Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Глава 14 Во все тяжкие

В те месяцы, что я проходил реабилитацию, между моими утренними и вечерними сеансами терапии в «Маунт-Синай» мои товарищи по гольфу Харлан Кобен и Джордж Стефанопулос регулярно заезжали к нам домой пообедать вместе. Они подбадривали меня, составляли мне компанию и напоминали, что чем скорей я поправлюсь, тем скорей вернусь на поле.

Сегодня последний раз, когда мы вот так пообедаем вместе, потому что реабилитация закончена, лето приближается и насыщенный семейный график вот-вот положит конец нашей традиции.

Харлан звонит заранее и делает свой обычный заказ:

— Куриный суп с лапшой.

— ОК, договорюсь, — отвечаю я. — Увидимся в час дня.

Смотрящий (на меня) сверху вниз с высоты 180 см, с наголо бритым черепом, Харлан внушал бы страх, не будь он таким славным. Мы болтаем о гольфе и политике — о чем угодно, кроме моего позвоночника. Возможно, благодаря тому, что Харлан — знаменитый писатель, он всегда развлекает нас за обедами каким-нибудь рассказом, например, о своих многочисленных командировках. Netflix снял по его романам несколько мини-сериалов, и он постоянно курсирует между съемочными площадками в Европе. Особенно Харлан полюбился французам. Pourquoi?

Он пожимает плечами:

— Что тут сказать? Я Джерри Льюис среди писателей.

Джордж приезжает к нам прямо со съемок шоу «Доброе утро, Америка». С Джорджем, стройным и подтянутым, чья шевелюра превосходит густотой шерсть португальской водяной собаки, мы познакомились в 90-х, когда я готовился сыграть роль молодого политика в «Американском президенте». Наше сходство заключалось не только в недостатке роста. У меня тогда тоже было много волос.

С Джорджем никогда ничего не знаешь заранее — то он только что ел блинчики с Трампом, то ехал на такси с Эндрю Куомо. Мы с Харланом любим выслушивать его политические суждения и прогнозы, и он никогда нас не разочаровывает. Что бы мы ни ели на ланч, Джордж попросит более диетическую версию. Но он обожает сосать карамельки — обычно лимонные, чтобы лучше ощущать вкус.

Прежде чем я спущусь в зал для вечерней тренировки, Джордж уедет домой вздремнуть, а Харлан засядет за работу над новым романом, мы разговариваем о гольфе. В клубе Харлана скоро состоится большой турнир, и он приглашает нас походить по полю следом за профессионалами. Я понимаю, что вряд ли в скором времени смогу свободно ходить, поэтому дальше мы эту тему не развиваем.

Несколько недель спустя мы с Харланом и Джорджем смотрим турнир вместе: не в клубе, а по телевизору в моей гостиной. Харлан привез с собой официальные программки. Мы в восторге от профессионалов, которые с легкостью преодолевают поле, где мы неоднократно испытывали унижение. Смотреть гольф по телевизору интересно только тем, кто играет сам. Если ты любишь игру, просмотр вызывает у тебя горячее желание снова выйти на поле. Ты просто не можешь дождаться момента, когда вновь замахнешься клюшкой.

Как покажут дальнейшие события, мое возвращение к игре произойдет гораздо позже, чем я надеялся. Неожиданно я вновь провалюсь в черную яму, из которой мне придется выбираться. Жизнь, и так непостоянная, преподнесет мне новый сюрприз. Но наша дружба с этими двумя парнями останется неизменной. Они будут со мной, и неважно, что ждет впереди.

Наконец, я возвращаю себе независимость и могу передвигаться не только от одного конца стерильного больничного коридора до другого. Я снова хожу по квартире без сопровождения. Моя походка улучшилась. От ходунков я перешел к трости, потом к поддержке под локоть и теперь самостоятельно перемещаюсь до самого холла.

Пришло время прощаться с дневными сиделками. Я больше не нуждаюсь в Белинде — Ричарде Петти домашнего ухода. В последний ее день у нас дома я выражаю ей свою признательность и говорю, что рад буду увидеться снова, но только подальше от инвалидного кресла.

