полноценный отдых. Множество сфер сказывается на психологическом благосостоянии». Он отмечает, что, «когда вы переходите определенный порог, деньги не дают вам больше счастья. Слепой рост, вызываемый стимулированием потребления, нельзя поддерживать долго. В своем узком контексте мы стараемся найти тот паттерн роста, который будет долгосрочным и благоприятным».

Секретарь знакомит меня с еще одним министром, мужчиной за сорок, страдающим болезнью Паркинсона. Наша беседа, не включенная в официальный протокол, проходит в небольшом кабинете, без камер. Этот тихий, задумчивый человек, одетый в элегантный гхо, явно преодолевает смущение, чтобы, пользуясь случаем, поговорить со мной как пациент с пациентом. Симптомы у него не очень выраженные, но я замечаю тремор левой руки и небольшую заторможенность речи и движений, или брадикинезию. Ясно, что болезнь прогрессировала у него до этой стадии достаточно быстро. Мы говорим о лечении и медикаментах в наших с ним странах. Он признается, что, несмотря на свое положение, не имеет широкого доступа к лекарствам от болезни Паркинсона, за исключением самой обычной леводопы. Дальше, как обычно бывает в разговорах между пациентами с Паркинсоном, мы расслабляемся и начинаем делиться историями из жизни. Он рассказал о своем состоянии лишь нескольким близким. Этот человек сильно беспокоится за свое будущее, как любой, у кого болезнь нашли недавно. Я жил в таком же состоянии тревоги и изоляции в первые годы болезни. И вот, на другом краю света, другой человек испытывает то же самое. Заболевание особым образом связывает нас.

Кроме болезни у нас есть еще кое-что общее: гольф. Министр говорит, что Бутан особенно гордится своим единст-венным полем для гольфа, и приглашает хотя бы прокатиться по нему. Из-за высоты Гималаев и разреженного воздуха мяч там летает на невероятные расстояния. К сожалению, я не располагаю на это временем, хотя наверняка порадовался бы улучшению своих результатов. Конечно, рекорды мне не светят, но вдруг мой удар стал бы уверенней…

С нашим прибытием в Бутан случилось нечто неожиданное и волшебное: симптомы болезни Паркинсона у меня ослабели до того, что теперь практически незаметны, и не только для других, но и для моего внутреннего гироскопа. Мне приходится напоминать себе принять лекарства. Поскольку необходимости в них нет, я принимаю меньше назначенной дозы. Удивительно, но мне потребовался целый день, чтобы понять, что происходит. Я никому не рассказываю о своих улучшениях; даже в разговоре с министром я предпочел о них промолчать. Ведь то, что случилось со мной, не случилось с ним. Любопытно, в чем причина — в эмоциях? Или в химии? А может, тут что-то духовное — высшая милость? Больные с Паркинсоном склонны положительно реагировать на плацебо… если это так, дайте мне еще сахарных шариков! Я чувствую себя обновленным. Может, это реакция на высоту (2300 м над уровнем моря), или так взаимодействуют с моими лекарствами препараты от высотной болезни? А может, на мне сказывается разлитое в воздухе довольство жизнью и полный дзен?

Хотя я не буддист и вообще не последователь какой-либо религии, в Бутане я охотно посещал разные буддийские монастыри и ритуалы, крутил молитвенные колеса и хранил медитативное молчание в храмах. Я ожидал, что на непривычных церемониях буду чувствовать себя неловко, не на своем месте, но ничего подобного. Я просто признаю, что нахожусь в совершенно другой обстановке, переживаю уникальный опыт и, возможно, трансформируюсь на молекулярном уровне.

Я не могу поверить, насколько «нормально» чувствую себя, с учетом «ненормальности» самого момента. Ослабление симптомов — тремора, брадикинезии и патологической походки — по-прежнему представляет для меня загадку. Когда я нахожусь дома, в США, симптомы не возникают в одночасье. Я чувствую себя хорошо, но потом действие лекарств начинает проходить. Появляются легкие тики, дрожь и тремор — подсказки, которые напоминают, что пора снова принять таблетку. Если я их проигнорирую, мне же будет хуже: симптомы усилятся, и я буду наказан за свое невнимание. Но только не здесь, в королевстве в горах. Легкие предупредительные сигналы, которые я получаю, так и не развиваются дальше. Но вместо того, чтобы скакать от радости, я просто с благодарностью принимаю этот факт. Я пью таблетки в превентивных целях, чтобы мой организм не среагировал на отмену, но в этом, похоже, нет необходимости.

