Любовь и Ненависть

Глава 29 ВОЛЬТЕР, ЭТОТ ИСПАНСКИЙ ИНКВИЗИТОР

Что можно иметь против такого болезненного человека, как Руссо? Ведь его беды, его проблемы, его внутренние конфликты и противоречия не понять простому человеку. Можно ли себе представить, что как раз в это время ему понадобилось не только просто изменить свой костюм, но еще и завести новое пристрастие, хобби (для расслабления, как он говорил), — он занялся изготовлением шнурков для женских корсетов. Руссо часами сидел перед своей подушкой, суча нити, изготавливая шнурки, которые потом он станет дарить молодым замужним женщинам в округе. Ах, как он изнурен! Как измучен! Он сам не понимал, куда его влечет. Поэтому даже в своей «Исповеди» он только намекает на свою проблему и тут же сам бежит от этих намеков, словно опасаясь, как бы эта книга, которая будет напечатана только после его смерти, не заставила его покраснеть в могиле.

Вольтер, который ничего не знал об этой «Исповеди», мог только догадываться о сексуальной развращенности Руссо. И делать свои скабрезные, противные замечания по этому поводу. Он заявлял, что Руссо, когда был еще мальчиком, убежал из Женевы, чтобы услаждать священнослужителей в Турине.

— Вы поглядите на этого человека, который только притворяется, что живет в полной неизвестности! — воскликнул Вольтер. — Поглядите на него теперь, в его армянском наряде, на нашего отшельника, которому все же удалось стать тем, кем он всегда хотел быть: самым легкоузнаваемым человеком в Европе!

Он доставлял Руссо бесконечные муки, заставлял приходить в отчаяние от того, что его никто не может понять. Особенно он, Вольтер. А как он ждал этого понимания, ждал, несмотря на всю ненависть к нему.

Однажды Руссо посетил некий Майстер, он, ничего не подозревая, поинтересовался:

— Я слышал, что месье де Вольтер — ваш самый близкий друг. Это правда? И он предложил вам убежище в своем доме?

Руссо чуть не задохнулся от негодования, он долго не мог говорить от спазмы, сдавившей его горло. Наконец дар речи вернулся к нему.

— Да, месье де Вольтер хочет заставить всех в это поверить. Он мой самый близкий друг! Но должен признаться вам, месье, такую дружбу я отвергаю с порога! — Жан-Жак резко отвернулся. Он опять почувствовал, как возвращаются лихорадка и головокружение.

Он без колебаний написал герцогине Люксембургской, в недавнем прошлом самой состоятельной его патронессе: «Все мои беды, все мои несчастья — это дело рук инквизитора по имени де Вольтер, который, узнав о препятствиях, чинимых мне французским парламентом, решил, что это идеальный момент для умножения моих терзаний. Он все так ловко обстряпал в Женеве, что теперь меня, которого католики изгнали из Франции, считают еще и врагом протестантства. Это навсегда закрывает для меня доступ в родной город».

А тем временем Вольтер со злорадством писал своему другу д'Аламберу (словно все эти события стали для него даром Провидения): «Наконец этот бабуин получит сполна то, что он с лихвой заслужил. Вспомни, как он нападал на меня и на тебя за интерес, проявленный нами к театру, только ради того, чтобы завоевать доверие у женевского клира. А теперь, представь себе, тот женевский клир оказал давление на Великолепный совет, чтоб добиться от него разрешения не только сжечь книги Руссо, но и арестовать автора. Если, конечно, только им удастся его поймать. Ну, что ты скажешь по поводу такой поэтической справедливости? Уничтожить монстра!»

Конечно, Вольтер злорадствовал. Разве мог он отказать себе в таком удовольствии, когда такой неожиданный поворот событий помог ему отомстить за все душевные страдания, которые он испытал из-за сочинений этого лицемера? Вольтеру оставалось надеяться, что предпринятые женевскими властями действия против Руссо будут настолько драконовскими, что пресекут взлет его славы. Вольтер в своей радости не знал меры. И некоторые историки вынуждены предположить, что он мог способствовать этим печальным событиям. Но никаких свидетельств тому не существует, даже косвенных. Но вот позднее, когда Руссо опубликовал свои «Письма с горы»… Вольтер пришел от них в ярость. И в конторе главного женевского прокурора появилась жалоба, официальная жалоба на автора этого сочинения. Жалоба, вполне естественно, не была подписана именем Вольтера, но по ее беглому, легкому стилю было нетрудно понять, чьему перу она принадлежит. По утверждениям исследователей жизни и творчества Руссо, записка была написана рукой секретаря Вольтера Вагниера. Вряд ли он писал ее по просьбе кого-нибудь другого. Не мог он действовать по собственному усмотрению.