Маркус, мой чирлидер, остается до конца выходных — он будет сопровождать нас к Аквинне на церемонию вручения дипломов. Аквинна брала свободный год, прежде чем поступить в престижный университет. Скайлер прошлой весной закончила колледж свободных искусств в Калифорнии.

Кампус большой, поэтому мне нужен Маркус, чтобы везти инвалидное кресло. От него зависит, чтобы я ничего не пропустил. Как и ожидалось, в этот летний день в Северной Каролине стоит удушающая жара, от которой никуда нельзя скрыться — вокруг ни ветерка. Однако Маркус продвигается вперед, ни разу не пожаловавшись. Я знакомлю его с Аквинной, и мне приятно, что она не забывает его поблагодарить. Моя прекрасная дочь светится гордостью. Я очень рад за нее, и мне плевать, что кто-то увидит меня в инвалидном кресле. Аквинна счастлива, что я смог приехать на вручение диплома так скоро после операции.

— Дру, я ужасно рада, что ты здесь. Выглядишь отлично.

— Ну да, я раньше работал на ТВ.

Она смеется и извиняется за то, что не приезжала в Балтимор навестить меня в клинике Джона Хопкинса. Я говорю, что все понимаю — это был последний семестр перед окончанием, и я сам хотел, чтобы она сконцентрировалась на учебе.

Множество очень важных вещей из ее жизни ускользнули за это время от меня. Но я потратил столько времени и усилий, чтобы приехать на церемонию, что теперь, когда я здесь, это кажется мне потрясающим. Только посмотрите, какой путь я проделал! Посмотрите, чего достиг! Я словно прожил несколько жизней за раз. Когда Аквинна получает диплом, я вспоминаю не только о своем пути к этому дню, но и о ее — уникальном и сложном, который она сама выбрала.

Очаровательная, уверенная и красивая, с лицом, которое я называю «словно отдыхаешь на пляже», Аквинна вдвое умнее меня и сильней, чем я буду когда-либо. Ее работоспособность просто поразительна. С четырех лет она занималась танцами, училась в Школе американского балета и потом в балетной академии, достигнув профессионального уровня. Меня пронзает мысль, что я был так занят своими трудами и болезнями, что никогда не замечал тех жертв, которые она приносила — физических и эмоциональных — все эти годы.

Сколько они пропустили семейных каникул, пока вместе со Скайлер танцевали в «Щелкунчике» с городским балетом Нью-Йорка. Скай бросила танцы на пятом курсе, но Аквинна продолжила и добилась успеха. Ей все время казалось, что стоит пропустить хоть пару репетиций, и она утратит гибкость и лишится формы.

К 15 годам Школа американского балета стала требовать еще больших усилий, что означало отказ от обычных уроков. Чтобы продолжать, Аквинне надо было либо перевестись на домашнее обучение, либо перейти в Профессио-нальное детское училище. Она предпочла остаться в своей старой школе, но сменить балетную. Однако собираласьпродолжать танцевальную карьеру. Она репетировала шесть дней в неделю, посещая уроки днем, а по вечерам занимаясь в балетной академии. Подала заявление в колледж своей мечты и поступила, но уже тогда знала, что придется выбирать между балетом и учебой. Она решила на год отказаться от колледжа и поехала в Майами на стажировку в городской балет, в конце которой получила предложение о работе в Washington Ballet Studio Company. Было ясно, что она преуспела в достижении цели стать профессиональной балериной. Она тщательно обдумала, что выбрать — балет или университет. И в конце концов решила, что будет танцевать в колледже.

Когда Аквинна только перешла в старшую школу, мы уже понимали, насколько серьезно балет сказывается на ее организме. Мышцы бедер и икр у нее постоянно болели, несколько раз она вывихнула плечо, ломала ногу и надколенник. Пока колено потихоньку заживало, ей пришлось делать операцию по восстановлению плеча. Это было больно. Она регулярно посещала хиропрактика и еженедельно проходила сеансы акупунктуры. Лечение ей очень помогло. Но пальцы балерин терпят колоссальный ущерб. Каждые несколько дней ей приходилось менять пуанты. Из-за пуант одного конкретного производителя она лишилась ногтей на обоих больших пальцах. Аквинна бросила их Скайлер на подушку, что той очень не понравилось.