Болезнь Паркинсона похожа на приливы и отливы — она то усиливается, то ослабевает. За каждым улучшением после приема лекарства следует спад, когда его действие заканчивается. Ты словно постоянно пытаешься устоять ногой у кошки на хвосте, пока не начнешь стучать носком об пол — и тогда кошка сбежит, а тебе снова придется гоняться за ней. В Бутане я не чувствую ничего подобного — никаких приливов и отливов нет.

Мы выезжаем из Тхимпху ранним утром, в тумане, окутывающем холмы, и за нашими машинами еще какое-то время бегут лающие собаки. За однодневный переезд из столицы в долину Пунакха мы пересекаем три температурные зоны. Мы скользим по красной глине проселочных дорог, и наши большие грузовики проезжают в нескольких сантиметрах от стометровых обрывов. Я вспоминаю монолог Сполдинга Грея о его путешествии по Индонезии: «Никогда не ездите на машине по стране, где верят в реинкарнацию».

Оставив позади прохладные склоны Тхимпху, мы движемся по национальной трассе, взбирающейся вверх через рощи сосен и тсуг. Дорога проходит через перевал Дохула на высоте больше 3000 м, а потом быстро спускается в зеленую плодородную долину Пунакха. Зрелище поразительное — вокруг так красиво, что не веришь собственным глазам. За каждым поворотом открываются новые виды, такие же простые, как брызги акварели на пергаменте, и такие же сложные, как узоры на павлиньем хвосте. Внезапно нашим взорам предстают — нет, не павлины — журавли, стая которых низко летит над бурной рекой, а на другом берегу фермер пасет табун пони. Пейзаж, достойный кисти великого мастера.

Но дальше становится еще интереснее. На заросшем травой поле, разойдясь метров на пятьдесят друг от друга, две команды лучников в национальных костюмах запускают стрелы по высокой параболе. Достигнув наивысшей точки, стрелы обрушиваются вниз. Драматизма ситуации добавляет то, что несколько стрел падают на членов команды противника, которые уклоняются от них, а потом сами открывают огонь. Смех и переговоры на местном наречии эхом разносятся по долине. Сцена одновременно и экзотическая, и очень знакомая — словно эпизод из «Мирового спорта».

Долина покрыта рисовыми полями; кое-где над ними нависают с террас домики с хозяйственными постройками. Причудливые, но живописные, эти гибриды пагод и альпийских шале выглядят пускай и примитивными, зато построенными очень качественно. Должен заметить, что практически каждый из них украшен гигантским изображением фаллоса, а то и не одним. Сразу три, напоминающие цветы, образуют своего рода букет. Вроде как это символ удачи. Никто не может нам сказать, с каких пор такие рисунки пенисов стали популярными в Бутане, но самая старая постройка, украшенная ими, относится к XV веку — и это монастырь. Ныне фаллические символы используют и на жилых, и на офисных зданиях, даже в некоторых школах и ресторанах.

Нас приглашают в один из домов, и мы с Нелл и командой проходим в удобный, на удивление большой центральный зал, обшитый деревом, где на полу вокруг очага разбросаны подушки. Фермер, его жена и дети угощают нас традиционным блюдом — чили с сыром и бурым рисом, поданными на низком столике, вокруг которого мы все рассаживаемся. Языковой барьер высокий и широкий, но благодаря переводу гидов мы можем обмениваться кое-какими репликами и даже шутками. Как большинство фермеров в Бутане, наш хозяин доволен своей работой и гордится ее результатами. С того обеда мне больше всего запомнились красивые загорелые лица хозяев, а еще — сладковатый вкус теплого козьего молока, которым нас угощала самая старая из женщин в семье.

Попрощавшись с хозяевами и одарив их листьями бетеля и пивом, я решаю прогуляться к рисовому полю. Внимательно следя, нет ли поблизости кобр, я бреду между кустиков. Мы в Бутане уже три дня. Члены группы могли заметить изменения в моей походке, но сам я о них не упоминаю. Мне кажется, если я скажу о них вслух, то спугну удачу. Давай, Майк, вперед, тут не на что смотреть. Я понимаю, что это не навсегда; я не излечился, но все равно испытываю благодарность. Никаких вскакиваний с инвалидного кресла и разбрасывания костылей, никаких криков свершилось чудо! Все совсем не так. Просто мгновение благодати, растянувшееся на несколько дней.

