Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 20 Время отца

Я считал, что взял свои страхи под контроль. Научился сдерживать. Уравновесил здравым смыслом. Но Африка напомнила мне, что я отнюдь не в порядке.

Уильям Хьюз Мирнс «Антигониш»[1]

Болезнь Паркинсона, по очевидным причинам, считается в первую очередь двигательным расстройством, сопровождающимся тремором и заторможенностью, или брадикинезией. Те, кто страдает им долго, вроде меня, начинают испытывать трудности с ходьбой и поддержанием равновесия. Но Паркинсон — это не только двигательное расстройство, а еще и изменения настроения, проблемы со сном, постоянная усталость, затрудненная речь и нарушения пищеварения. Когда мы замечаем в своем поведении очередное отклонение, то сначала приписываем это возрасту или вообще держим при себе.

Еще одно проявление болезни Паркинсона, на которое я до сих пор почти не жаловался, — да и вообще, о нем говорят куда реже, — это когнитивные нарушения: потеря памяти, спутанность сознания, галлюцинации и деменция. Что я думаю и как я думаю? Что другие думают, что я думаю? Думаю ли я вообще? Где мои ключи от машины? Ах да. Я больше не вожу.

Вы понимаете, о чем я говорю. Меня порой раздражает, сколько усилий приходится прилагать, чтобы вспомнить простое слово вроде взаимный или анаграмма, или фамилию нового квотербека «Гигантов» (кстати, его зовут Джонс). Трейси и все наши друзья утверждают, что тоже сталкиваются с подобными проблемами. Но я беспокоюсь, что такие мозговые отсрочки сигнализируют о дальнейшем прогрессировании болезни Паркинсона. Я понимаю, что мы уже в том возрасте, когда все боятся деменции, но факт остается фактом: угасание когнитивных способностей — это один из симптомов болезни, что заставляет меня сильней опасаться будущего слабоумия.

Сейчас объясню, что я имею в виду. Представьте, я стою в своем нью-йоркском офисе, перед телевизором, переминаюсь с ноги на ногу, как в гольфе, но без замаха клюшкой. Я выполняю сенсорное упражнение, чтобы сохранять ноги подвижными (тут важно не ставить колени в замок). По кабельному телевидению, которое я смотрю, начинается реклама. Рекламируют «Нуплазид», недавно разработанный и одобренный препарат для людей с болезнью Паркинсона. Наш Фонд сотрудничает с ACADIA Pharmaceuticals, разработчиком этого лекарства, направленного на борьбу с одним из симптомов заболевания.

Речь идет о психозе при паркинсонизме, который часто включает в себя депрессию, параноидные мысли и галлюцинации: человек может видеть вещи и людей, которых рядом на самом деле нет, или неверно интерпретировать происходящие события. Нам показывают симпатичного, достойно выглядящего мужчину в красивом доме на фоне идиллического пейзажа. Он мирно смотрит вдаль. Но тут собака рядом с ним превращается в двух собак. Мужчина смотрит, как к нему приближается жена — и вдруг бок о бок с ней оказывается другой мужчина. Выражение лица нашего героя меняется — он явно растерян и что-то подозревает. А дальше нам демонстрируют эффект «Нуплазида» — мужчина снова уверенно смотрит в камеру и помогает внуку рисовать.

С точки зрения целевой аудитории, рекламный ролик довольно неприятный. Вы смотрите рекламу аспирина, зная, что такое головная боль, или «Кларитина» (да, у меня тоже бывает аллергия), или любых других лекарств, которые обещают вам исцеление, — и чувствуете, что кто-то заботится о вас. Но когда вы вполне можете испытать то же, что и пациент в ролике, то есть галлюцинации и деменцию, то у вас возникают совсем другие чувства.

На самом деле я не знаю, как относиться к этой рекламе. «Что думаешь ты?» — спрашиваю я парня, стоящего слева, которого на самом деле нет.