После получения диплома Маркус везет меня в тенистый уголок за часовней, где проходила церемония. Там уже ждут Трейси, Сэм, Скай и Эсме — мы будем делать семейный снимок. Трейси говорит:

— Аквинна, давай сфотографируем вас с папой.

Аквинна кладет руку мне на плечо и наклоняется, чтобы оказаться в кадре. Я улыбаюсь.

— Если ты не против, по такому случаю я лучше поднимусь.

И я правда поднимаюсь. А она обнимает меня.

Наступает июль, и мы с семьей возвращаемся к нашему нормальному летнему расписанию. Дом на Лонг-Айленде служит нам опорной базой. Я продолжаю терапию самостоятельно, ходьба у меня улучшается, медленно, но верно, хоть я и пользуюсь теперь промышленной мега-тростью с четырьмя лапами. Лапы, возможно, не лучшая идея, потому что из-за них я хитрю и использую трость как опору, а не как метроном, задающий ритм движения. Но я продвигаюсь, поэтому не так обременяю родных.

До одного инцидента. После ужина в модном ресторане в Сэг-Харбор я оплачиваю счет, и мы направляемся через зал к выходу, где нас ждет машина. Нам предстоит пройти через людный бар, с несколькими ступеньками и коврами на полу. Все эти визуальные стимулы запускают у меня кратковременную панику, которая приводит к ускорению шага и фестинации. Перед порожком моя дрожащая нога цепляется за край ковра, и я падаю плашмя, вытягивая вперед руки, чтобы смягчить удар. К сожалению, в одной руке у меня трость, и большой палец, прищемленный ею, сгибается под неестественным углом, разрывая связку. Смущенный, я поднимаюсь и едва не отвешиваю дурацкий поклон пялящимся на нас посетителям заведения (Это что, Майкл Фокс?). Проверяю большой палец — да, с ним точно что-то не так. Позднее мне предстоит обсудить с хирургом операцию по сшиванию связок.

В начале августа мы с семьей садимся на паром, чтобы на две недели отправиться на Мартас-Винъярд, в блаженном неведении относительно того, что инцидент с пальцем был предвестником кое-чего посерьезнее. С другой стороны, после него я отказался от трости, и в результате походка у меня улучшилась.

Я обожаю этот остров. Мы проводим тут отпуска уже больше двадцати лет, и он стал для меня вторым домом. Трейси с семьей приезжала на Мартас-Винъярд с самого рождения. Свое идиллическое гнездышко они обустроили в городке Аквинна, откуда и имя нашей дочери-выпускницы.

Каждый день мы отправляемся на пляж, девственную полосу побережья Новой Англии, огражденную высокими дюнами. Еще до того, как у меня возникли проблемы с позвоночником, преодолевать эти дюны мне было нелегко: приходилось карабкаться на чудовищную гору песка на четвереньках, а потом съезжать на заднице вниз, к океану.

У нас есть забавная игра, с которой мы начинаем каждый летний сезон, нечто вроде семейной традиции: первый, кто доберется до гребня дюны, выбрасывает вверх руки и кричит: «Я король горы!» Теперь, когда я восстановился после операции, мне очень хочется стать этим королем. По распоряжению врача я освобожден от переноски тяжестей, поэтому пользуюсь случаем и обгоняю жену и детей, волокущих пляжные стулья, зонты, пледы и полотенца. Но даже с этой форой мне все равно приходится преодолевать на четвереньках по-следнюю часть подъема. Я на седьмом небе от счастья — пока не добираюсь до верха. Стоя на гребне, я провозглашаю себя королем, вот только, воздев руки в воздух, теряю равновесие и падаю. Это немного сбивает градус восторга, и я бесславно сползаю вниз по склону дюны. Тем не менее я сегодня первым добрался до пляжа. Хорошо быть королем.

Я смотрю, как солнечные блики пляшут на поверхности воды, и замечаю мужчину, который бросает теннисный мячик своему псу бордер-колли. Я скучаю по Гасу. Странно понимать, что он не с нами, ведь это его место — здесь мы нашли друг друга. Но его отвращение к воде так и не прошло. Он ее просто ненавидит. А больше всего — океан. Песок ему тоже не нравится, и тени тут совсем нет. Поэтому, во избежание стресса, он находится сейчас в летнем лагере для собак в Коннектикуте, пока мы в Массачусетсе наслаждаемся морем и солнцем.