Следующим утром мы спешим на новую локацию, где я спокойно сижу несколько часов (невозможная задача в обычных обстоятельствах), скрестив ноги по-турецки (совсем невозможно), среди монахов и тысяч бутанцев. Мы на фестивале Пунакха, религиозном и культурном событии, проходящем у слияния рек Пхо и Мо-Чху. Наш гид Чеванг сопровождает меня. Кругом настоящее буйство цветов и костюмов, запахов и звуков; все происходит во дворе суровой каменной крепости Пунакха-дзонг, где некогда находился административный центр страны. Толпа расступается, и вокруг нас танцуют воины в национальных костюмах, разыгрывая победную битву бутанцев с Тибетом, которая произошла 400 лет назад. Стучат барабаны, танцоры гнутся и извиваются, голоса и музыка сливаются в общий гул. Молодой монах в розовой тоге дарит мне упавший лист с дерева бодхи. Он хлопает в ладоши, закрывает глаза и медленно кивает. Каково это — жить такой жизнью?

Последний полный день съемок мы проводим снова в Паро. Наш план — посетить Гнездо Тигра, буддийский монастырь XVII века, примостившийся на склоне горы в верхней части долины Паро. Большая часть группы не пойдет до самого храма, а остановится на полпути, в чайном домике Такцанг. На подготовительной встрече в Нью-Йорке мы договорились, с учетом моего состояния и тяжести марш-рута, занимающего шесть часов, что я пропущу эти съемки, а позднее озвучу то, что группе удастся снять. Мои спутники удивлены и одновременно встревожены моим заявлением, что я собираюсь тоже идти. Я сообщаю Руди и Нелл, что дойду с ними до чайного домика — но дальше их сопровождать все-таки не буду.

Наши грузовики въезжают на парковку в начале маршрута, и из них выгружаются продюсеры, съемочная группа, гиды-бутанцы, Нина и я. Мы вступаем на тропу — извилистую дорожку, круто забирающую вверх. Тут нам попадается местная девочка лет восьми-девяти, которая продает сувениры и листья бетеля. Мой гид Чеванг говорит ей, что сейчас мы ничего не будем покупать. Она улыбается, дает нам пройти, а потом, по своей секретной тропке, забегает вперед и дожидается нас за следующим поворотом, чтобы сделать еще одну попытку что-то продать. Удивленный тем, что это та же самая девочка, и покоренный ее предприимчивостью, я покупаю маленькую деревянную шкатулку, чтобы положить в нее лист с дерева бодхи. Девочка снова возникает у дорожки три поворота спустя, просто чтобы сказать спасибо.

Мы добираемся до чайного домика, запыхавшиеся и по-трясенные видами. Пользуясь возможностью, делаем панорамные съемки и берем парочку коротких интервью. Руди наставляет на меня камеру и задает вопрос: «Ну и как ты думаешь? Эти люди действительно самые счастливые в мире?»

Я отвечаю: «Они на это не претендуют. Но они очень дружелюбные, обаятельные и да, счастливые и гостеприимные. Но дело не в том, правда ли они счастливее всех, а в том, что они стремятся измерять и увеличивать свое счастье. Вот почему НВС — это не просто дурацкая правительственная политика, а стремление людей сотрудничать и вкладываться в вещи, которые обогащают их жизнь, и не только с точки зрения экономической перспективы».

— Ну а ты, — спрашивает Руди, — как ты себя чувст-вуешь?

Я с улыбкой рассказываю об ослаблении симптомов Паркинсона, которое заметил с момента приезда в страну. Я не могу этого объяснить, да и не стремлюсь, потому что мое физическое состояние — я спокоен и не дергаюсь — говорит само за себя. Что касается эмоций, то я ощущаю глубокую благодарность. Не понимая причин перемены, которой сейчас наслаждаюсь, я просто принимаю ее и «ловлю волну».

Я оборачиваюсь и гляжу через плечо на Гнездо Тигра. И решаю, что сегодня постараюсь забраться максимально высоко.

Мы допиваем свой чай и берем в дорогу еще воды. Я перекладываю лист бодхи из кошелька в деревянную шкатулку и отдаю ее Нине на хранение. Раньше я захватил бы листок с собой, на удачу, но сейчас мне и так везет.