Но какой невероятный Вольтер предстает перед нами в этом официальном требовании поскорее нанести удар по Руссо! Вольтер с томагавком в руке! Жаждущий крови! Тычущий указующим перстом в Руссо, обвиняющий его в антихристианстве и вообще во всех смертных грехах! Руссо оскорбляет Священное Писание! Руссо высмеивает чудеса Иисуса и подвергает сомнению их истинность!

Да, Вольтер выискивает все религиозные ереси Руссо с ловкостью и неистовством испанского инквизитора, он не забывает и о политических, экономических ересях Жан-Жака. Причем все документировано цитатами, ссылками на номера страниц из его книг. Чтобы ни у кого не оставалось никакого сомнения в масштабности совершенных Руссо преступлений. Но и это не все! Вольтер заканчивает свой перечень обвинений красноречивым призывом не относиться легкомысленно к этому серьезному делу. Не дать возможности злоумышленнику отделаться легким испугом. Пусть испытает на себе всю тяжесть и строгость закона.

Вольтер с ворчливым презрением относится к глупому наказанию — сжиганию на костре книг. Это забава, «которая никогда не причинит автору никакой, даже легкой, физической боли». Короче говоря, он требует для Руссо виселицы. Костра! Так это можно понять!

Нет, этому просто нельзя поверить! Такая жестокость исходит от того же человека, который со слезами на глазах приглашал Руссо в свой дом, чтобы тот мог обрести там убежище и жить на правах сына?

Руссо либо откуда-то узнал, либо внутренне почувствовал, кто в Женеве за его спиной дергает марионеток за ниточки. И не только в Женеве. Но и в Париже, в Берне, в Гааге — повсюду. Он нападал на Руссо по ночам. Бил его кинжалом в спину. Жан-Жак чувствовал себя окруженным предателями и даже писал в сердцах своему приятелю де Люку: «Вольтер — инквизитор, самый энергичный, самый активный из всех, кого сотворил наш мир. Так или иначе, он правит всей Европой». У него повсюду свои агенты. Иезуит Бертран — его агент в Берне. Герцог де Праслен — в Париже. И так далее. «Он дергает за ниточки марионеток повсюду».

А Вольтер, со своей стороны, бросал всем вызов, требуя от всех представить ему хотя бы одно его письмо, хотя бы строчку, которые свидетельствовали бы о том, что он пытался оказать давление на официальных лиц, чтобы настроить их против Руссо. Но Руссо не отступал от своих убеждений. Ну а где взять письменные или иные доказательства? Их, конечно, не было.

Стоит ли удивляться, что в это время Руссо начинал трепетать от вида собственной тени? Он чувствовал, как таинственные силы сгрудились вокруг него, как готовят для него сеть. В Мотье во время визитов почитателей он каким-то шестым чувством угадывал нежелательного индивидуума. Едва заметным кивком он указывал на этого человека, шепча Терезе: «Вон еще один шпион месье де Вольтера. Позаботься, чтобы его не пускали». И такого человека выпроваживали, несмотря на все его протесты.

А когда приходила почта, он принимался ее сортировать, отделяя письма своих истинных поклонников и поклонниц от тех, которые наверняка доставлены от людей Вольтера и призваны вводить Руссо в заблуждение или расстраивать его.

— Барон де Корваль, — цедил Жан-Жак сквозь зубы, читая надпись на конверте. — Явно вымышленное имя. — И он либо возвращал письмо письмоноше, отказываясь за него платить, либо рвал послание у него на глазах.

Но больше всего беспокойств доставляли ему анонимные письма. Их, конечно, присылал ему Вольтер. Хотя приходили они издалека, из таких городов, как Марсель или Гаага. У Вольтера, рассуждал Руссо, были свои люди в этих городах. Все это Вольтер делал для того, чтобы истощить и без того худой кошелек Жан-Жака.