У Мартас-Винъярд есть свои особенности. Остров очень зеленый, с сельскими дорогами, тянущимися под тенистыми кронами деревьев мимо просторных лугов, где пасутся овцы. Проблема в том, что нравится он не нам одним. Летом Винъярд осаждают тучи туристов на велосипедах, мопедах, машинах и грузовиках, и на улочках Эдгартауна и Винъярд-Хейвена образуются пробки не хуже бостонских. Однако за исключением немногочисленных местных — фамилии которых в большинстве можно найти еще в списках пассажиров «Мейфлауэр» — мы все здесь туристы, и поэтому не жалуемся.

Я наслаждаюсь жизнью. Мне и в голову не приходит покинуть остров, пока мой агент не присылает сценарий. Предложение интересное — Спайк Ли продюсирует фильм своего молодого протеже Стефона Бристоля. «Увидимся завтра» — картина про путешествия во времени, с намеком на «Назад в будущее» и любопытными поворотами сюжета. Девочка-подросток, потерявшая брата, решает не доверять расследование полиции, а вернуться в прошлое и спасти его. Продюсеры хотят, чтобы я сыграл там небольшую роль учителя девочки, который не верит в путешествия во времени. Это просто эпизод, но он очень мне нравится. Необременительная возможность постепенно вернуться к работе.

Мои сцены должны снимать в понедельник нашей последней недели на Мартас-Винъярд. Однодневная съемка, плюс по одному дню на поездку туда и обратно — я отлично успею вернуться, чтобы торжественно закрыть каникулы с Трейси, Эсме и Аквинной. Скайлер надо возвращаться в город по работе, так что в воскресенье мы с ней вместе летим в Нью-Йорк.

Многодетных родителей часто спрашивают, есть ли у них любимчик. Я всегда отвечаю: «Да, тот который сейчас со мной». Сегодня со мной Скайлер, и я предельно счастлив. Мы сидим за кухонным столом, поглощаем еду из итальянского ресторана и обсуждаем будущую карьеру моей дочери. Она работает в клинике, которая предоставляет поддерж-ку подросткам с тревожными расстройствами. Тонкая и умеющая сопереживать Скай вкладывает массу сил в детей, с которыми работает. Некоторые люди видят мир вокруг, Скайлер его чувствует. При виде нее мне хочется запеть мелодию из «Мэри Тайлер Мур».

Мы рассматриваем с ней разные возможности построения карьеры в ее сфере, краткосрочные и долгосрочные перспективы. Ей хотелось бы также поработать на детском телевидении, а кроме того, она подумывает получить диплом в сфере здравоохранения и общественной политики.

Мы отлично поговорили, и я закрываю тему, напоминая Скай:

— Ну тебе не надо определяться с этим прямо сегодня.

Она смеется и бросает салфетку на свою тарелку.

— Если не сегодня, то когда?

— Ну не знаю, — отвечаю я. — Возможно, в будущем.

Мы убираем тарелки в раковину.

— Эй, Скай, сделаешь мне одолжение?

— Конечно.

Я протягиваю руку к полке над кухонным столом и беру оттуда мои страницы сценария.

— Пробежишься со мной по репликам?

— С удовольствием, — улыбается мне дочь.

Раньше я мог запомнить сценарий всей серии «Семейных уз», пробежавшись по нему за пять минут, причем до последнего слова. Больше это не работает. Может, дело в болезни Паркинсона, а может, просто в возрасте. Кто знает? Свои реплики я отлично помню, но тренировка никогда не помешает. К тому же это весело.

Моя дочь читает слова других персонажей и, чтобы реплики звучали естественно, практически изображает их.

— Эй, подожди-ка, — замечаю я. — А что насчет актерства? Ты же в прошлом году посещала пару уроков.

Она хохочет:

— Да, но, Боже, только не это! Совершенно точно, нет. Я ходила на занятия просто ради развлечения. Там столько стресса — мне не по плечу.

— Ну да, может начаться Паркинсон.