Миновав сложный отрезок неприветливой земли, мы доходим до точки, откуда можно ближе рассмотреть Гнездо Тигра. До него по-прежнему далеко, но перспектива более зрелищная, чем от чайного домика. Храм цепляется за скалистый обрыв, держась на нем словно исключительно собственными усилиями. Он состоит из белых сегментов в виде пагод с красными крышами и напоминает свадебный торт. Тысячи молитвенных флажков полощутся на ветру. Считается, что в VIII веке сюда на летающей тигрице прибыл гуру Падмасамбхава, который три года медитировал в пещерах, прежде чем принести буддизм в Бутан. Я бы тоже не отказался полетать, если тигрица вдруг снова появится, потому что не уверен, смогу ли идти дальше.

Удовлетворенный своими достижениями, я сообщаю Чевангу, что собираюсь остановиться здесь. Потом плюю на ладони, беру трость и начинаю спускаться обратно к чайному домику — гораздо быстрее, чем поднимался. Тропа бежит вниз, и я понимаю, что мне сложно сохранять размеренный шаг. Гравий скользит у меня под ногами, отчего я спускаюсь стремительнее, чем хотелось бы. Это напоминает один из синдромов Паркинсона под названием фестинация, то есть «движение на повышенной скорости». При нем ускорение при ходьбе превышает предел, который может поддерживать твое тело, шаг укорачивается, и ты начинаешь заваливаться вперед.

Я понимаю, что ускорение тащит меня вниз. Быстрое решение: предотвратить падение вперед лицом, намеренно свалившись на бок. Этим движением я сокращаю свой путь метров на пятнадцать, прокатившись по земле до следующего витка серпантина. Это происшествие обходится мне в полкило кожи и тяжелый случай гималайской асфальтовой болезни. По крайней мере, я не задеваю ни одной юной бутанской предпринимательницы. Каскадер во мне расстроен тем, что одна половина съемочной группы сейчас карабкается к Гнезду Тигра, а вторая дожидается нас в начале маршрута. Первыми мне на помощь бросаются Нелл и Нина с моим неутомимым гидом. Со стороны мое падение страшно их напугало, но сейчас, увидев, что я в порядке, они находят его смешным. Чеванг тем временем словно по волшебству вытаскивает из своего гхо аптечку первой помощи и обрабатывает мои царапины и порезы антисептиком. Он стирает салфеткой кровь и вытаскивает камешки, застрявшие у меня в ладонях. Чеванг обеспокоен — то ли из-за меня, то ли из-за того, что его работа под угрозой. Надеюсь, все-таки дело во мне. Я замечаю, что один из пальцев на моей левой руке какой-то кривой, но он не болит.

В наш последний вечер в Бутане мы ужинаем с гидами и командой в отеле в Паро. Сегодня день рождения Нелл. Мы приготовили подарки для нее, а также для наших гидов и сопровождающих. Мне очень нравится теплая обстановка, но я начинаю тревожиться за свой палец, который заметно опух и побледнел.

Сон не приносит отдыха, и я просыпаюсь с обрывками сновидений в голове. Мне снилось, что на мою руку наступил слон и она адски болела. Но никакого слона в моем номере нет. А вот боль осталась. Проблема в моем обручальном кольце (конечно, с такими заявлениями надо бы поосторожней). Оно мешает крови поступать в распухший палец, и мне никак не удается его снять. Я уговариваю себя, что отек вскоре спадет и кольцо соскользнет само. Я встаю и начинаю собираться. К полудню все наше оборудование упаковано, и мы можем отправляться на следующую локацию, в Индию.

Во время перелета из-за давления в салоне состояние пальца ухудшается. Боль душераздирающая; я стараюсь дышать по методу Ламаза. Смотрю в окно самолета, прижавшись лбом к стеклу, и представляю себе, как прыгаю с парашютом на какой-нибудь из гималайских пиков, чтобы сунуть руку в снег. Пальцы другой руки напоминают мне кое о чем другом: пора принять лекарства от Паркинсона. Таких сильных и внезапных симптомов у меня не было с самого прилета в Бутан. Как я по тебе соскучусь, если мы все время вместе? — шепчу я себе под нос.