Этот человек способен на все, на любой проступок из-за зависти. Ведь он наверняка завидовал успехам Руссо. Вот в чем главная причина его преследований.

Руссо никогда не забывал изречение Дидро, который давным-давно сказал: «Вольтер способен вынести все, кроме пьедестала, на котором стоит кто-то другой!» И вот теперь Жан-Жак стоял на таком пьедестале. Он с каждым днем становился все выше. Особенно после того, как началось обсуждение одной из глав его романа «Эмиля», той самой, которую он озаглавил «Исповедание веры савойского викария». Многие читатели сравнили ее с тем, что написал Вольтер на эту тему, и приходили к выводу, что Руссо опередил Вольтера. Эта глава, как все вокруг утверждали, самое дерзкое эссе о религии. Самое трогательное и самое убедительное. Да, на самом деле, глава настолько впечатляющая, что вызывала даже вопль восторга у человека, меньше других желавшего ее по достоинству оценить, — у самого Вольтера. Он написал одному из своих друзей: «В «Эмиле» этого негодяя есть пятьдесят страниц, которые я бы вырвал из этого сборника мусора и велел бы заключить в самый дорогой сафьяновый переплет».

Какое дивное признание выжал Руссо из своего самого великого врага! Руссо достиг высшей точки в карьере писателя, он создал настоящий шедевр!

Какое сильное впечатление произвела эта глава на Вольтера! Это подтверждает маркиз Жан Кондорсэ, друг великого француза и первый его биограф: «Никогда прежде ни один талант ни одного человека не вызывал у Вольтера такую зависть, как Руссо, после публикации его «Савойского викария». Его слова ставят на заслуженное место всех прежних соперников Вольтера: Пирона, Жана Батиста Руссо, Кребийона и других. Все они названы несущественными.

Только этот дьявол во плоти, Жан-Жак, первым вынес соперничество с Вольтером за стены Версаля, Фонтенбло, Луневиля, вынес прямо на международную арену. Вынес на суд не только настоящих аристократов.

И одержал победу! Поставив тем самым под угрозу бессмертие Вольтера и его пышное, достойное Ньютона погребение. Руссо подверг сомнению гений Вольтера, все то, ради чего он так долго трудился — несколько десятилетий.

Но и это не все. Он сам добился всего на основе идей Вольтера! На его материале. Он похитил его у великого француза.

Познакомимся с небольшим отрывком из главы Руссо «Савойский викарий»:

«Что вселяет в вас такую уверенность, что евреев нельзя оправдать в их отрицании Христа? Скольких вы знаете христиан, включая и самого себя, которые дали себе труд тщательно изучить аргументы, к которым прибегают евреи? То немногое, что вам удалось изучить в этом деле, вы почерпнули исключительно из нескольких абзацев книг, написанных убежденными христианами, не так ли?

Какой превосходный способ изучить мнение своего противника! Но здесь ничего не поделаешь. Если кто-нибудь из нас осмелится опубликовать книги, в которых будет поддержано дело иудаизма, то немедленно за сим последуют суровые наказания — и автора, и издателя, и печатника, и продавца. И читателю тоже достанется. Никто не избежит наказания.

На самом деле, трудно себе представить такую систему, которая всегда позволяет вам оказываться правым. И какое все же удовольствие опровергать людей, даже не посмевших открыть рта!»

Что это, если не вольтерьянство чистой воды! Но вольтерьянство еще более едкое, вызывающее, более убедительное, чем у самого Вольтера.

Приведем еще один, куда более смелый отрывок из «Савойского викария»: «Что такое? В самом Иерусалиме, где жил и принял смерть Сын Божий, Его современники, видевшие Его во плоти своими собственными глазами, тем не менее не принимали Его, как не принимают и сегодня те, кто живет на той земле, которую Он сделал Священной! И все же вы настаиваете, чтобы я, родившийся на расстоянии двух тысяч миль от этого места, родившийся позже Его почти на две тысячи лет, тем не менее полностью разделял Его убеждения?