Мы еще несколько раз проходимся по сцене. Уже поздно, пора отпустить мою дочь.

— Дорогая, мне вставать в 6:15. Надо успеть выспаться.

Она делает паузу.

— Думаю, мне не стоит уезжать. Лучше я останусь и помогу тебе с утра. Приготовлю завтрак.

— Не стоит, поезжай к себе. Тебе ведь тоже утром на работу.

Я улыбаюсь с хитрецой:

— Слушай, я знаю, что вы с мамой об этом говорили и решили не оставлять меня одного. Но я должен сделать это самостоятельно.

Скай упаковывает остатки еды и убирает их в холодильник.

— Это же не заговор, чтобы шпионить за тобой или трястись, как над младенцем, и вообще мешать тебе жить. Просто мы заботимся о тебе. Мы тебя любим.

— Я тоже вас люблю, и мне приятно, что вы обо мне заботитесь. Но лучше делать это не так непосредственно.

После того как Скай собрала свою сумку, я провожаю ее до двери. С легким колебанием в голосе она спрашивает:

— Ты уверен?

— Прекрати, — мягко отвечаю я. — Тебе надо ехать. Уже поздно, поэтому в метро не садись. Езжай на такси. Со мной все будет в порядке. Завтра позвоню тебе на обратном пути со съемок.

Мы обнимаемся, и тут приезжает лифт. Она заходит в кабину. Я слышу, как лифт спускается в холл, и окидываю взглядом пустую квартиру. Я один.

А дальше происходит вот что.

На следующее утро я выхожу на кухню, чтобы позавтракать — так, перехватить тост и пару глотков сока. Кофе не будет — кофемашину, которую выбрала Трейси, явно проектировали в «Мерседес-Бенц», а я никогда не читаю инструкции. На мне пижамные штаны и футболка с Томом Петти, в которой я спал. Меньше чем через два часа ее на мне не будет — фельдшер скорой помощи ножницами срежет ее с меня по дороге в больницу.

Однако пока что я счастлив. В отличном расположении духа, как скажут англичане, чтобы отправиться на работу. Я в прекрасной форме, походка ровная. Уверенный в собственных силах, я слегка ускоряюсь — просто потому, что могу; опять же, рядом нет никого, чтобы шикать на меня. Делаю еще пару шагов, потом поворачиваю направо. Восстанавливаю равновесие, придерживаясь за дверной косяк — не опираюсь, просто держусь. Снова иду. Через три шага сворачиваю влево, огибая диванчик, — и тут все летит кувырком. Я на что-то отвлекаюсь, теряю контроль, ноги заплетаются. Останавливаюсь слишком резко, скольжу по плитке и лечу вниз.

Вставай.

Нет. Я не могу встать. Подавляю этот импульс и начинаю ощупывать голову на предмет травм и переломов, потом лицо и челюсти — все ли зубы на месте. Крови нет. По крайней мере, я избежал серьезного удара головой об пол. С мозгом вроде все в порядке, голова не болит, тошноты не наблюдается. Однако я немного растерян. Не могу понять, как я сделал такое с собой.

Очень быстро моя растерянность сменяется страхом. Мне нужна помощь, но дома никого нет. Я один — как и планировалось. Гениально. Левая рука определенно сломана. Перелом не чистый — боль не сосредоточена в одной точке, а отдается по всей руке и дальше по телу. Хоть я не могу подняться, мне необходимо добраться до телефона. Извиваясь, я подползаю к настенному аппарату и тут понимаю, что мой худший страх стал реальностью: мне не дотянуться до трубки. Слегка развернув правое бедро, чтобы снять нагрузку с пульсирующей болью левой руки, я ощущаю в кармане штанов свой мобильный телефон.

Хочется позвонить Трейси, но делать этого нельзя. Она ничем мне не поможет с Мартас-Винъярд, и я не могу допустить, чтобы она переживала. Звонить Скайлер тоже не стоит. Я слишком хорошо знаю дочь — она будет винить в этом себя. Но это моя промашка, а лучше всех с моими промашками разбирается Нина.

Я звоню и бужу ее.

— Нина, свяжись с продюсерской компанией. Скажи, я не смогу сегодня быть на съемках. Кое-что произошло.