Это не галлюцинация — просто побочный эффект лекарства, которым сейчас лечат грипп у стариков. Первоначально его разрабатывали — вы удивитесь — для лечения дискинезии, спастических движений головы и тела, которые сами по себе являются побочными эффектами леводопы, основного препарата от болезни Паркинсона. Я знаю, что это ощущение периферического присутствия — побочный эффект моих лекарств. То, что случилось с симпатичным мужчиной на фоне сельского пейзажа с его фантомной собакой, не происходит сейчас со мной. Тем не менее я ассоциирую себя с ним: я уже побывал на грани Паркинсонова психоза. Жуткие галлюцинации в Балтиморе — результат взаимодействия лекарств от дискинезии с опиатными анальгетиками — позволили мне заглянуть в будущее, которое, возможно, меня ожидает.

Я только что проснулся и еще не принимал душ. Я сижу дома, в кабинете, и смотрю серию «Одиночки» на Hulu — это шоу, в котором человек должен выживать в условиях дикой природы, доходя чуть ли не до сумасшествия. Такое у меня теперь увлечение. Трейси заглядывает в комнату, чтобы напомнить о планах на сегодняшний вечер, про которые я напрочь забыл. Сразу за ней одна из наших дочерей-двойняшек сует голову в дверь и спрашивает, не налить ли мне кофе. Я отвечаю:

— Да. Спасибо, Скай.

Плечи ее опускаются, и она корчит фирменную гримасу «ну, пап!»:

— Ошибочка. Я Аквинна.

— Упс, и правда. Просто я без очков.

Снова эта гримаса. У Аквинны внутри идеальный детектор вранья.

— Так постоянно происходит, — говорит она.

— Это же классическая ошибка. Моя мама тоже так делала. Перебирала имена всех моих братьев, пока добиралась до моего.

Я оборачиваюсь к Трейси в поисках поддержки, но, судя по выражению ее лица, поддержка мне не светит.

Пытаюсь на нее надавить:

— Ты тоже знаешь, как это бывает. Вот у вас с сестрами. Сорри, но ты же называешь Дану другими именами, иногда.

Внезапно, словно галлюцинация, до меня доносится голос Даны:

— Майкл?

Боже, я что, установил с ней телепатическую связь? После короткого мгновения замешательства я понимаю, что голос моей свояченицы доносится из динамика iPhone.

— Это ты, Дана?

— Да! — шепчет мне Трейси. — Что ты делаешь? Сейчас половина седьмого утра. Скорей повесь трубку!

Но я не звонил Дане. Я вообще не прикасался к телефону: он лежит на столике у дивана. Я хватаю его и подношу к уху.

— Дана, это ты?

— Да. Майкл?

— Прости, пожалуйста, я не хотел…

— Все в порядке, — зевает она. — Сел на телефон и нажал кнопку?

Но я вовсе не садился на него.

Трейси тут же понимает:

— Майк, когда ты сказал «сорри» со своим канадским акцентом, это прозвучало как «Сири».

— У меня канадский акцент?

— Ну да.

— Разве что остаточный.

— В любом случае твой телефон услышал «Сири», а потом «Дана» — ну и позвонил.

Дана, которая все это время висит на телефоне, спрашивает:

— Теперь мне можно снова лечь?

Трейси, Аквинна и я отвечаем хором:

— Да!

— Увидимся. Привет Митчу и детям, — добавляю я.

Потом убираю телефон в карман и смотрю на жену и дочь.

— А мне можно лечь тоже?

В последнее время я не могу крутить несколько тарелочек сразу. У меня проблемы с множественными задачами. Если вам кажется, что я что-то делаю, то на самом деле я занят совсем другим — возможно, даже сам того не сознавая. Я старею или это признак приближения чего-то более грозного?

Мой отец умер в январе 1990-го, когда мне было около тридцати. Мы с Трейси поженились год назад, Сэму уже исполнилось шесть месяцев. В нашем семейном альбоме осталось лишь несколько бесценных снимков деда и внука, сделанных в тот короткий промежуток времени, который они вместе провели на этой земле. Все говорили, что он скончался скоропостижно, но на самом деле отец болел уже давно. Он страдал от избыточного веса, диабета 2-го типа и сердечной недостаточности. Тем не менее все мы надеялись и рассчитывали, что он проживет дольше 61 года. Я очень любил отца и до сих пор думаю о нем каждый день.