Мы садимся в Катманду, берем еще пассажиров и вылетаем в Дели. Хорошо одетый непальский джентльмен садится в кресло рядом со мной и вежливо кивает. Потом хмурит бровь и бросает взгляд на мою руку. Мы с ним встречаемся взглядом, и он говорит:

— Простите, я просто не мог не заметить ваш палец.

— Да уж, — отвечаю я, — повредил, когда упал.

— И как давно это случилось? — спрашивает он.

— Вчера после обеда. На Гнезде Тигра.

— Я врач, — сообщает мой сосед. — Разрешите мне осмотреть вашу руку?

В отсутствие других предложений приходится согласиться.

— Конечно, — отвечаю я.

Он берет меня за руку и осторожно ощупывает безымянный палец. Я морщусь.

— Если не снять кольцо как можно скорее, ваш палец отвалится вместе с ним.

Я нервно прищелкиваю языком. Он же шутит, да? Однако он практично замечает:

— Когда доберетесь до Дели, сразу отправляйтесь в больницу. Я попрошу пилота связаться с врачами заранее.

Мы садимся в Дели. Врач дает Нелл, Нине и Руди указания относительно того, в какую больницу ехать, как туда добраться и чего ожидать по приезде. Он также предупреждает, что движение на дорогах будет затруднено — даже больше, чем обычно, хотя оно и так кошмарное. Сегодня, напоминает он, праздник Холи, индуистский фестиваль в честь наступления весны.

Нам разрешают не стоять в очереди и сразу пройти таможню. Съемочная группа остается получать багаж, а мы отправляемся в больницу. Мы выходим из дверей аэропорта в надежде сразу увидеть свою машину и водителя. Однако я замираю, пораженный первым знакомством с Дели. Все кричат и гудят в клаксоны; шум голосов и машин оглушает — кажется, что тебя окружают сразу миллионы людей. По контрасту с чистейшим гималайским эфиром, воздух здесь такой загазованный, что мы начинаем задыхаться. Такое впечатление, что мы вдыхаем жидкость и выдыхаем капли. Видимость практически нулевая.

Водитель, стоя посреди потока, держит в руках табличку «Фокс». Мы машем ему, чтобы он оставался на месте, и пробиваемся вперед. Машина забрызгана разноцветными красками, а сам он — человеческий эквивалент радуги. Именно это имел в виду доктор, напоминая, что сегодня в Дели необычный день (мы уже понимаем, что в Дели вообще нет обычных дней). Во второй день фестиваля, Рангвали Холи, принято набирать полные пригоршни липкой порошковой краски ярких оттенков и бросаться ею во всех, кто встречается на пути, попадая на лицо, тело и одежду. Пока мы едем в больницу, нам в лобовое стекло постоянно летит краска: голубая в честь Кришны, бога любви; зеленая — символ перерождения и нового начала; красная — брака и плодовитости, ну и, конечно, желтая, цвета куркумы, от превратностей судьбы. Увернуться от нее невозможно. В краске все вокруг — люди всех каст, любого пола и возраста участвуют в празднике; многие заряжают краской водяные пистолеты и надувные шарики. Безумие не минует никого.

Дели, который я вижу из окна, засыпанного краской, не охватить взглядом, и уж точно не понять. По дороге в Бутан на прошлой неделе мы делали тут пересадку, но из аэропорта не выходили; собственно, мы все время просидели в зале. Поэтому сегодня мое первое знакомство с Индией. Когда я смотрю на это море людей, коров и машин, то вспоминаю Тхимпху и его нарядных жителей, которые терпеливо дожидались, пока постовой в будке даст им сигнал проезжать. Да уж, мы точно в другой стране.

Хоть я и заинтригован происходящим, боль в пальце не ослабевает. Благодаря тому, что все окна в машине закрыты, мы пока не сменили окраску, зато пропотели насквозь от сорокаградусной жары. Однако, несмотря на пот, кольцо так и не снимается. Я беспокоюсь насчет больницы, но меня утешают слова моего попутчика из самолета: «Вы будете в хороших руках. В Дели на одного пациента приходится больше врачей, чем в США».

Наконец, мы прибываем в больницу. Пока Нелл расплачивается с водителем, я лезу в карман за пузырьком с таблетками. Сейчас не время дрожать. Симптомы начинают проявляться, но я хочу крепко стоять на ногах, когда окажусь внутри.