Она еще сонная, но тут же схватывает суть проблемы.

— Дай догадаюсь: у тебя тремор, и ты думаешь, что лекарства не сработают как надо? Все будет хорошо. Мы подкорректируем схему приема. Ты отлично справишься, — успокаивает она меня.

— Нет. Я упал. И, кажется, сломал руку. Это плохо.

— Черт!

Нина натягивает джинсы прямо на пижаму и спустя минуту после моего звонка уже мчится ко мне на такси.

Время до прибытия Нины я провожу с пользой, предаваясь самобичеванию. Я на грани слез. Останавливает их только жгучая злость на самого себя. Идиот. Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты все испортил. Твоя операция, твое здоровье, реабилитация, все время и все усилия, которые люди в тебя вложили. Черт подери, ты все это выкинул на помойку.

В голове у меня проносятся сотни мыслей. А что с фильмом? Через пару минут мне надо было выезжать на съемку. Что скажет Спайк? Что сделает Стефон — найдет кого-то другого, за пять минут до начала? Это же катастрофа. Им придется отменить весь съемочный день, исключительно по моей вине. Я кругом виноват. Как будут чувствовать себя Трейси с детьми? Они столько заботились обо мне, пока я поправлялся. Трейси поддерживала меня в стремлении выздороветь, а теперь я, возможно, все уничтожил. Как я мог быть таким эгоистом?

Моей семье столько пришлось пережить из-за меня. Они умоляли меня быть осторожным, а я только посмеивался. Я мог причинить себе непоправимый вред — не только руке, я же мог повредить позвоночник. Всего четыре месяца назад мне сделали тяжелейшую операцию, а я поставил на кон свое здоровье и покой своей семьи — что за придурок!

Нина приезжает и обнаруживает меня по-прежнему на полу.

— Ты пролежал тут все время? — спрашивает она, помогая мне подняться.

— Только не трогай мою левую руку. Даже не произноси этих слов «левая рука».

Она смотрит на мою конечность, перекошенную и безжизненную, и морщится.

— Как смотрится? — спрашиваю я.

Она осторожно поднимает меня под правую руку и сажает в кресло.

— Я вызываю скорую.

— Нет, — протестую я, — никакой скорой. Не надо делать из мухи слона. Возьмем такси до госпиталя.

В попытке сесть поудобнее я задеваю левым локтем спинку кресла. Боль, которая пронзает меня, такая острая и всеобъемлющая, что ее могла бы почувствовать даже моя мать в Канаде. Звук, который я при этом издаю, соответствует ситуации.

— Я вызываю скорую, — повторяет Нина.

Теперь меня окутывает облако боли. Я с трудом могу вспомнить двух до смешного прекрасных фельдшеров скорой помощи, парня и девушку, которые будто ступили в мою квартиру прямо из сериалов Дика Вульфа. Они спрашивают, уколоть ли мне морфин.

— Да, пожалуйста.

Дальше я более или менее помню лишь вечер того же дня, когда меня выкатывают из операционной. Доктор, все еще в хирургическом костюме, подходит к каталке и заглядывает в мои мигающие глаза.

— Мистер Фокс?

Медленно киваю. Вроде бы да.

— Я доктор Галац, главный врач отделения ортопедической хирургии в «Маунт-Синай». Я только что прооперировала вашу руку.

Пытаюсь сфокусироваться на ее расплывчатом силуэте.

— Было так плохо?

Она улыбается.

— Не очень хорошо, но операция прошла успешно. Руку мы вам починили, пользуйтесь на здоровье.

Она показывает мне загадочный снимок какого-то подобия домкрата, расположенного внутри конечности.

— Что это такое?

— Рентген вашей руки, — отвечает она, — с пластиной из нержавеющей стали и 19 винтами.

Она сообщает, что у меня винтовой перелом плечевой кости, то есть рука при падении перекрутилась наподобие полотенца, которое выжимают после стирки, только из плоти и костей. Кость раскололась от локтя до плеча, и по-требовалась продолжительная операция плюс 250 граммов железяк, чтобы ее починить. Как я пойму позднее, перелом плечевой кости — это, черт подери, не шутки.