Отец был военным, и его очень раздражало, что я так и не научился завязывать галстук. Собираясь на похороны в родительском доме, я опять столкнулся с этой проблемой. Даже ради отца мне никак не удавалось завязать самый простой узел. Я терзался чувством вины, но все равно не мог справиться с галстуком. Сколько я не бился, он больше походил на сосиску. Выйдя в холл, я наткнулся на моего тестя Стивена, уже полностью одетого. Они с матерью Трейси, Корки, прилетели в Ванкувер на церемонию.

— Ты специально повязал галстук вот так? — спросил меня Стивен. — Намеренно?

— Нет, и это проблема, — вздохнул я, признаваясь в своей платяной несостоятельности.

Стивен проделал небольшую демонстрацию на собст-венном галстуке, и я повторил все за ним. После нескольких сгибаний и продеваний мне удалось соорудить вполне пристойный «Двойной Виндзор». Я заправил конец галстука за пиджак и похлопал себя по груди. Он выглядел отлично. Впервые с того момента, когда мне позвонили сообщить о смерти отца, я смог улыбнуться.

— Думаю, не стоит говорить отцу, что это ты мне помог.

Стивен застегнул на губах воображаемую молнию и повернул ключик.

Таков уж он был — мой идеальный тесть на протяжении тридцати лет. Адвокат по профессии, финансовый советник и коуч, он помогал клиентам не только решать финансовые проблемы, но и видеть в жизни новые возможности. На табличке у него на столе было написано: «Профессиональный борец со страхами». «Да-да, — убеждал он молодого менеджера по рекламе и его жену, — рожайте еще детей. Покупайте дом побольше. Устраивайтесь на престижную работу».

Люди часто подходили ко мне, вроде как узнавая, а потом: «Вы же зять Стивена Поллана, да?»

Не удивляясь этому вопросу, я кивал: «Да».

То, что они говорили дальше, я слышал столько раз, что мог произнести за них: «Он изменил мою жизнь». Они вспоминали, как Стивен помог им преодолеть какой-нибудь страх, улучшить положение на работе или сделать важный выбор в жизни. Риск и награда за него. Многие называли свое имя и кратко описывали, что сделал для них Стивен. «Скажите, Дебби со Статен-Айленда передает ему привет. Он помог нам купить дом пять лет назад».

Я сообщал Стивену, и он сразу вспоминал: «Ах, Дебби, с пуделем».

В начале 2018 года у Стивена обнаружили рак, и он начал быстро сдавать. Операции не планировалось. Он стал двигаться медленнее, но несгибаемый дух и чувство юмора остались при нем. По-прежнему смешливый и мудрый, он, казалось, совсем не беспокоился из-за болезни; его волновало лишь, как она скажется на его семье. Я знал, что большую часть времени он проводит один в своей квартире; хотя нет, не совсем один, у них с Корки была миниатюрная гималайская кошка, размером с земляную белку. Коко частенько спускалась у него по руке и отпивала из стакана с водой, который держал Стивен. Примерно раз в неделю я заезжал его навестить, обязательно принося с собой коричневый пакет и хорошую книгу. В последнее время ему нравились романы моего друга Харлана Кобена — Стивен обожал главного героя, бывшего спортивного агента, а ныне детектива Майрона Болитара. В коричневом пакете лежали шоколадные эклеры.

Как-то дождливым январским утром я вошел в квартиру и сразу направился на кухню, зная, что Стивен сидит там с чашкой кофе и читает «Таймс», точно так же, как в их доме в Коннектикуте. Улыбнувшись мне, он с усилием поднялся и взял книгу, которую положил на стол рядом с газетой. Я протянул ему пакет.

— Спасибо, — сказал Стивен. — Возможно, попозже. Сейчас мне не хочется есть.

Немного растерянный, он выглядел бледновато по сравнению с загорелым, бородатым Стивеном из прошлого лета, который, словно капитан, стоял на своем пирсе на Мартас-Винъярд, выходящим в бухту Менемша. С другой стороны, была зима, мы находились на Манхэттене, и он потерял несколько килограммов, хотя и не казался истощенным. Да, он медленней двигался и тише говорил. По-прежнему охотно, но более мягким тоном.