Неужели справедливо просить меня об этом только потому, что мне продемонстрирована Его история, изложенная в какой-то книге под названием Священное Писание? Книга, составленная первоначально на греческом и иврите, которых я не понимаю — ни первого, ни второго, — а посему вынужден полагаться на перевод. Книга, которую большинство населения земного шара никогда не читало, некоторые даже не слыхали о ней, на каком бы языке она там ни появилась.

Неужели Бог стремится именно так предстать перед человеком, таким далеким, таким таинственным, таким малоэффективным?»

Если бы Руссо не подписался под этим отрывком, то люди запросто могли предположить, что его автор — Вольтер. И, так здорово все сформулировав, вы, Руссо, друг мой, вручили Вольтеру оружие, которое он направит против вас. И особенно потому, что вы подписались подо всем своим именем.

И за то, что вы женевец. К тому же кальвинист. Выходец из той сплоченной маленькой кальвинистской олигархии, строгие законы которой когда-то были использованы против Вольтера. Законы, которые теперь Вольтер без зазрения совести использует против вас.

Эта сплоченная маленькая Женева, в которой по воскресеньям, когда все жители собирались в церковь, старый обычай требовал закрывать двери на тяжелый висячий замок, чтобы горожане не улизнули со службы. В таком городе никогда не говорилось о том, что излагал

Руссо в своей главе «Савойский викарий». Такого говорить нельзя.

Нужно было обратить внимание членов женевского совета на некоторые самые откровенные абзацы Руссо. И все.

Это не доносительство. Ведь отрывки из книги и имя Руссо — тоже оттуда?

Было время, когда вы, Руссо, имели шанс натравить Женеву на Вольтера, и вы его не упустили. Теперь появился шанс у Вольтера натравить Женеву на вас. Он его тоже не упустит.

Не упустит, хотя он, как и многие женевцы, знал, что Руссо в своей главе «Савойский викарий» поставил перед собой цель не уничтожить религию, а, напротив, ее восстановить. Не избавиться от Христа, а создать еще более могущественный образ Его. Восстановить религию на более твердом, более чистом основании. Полагаясь не на железные замки и цепи, закрывающие выход из церкви; не на существование так называемых священных книг; не на так называемые чудеса, явленные Христом[230]; не на пленение умов незрелых детей, а на надежное, постоянное, инстинктивное благочестие человека; благочестие, которое сродни разуму. А потому — вполне приемлемое, не вызывающее внутреннего конфликта между разумом и эмоциями. Это должно устраивать всех людей. Их спасение должно быть, несомненно, ценно и для Бога. Независимо от того, как далеко они живут от обетованной земли.

«Разве преступление в глазах Христа, — спрашивал Руссо, — если человек, живущий на противоположном полушарии, не ведает, что произошло в какой-то сумеречный период на Священной земле?»

Ах, как Вольтеру самому хотелось бы это сказать! А не уличать Руссо за то, что он сказал это. За исключением, конечно, желания Руссо сохранить Христа. Здесь Вольтер никак не мог с ним согласиться. Между Вольтером и Христом лежала целая пропасть, те столетия религиозных войн, когда христиане уничтожали христиан. Не говоря уже о кровавых расправах над евреями, язычниками, ма-гометанцами и т. д. Реки крови, горы черепов — вот что разъединяло Вольтера с Христом.

Вольтер принялся за очередной памфлет. В нем было куда больше серьезности, свойственной Руссо. Куда более уважения к инстинктивному благочестию. Среди таких его памфлетов наиболее знаменитый — «Проповедь пятидесяти». Или, скорее, наиболее постыдный. Во всяком случае, в глазах властей, которые осудили брошюру, велели разорвать ее и публично сжечь. Они назвали памфлет самой подлой, самой гнусной инсинуацией, исходящей от Дьявола и направленной против священного института религии. В ней автор выступил от группы верующих, состоявшей из пятидесяти господ, не удовлетворенных религиозной практикой, распространенной в Европе. Они собирались каждую неделю, чтобы поклоняться Богу, а не Христу, но поклоняться по-своему. Без участия священника, получившего богословское образование. Безо всяких маловразумительных обрядов или церковного облачения. Каждое воскресенье один из членов этой группы вставал перед другими и начинал свою проповедь. В памфлете говорилось, что такой председательствующий, обозревая Библию и те различные веры, которые вышли из нее, заканчивал собрание своей молитвой, обращенной ко Всемогущему:

