Лучше, чем будущее. Рассуждения оптимиста о смерти

Падающий человек

13 августа 2018, 6:30

Я падаю. В мгновение ока. Из вертикального положения в горизонтальное. Отворачиваю голову, чтобы не удариться лицом о плитку на полу кухни. Что это было? Приподнимаюсь на правом локте, собираясь перенести вес на левую сторону и подняться. Сюрприз: я не чувствую левой руки. Шок отступает, и становится ясно, что мне нужна помощь. Ползу на животе к настенному телефону — я раненый в руку десантник, которому надо пробраться под столом, переправиться через свободное пространство пола, пропетлять между ножек стульев, волоча при этом за собой, как мешок с песком, левую руку, которая по-прежнему не шевелится и ничего не чувствует.

Прожив тридцать лет с болезнью Паркинсона, я сумел заключить с ней нечто вроде пакта. Да, у нас есть своя история. Я довольно быстро понял, что контролировать ее не могу — могу только понимать, хоть и для этого требуется гибкость и настойчивость. Паркинсон напоминает частые и болезненные джебы в боксе, с которыми можно жить, если научиться уклоняться. Но внезапно к ним добавился хук — удар, на некоторое время сбивший меня с ног. Безотносительно болезни Паркинсона у меня нашли опухоль в позвоночнике. Она оказалась доброкачественной, но ограничивала движение, грозя полным параличом. Опасная сама по себе, она потребовала еще и рискованной хирургической операции, которую мне сделали ровно за четыре месяца до этого мгновения на кухонном полу. В процессе тяжелого восстановления и реабилитации я сменил инвалидное кресло на ходунки, а ходунки — на трость и вот, наконец, стал самостоятельно ходить. И тут вдруг это.

Днем раньше я прилетел на Манхэттен с Мартас-Винъярд, прервав наш летний отпуск. Трейси волновалась, как я буду в Нью-Йорке один. Я пока что, как мы с ней выражаемся, «плоховато держусь на ногах». Но меня пригласили поучаствовать в фильме, который продюсирует Спайк Ли, сняться в эпизоде в Бронксе, что сулило краткий миг независимости. «Вернусь через два дня, — пообещал я. — Оставь мне лобстера».

Скайлер, одна из наших 25-летних дочерей-близнецов, тоже возвращалась в город по работе, так что мы с ней прилетели вместе. Она осталась у меня на ужин — мы заказали домой пасту и съели ее, сидя за кухонным столом. Подбирая вилкой остатки, она задала мне вопрос:

— Ты снова будешь работать — как ощущения?

— Даже не знаю. Вроде нормальные.

— Но ты нервничаешь, Дру?

Все мои дети называют меня так — не Друг, Дру.

Я самодовольно улыбнулся.

— Эй, это же моя работа! Моя профессия.

Скай предложила остаться и заночевать в своей старой комнате, чтобы приготовить мне утром завтрак и помочь собраться на съемки.

— Детка, я тебя люблю. Я делал это миллионы раз. Поезжай к себе, отдохни. Со мной все будет в порядке.

— Ладно, — сказала она, — но обещай, что не будешь…

— Ходить с телефоном в руке, — закончил я за нее.

Она улыбнулась. Это был ласковый упрек, вполне заслуженный. Мне прекрасно удается ходить и жевать жвачку, но хождение с мобильным в руках я так и не освоил. Тут моя координация отказывает.

— Договорились.

Я обнял ее на прощание и посмотрел, как за ней закрылись двери лифта. Впервые за долгие месяцы я остался один.

Какова бы ни была причина падения, само оно оказалось резким и стремительным. Я упал и — как несчастная пожилая леди, распластавшаяся у подножия лестницы возле корзины со стираным бельем, — не могу подняться. У меня есть теория относительно боли: если она следует непосредственно за травмой, то это неопасно, но, если боль усиливается спустя несколько минут, жди беды. И вот теперь я начинаю ее ощущать.

Попытка перенести вес на левую сторону приводит к двум открытиям. Первое — по онемевшей руке пробегает вспышка боли; второе — я понимаю, что мобильный телефон у меня в кармане. Я сунул его туда, прежде чем зайти на кухню. (Скайлер, обрати внимание — он не был у меня в руке.) Сначала я думаю позвонить Трейси, но она в пяти часах лета, на Мартас-Винъярд, и мне не хотелось бы ее пугать. Вместо нее я звоню своей помощнице Нине, которая хватает такси и через пять минут уже мчится ко мне.

Странно, но мне вспоминается Джимми Кэгни — как-то раз, в первый день съемок в новом фильме, он отправил мне записку: «Будь вовремя, выучи текст и не натыкайся на мебель». В это утро я следовал расписанию и знал все свои реплики назубок, но с третьим пунктом вышла промашка.

Дожидаюсь Нину, лежа на кухонном полу. Я сильно раздражен, жалость к себе нарастает по экспоненте. Пытаюсь как-то переварить это дерьмовое происшествие, но обычные успокоительные приемы и аффирмации не срабатывают. Открутить все обратно нельзя. Я охвачен болью и сожалениями. Тут нельзя найти никаких плюсов, нельзя принять ситуацию и двигаться дальше. Я ощущаю нечто большее, чем разочарование и злость, нечто сродни стыду — неловкость. Каждый день с той операции на позвоночнике в апреле все вокруг — врачи, родные и друзья — повторяли мне раз за разом: единственная твоя задача — не упасть. И вот я упал.

Инцидент на кухне свалил меня с ног в прямом и переносном смысле слова. Дело даже не в боли — я испытывал ее множество раз. Я пережил массу ударов: и камней, и стрел. Но этот кажется каким-то очень личным.

Сделать из лимонов лимонад? К черту — меня не интересует лимонадный бизнес.