Мы присели за стол и стали беседовать о семье и детях. Коко пила воду у Стивена из стакана, совершенно не интересуясь моим обезжиренным капучино из «Старбакса». Мои лекарства хорошо действовали, и я наслаждался обществом тестя. Даже согласился съесть один из его эклеров.

Потом мы перешли в гостиную, включили CNN и немного поболтали про Трампа. И тут в дверь позвонили. Я понял, что из нас двоих открывать должен я, хоть в тот день двигаться мне было тяжеловато. После секундного замешательства я сообразил, что звонят не у главного входа, а у служебного, к которому надо идти через всю квартиру. Спотыкаясь, я добрел до задней прихожей и заглянул в глазок посередине стальной двери. Его не протирали, наверное, года с 1967-го: единственное, что я смог разглядеть — это туманный силуэт серийного маньяка. Я оглянулся, чтобы убедиться, не путается ли кошка под ногами, и открыл дверь.

— Я из медицинских поставок, с оборудованием для хосписа, — сказал мне курьер.

— О, понятно. Входите.

Я поплелся назад в гостиную, и этот парень проследовал за мной с тележкой, где находились стул для душа, кислородный аппарат, баллоны, кислородная маска и прочее. К тому времени, когда мы добрались, Стивен уже стоял в дверях.

— Доставка, — сообщил я.

Стивен окинул взглядом тележку и ее содержимое.

— Ах да. Все правильно.

— Куда это отнести? — спросил парень.

Стивен указал на главную спальню.

Войдя туда, мистер Хоспис начал объяснять нам, для чего нужно все это оборудование, как его устанавливать и как пользоваться. Чем больше он углублялся в детали, тем сильнее вытягивались лица у нас со Стивом. Наконец я его остановил, повернулся к Стивену и задал вопрос:

— Ты правда это заказывал?

Мой тесть пожал плечами и состроил гримасу.

— А ты?

— Вообще-то нет.

Курьер посмотрел на меня, потом на Стивена и спросил:

— Простите, а кто из вас пациент?

Губы Стивена изогнулись в ехидной улыбке. Он указал на меня глазами и слегка приподнял брови, а потом пожал плечами. Вопрос меня немного удивил, хоть я и понимал, что выгляжу не совсем Марти Макфлаем в своих спортивных штанах и старой футболке, со щетиной на подбородке.

— А у вас есть печатная инструкция? — спросил я курьера.

— Конечно, — ответил он и протянул мне информационную брошюру и счет. Я полез в карман за чаевыми. Принимая их, он сказал:

— Удачи. Я сам найду выход.

Когда он ушел, Стивен развернулся ко мне и — поразительно! — рассмеялся. Следом за ним рассмеяться удалось и мне.

Он умер три недели спустя, в окружении всей семьи. Его жена Корки, Трейси и ее брат и сестры — Майкл, Лори и Дана — их супруги и все наши дети сидели вокруг постели. Я смотрел на любящие лица, заполнившие комнату. На них была грусть, но не отчаяние. Мы отпускали его — естественно и свободно.

Я много думал об этом тысячелетнем ритуале. Люди делали так всегда — в пещерах, в юртах из оленьей шкуры, в замках и палатах больниц. Стремление проводить близкого в мирной и спокойной обстановке — это один из глубочайших человеческих инстинктов.

На том нашем семейном бдении царила любовь к Стивену и друг к другу, аура принятия, составлявшего крае-угольный камень его философии. Благодарность была важнейшей его чертой, квинтэссенцией этого человека. Он вдохновлял ею нас всех. Он был благодарен за все в своей жизни, и эта благодарность выражалась в его любви к жене и семье, к тому, как он ценил любой свой опыт — положительный и отрицательный. Подлинный оптимист, он славился своим фирменным высказыванием: «Подожди — скоро будет лучше».

Главный урок, который мне преподал Стивен, можно сформулировать так: если ты благодарен, тебе легче оставаться оптимистом.