«Да услышит нас великий Бог, великий Бог, который, несомненно, никогда не рождался от иудейской девы, который не принимал смерть на кресте, которого нельзя съесть в просвире, который, несомненно, не был вдохновителем всех этих библейских книг, где полно противоречий, явной лжи и жутких картин кровавых расправ. Пусть этот великий Бог, Создатель всех вселенных, пожалеет нас, христиан, которые умоляют Его, — пусть Он приведет нас к истинной вере в Него. И пусть Он благословит наши усилия, чтобы обожать Его. Аминь».

Можно представить себе, какой шум поднялся после выхода в свет этого памфлета. Как возмущались все священники, все проповедники. В нем таилась угроза их безбедному существованию. Все строители церквей, иконописцы и мастера резных скульптур, портные, шившие церковные облачения, — одним словом, все, кто существовал за счет благочестия человека, очень беспокоились. И все же в нем чувствовалось искреннее религиозное уважение. Можно сказать, свойственное Руссо. И не просто один мазок, как во всех предыдущих памфлетах Вольтера. Целая картина. Вольтер наконец немного унял свою обычную привычку высмеивать, издеваясь.

Вольтер не подписал памфлет своим именем. Нет, на такое он не мог пойти. Для чего быть слишком похожим на Руссо? Это признание лишь подчеркнуло бы смелость Руссо, проложившего себе такую дорогу. А если Вольтер принимал вызов, значит, он смиренно тащился по следам этого отважного пионера.

Нет, так не пойдет. Вместо этого Вольтер посвятил свой памфлет «великому ученому принцу». Кого же он имел в виду, если не Фридриха Великого? И почему его? Не потому ли, что совсем недавно Руссо написал монарху послание в небрежной манере. А Вольтер хотел заявить во всеуслышание, что когда дело доходит до сочинительства, король ничуть не хуже Руссо, а возможно, и лучше. Но такой хитроумный выпад не мог никого одурачить. Он, скорее, еще раз продемонстрировал привычку низкопоклонничать и лебезить перед королями. Это дало дополнительную возможность всем вновь сравнивать его с Руссо. Не в пользу Вольтера.

Разве когда-нибудь Руссо посвящал великому ученому принцу свою книгу с нападками на современную религиозную практику? Он с презрением относился к такому покровительству. Руссо приписал свои нападки савойскому викарию — бедному, живущему в горах священнику, который к тому же впал в немилость своих старших чинов за то, что от него забеременела одна бедная девушка. Короче говоря, одному из самых низменных людей, преступнику и грешнику. А Вольтер выбрал для себя самого высокого аристократа — короля Пруссии. Можно ли привести более убедительную иллюстрацию различия между аристократом Вольтером и демократом Руссо?

Фривольный Вольтер. Серьезный Руссо. Ярость Вольтера била через край. Как и энтузиазм сторонников Руссо.

Тогда он почувствовал необходимость быстро сотворить новую книгу — «Выдержки из сантиментов Жана Меслие». Вольтер выдал ее за сочинение французского сельского священника, такого скромного и смиренного, как савойский викарий Руссо. Однако такой священник на самом деле существовал, и его рукопись каким-то образом попала в руки Вольтера много лет назад. Это было завещание малоизвестного кюре, который не желал умирать, не оставив после себя свидетельств той ненависти, которую он питал к тирании, Церкви и монархии, заставлявшим его всю жизнь учить людей всяким глупостям и свято в них верить.

«Выдержки из сантиментов Жана Меслие» стали настоящей сенсацией. Но опять этот памфлет не оказал Вольтеру большой помощи в его битве с Руссо. Люди считали, что Руссо настолько ушел вперед, что Вольтеру, этому старому учителю, приходится бежать за ним изо всех сил, насколько позволяли его хрустящие старые кости.

Ну, так кто из них двоих написал с большим благоговением о религии? И о Христе? Кто из них защищал Женеву? Возвышал ее в книге за книгой? Где же справедливость? Где же справедливость? Где же справедливость, я вас спрашиваю?!