Приемное отделение набито людьми, но с учетом радужных войн, происходящих за его дверями, там царит больший порядок, чем я ожидал. Интерн провожает меня по коридору к смотровой, пока еще занятой предыдущим пациентом. В нескольких шагах от меня мужчина ярко-голубого цвета жалуется на проблемы с дыханием. Голубой он не от болезни, а от краски, покрывающей его с головы до ног. Обеспокоенные родственники пациента, разговаривающие с ним все одновременно, толпятся вокруг — зеленые, красные и желтые. Что у него, астма? — гадаю я. — Или инфаркт? Пытаюсь решить: кому из нас хуже? Если это астма, то я, пожалуй, обменял бы ее на ампутацию пальца. Но согласится ли на это мой синий сосед? Вряд ли, если узнает, что к пальцу прилагаются 20 лет прогрессирующей болезни Паркинсона. С моей стороны, если это инфаркт, то нет, спасибо. Вспоминаю старую байку: «Если бы все мы сложили свои проблемы в центр круга, а потом могли бы взять оттуда любую, то каждый взял бы обратно свою». Надеюсь, у него все-таки не инфаркт, и еще сильней надеюсь, что мне не отрежут палец.

Мы заходим в освободившуюся смотровую — точно такую же, как в любой западной больнице. Врач бросает короткий взгляд на мою руку. Похоже, все плохо. Ситуация явно зашла слишком далеко. Палец так распух и побледнел, что кольца на нем даже не видно. Оно практически полностью скрыто за отекшими тканями. И как его срезать, не отхватив часть пальца? Только сейчас я понимаю, как сильно люблю играть на гитаре.

Врач задает несколько вопросов о том, что со мной случилось. Потом тихонько говорит:

— Кольцо надо удалить, иначе вы лишитесь пальца.

— Да, это я уже слышал.

Постепенно вокруг начинает собираться больничный персонал. Каждый предлагает собственное решение. Слух о моем пальце разлетается по всему отделению скорой помощи, а там и по всей больнице. Мимо нас каруселью проходят врачи, медсестры и технические сотрудники, каждый со своим методом — порой экзотическим, но все равно не эффективным. Откуда-то появляются напильники, кусачки, консервные ножи, страшного вида устройство, напоминающее миниатюрную гильотину, вазелин, масло гхи и другие смазки — ничего не помогает. Мне бы и хотелось как-то посодействовать, но я в ступоре. Хотя нет, пока не совсем.

Наконец, на помощь приходит своеобразный инструмент наподобие напильника — небольшая проволочка с резьбой. Врач, который ее принес, предлагает вставить проволочку между моим пальцем и кольцом и водить ей по внутренней поверхности кольца туда-сюда, как зубной нитью.

— Ух ты, — восхищаюсь я. — Вы срежете мне палец проволокой?

Врач объясняет, что в теории давление будет идти вверх, на металл, и на нем образуется бороздка, в которую затем можно будет пропустить проволоку большего диаметра и более острую. Врач приступает к работе и действительно, на кольце появляется пропил, в который продевают подходящий инструмент, довершающий дело. После всех неудачных попыток меня освободить это, наконец, происходит. Как только кольцо сваливается, все вздыхают с облегчением. Оказывается, перелома у меня нет — только разрыв связок. Кольцо пришло в негодность, но я аккуратно собираю все кусочки и складываю в карман, собираясь в ближайшем будущем переплавить их в новое.

Мы благодарим всех, кто нам помогал, и врачи просят со мной сфотографироваться. Я рад возможности похвастаться тщательно забинтованной левой рукой с пострадавшим пальцем. Мы выходим на парковку, залитую беспощадным солнцем. Второй раз за сегодня я сталкиваюсь с Индией лицом к лицу. Я рад, что нам предстоит провести еще несколько дней в Дели.

Прежде, чем все разойдутся, я спрашиваю интерна:

— Кстати, а что с тем синим парнем?

Он недоумевает:

— Синим?

— Да, которого привезли одновременно со мной. В голубой краске. Я подумал, у него астма, а может, аллергия.

— Ах, да, — понимает интерн. — У него инфаркт.

— Но он будет в порядке?

Интерн качает головой:

— Он умер.

Я представляю себе его семью, которая смывает с себя краску. Далее последуют траурные ритуалы и утешения — такие же, как у нас, и совершенно другие, как все в Индии. Никакого сравнения.

Неделя дзен — но что-то пошло не так.