Любовь и Ненависть

Глава 5 ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ

Когда наступали более спокойные минуты, Руссо понимал, что ждет от Вольтера невозможного. (Но когда Руссо бывал спокойным?) Вольтер постоянно занят, у него сотни дел — и Руссо прекрасно об этом известно, ведь что бы ни делал Вольтер, все тут же становилось достоянием широкой гласности. Что, например, можно сказать об обширной переписке Вольтера с королем Пруссии? Они обсуждали в письмах буквально все аспекты жизни — от самых грубых и гротескных до изящных и возвышенных. Так, Вольтер мог попросить его величество прислать ему пилюли доктора Сталя: «Только побольше, прошу Вас, ибо то, что мы имеем здесь, в Париже, — это лишь плохая подделка, они вообще не оказывают никакого действия на мои очерствевшие кишки». На это Фридрих II[61] отвечал: «Вы сошли с ума? Неужели великий Вольтер еще не утратил веры в этих шарлатанов-докторов? Позвольте мне сообщить Вам кое-что о пилюлях доктора Сталя. Сам доктор уже умер, а пилюлю на самом деле изготавливает его кучер, и вообще-то с самого начала они предназначались исключительно для лошадей. У нас в Пруссии только девицы, желающие сделать выкидыш и освободиться от плода, прибегают к такому сильному средству».

Вольтер писал в ответ: «Нет, я, конечно, не верю ни в докторов, ни в знахарей. Но когда мне попадается лекарство, производящее на меня должный эффект, я начинаю в него верить, — не важно, приведет оно к выкидышу или нет».

Фридрих Великий желал только одного — любым способом заманить Вольтера из Парижа к себе, в Потсдам. Когда Вольтер потерял свою великую любовь, маркизу дю Шатле, всегда недолюбливавшую пруссаков, Фридрих был особенно настойчив и никак не мог понять, почему теперь Вольтер отказывается от его слезных просьб.

«Я готов выдать Вам ссуду под залог личного имущества! — писал он Вольтеру. — Приезжайте, живите у меня. И захватите все свои рукописи!»

А перед своими придворными Фридрих любил прихвастнуть: «Если мне удастся выманить этого человека из Франции, это будет гораздо больше, чем, например, умыкнуть всю Французскую академию словесности. Вольтер — одновременно лучший французский драматург, единственный эпический поэт, самый талантливый историк, самый острый эссеист, самый ученый философ, разносторонний ученый и самый интересный филолог».

Прусский король вынашивал давнишнее желание войти в историю не только как великий монарх, но и как великий писатель, способный по достоинству оценить французскую поэзию и прозу. Для этого ему и нужен был Вольтер. Он был нужен Фридриху позарез для того, чтобы исправлять его корявые строчки, придавать им изящество и смысл.

«Вам нужны деньги? — писал Фридрих Вольтеру в своей «поэме». — В таком случае позвольте мне стать Вашим Зевсом[62], представшим перед Вами золотым дождем, как он предстал перед Данаей»[63].

Вольтер отвечал, что потребуется немало золота, чтобы сдвинуть с места его превратившийся в рухлядь организм, и что вообще-то он не хочет денег, а желает лишь одного — умереть у ног своего великого и благородного друга. Однако он не только болен, но еще является камер-юнкером его величества короля Франции, и обязанность быть подле французского короля держит его на родине…

«Приезжайте и станьте у меня гофмейстером[64],— писал Фридрих. — Я повешу Вам на шею массивный золотой ключ. А на грудь прикреплю орден Заслуги, самый высокий знак отличия, который я имею право вручать».

«Ну а что Вы скажете по поводу всего моего хозяйства в Париже? — наносил Вольтер ответный удар. — У меня уходит тридцать тысяч франков на его содержание!»

«Оставьте все! — предлагал прусский король. — Что касается Вашей жизни здесь, в Пруссии, она не будет Вам стоить ни пфеннига. У Вас будут покои в моем дворце Сан-Суси, там прежде жил маршал Саксонский[65]. Что же касается питания, то моя кухня будет предоставлена в Ваше полное распоряжение и днем и ночью. Вам предложат все, что потребуется Вашему организму и чего только пожелает Ваша душа. Вам будет предоставлено все необходимое: на карманные расходы Вы будете получать двадцать тысяч франков в год».

Подумать только — двадцать тысяч франков в год! Целое состояние! И это лишь на карманные расходы! Руссо получал всего восемь тысяч франков.

«Но переезд — это такая дорогая штука», — настаивал на своем Вольтер.

«Хватит уговоров! — восклицает Фридрих в своей новой поэме, теперь он выделял еще шестнадцать тысяч франков на расходы, связанные с переездом. — Так как мой банкир в Париже, — добавляет он, — может и не принять договор, составленный в стихах, я высылаю Вам другой, в прозе, который он, я в этом уверен, оплатит золотом».

Но Вольтер все тянул с отъездом. Наконец король Пруссии не на шутку рассердился.

О том, до какой степени мог раздражать Вольтер Жан-Жака Руссо, можно судить по тому, как он доводил короля Фридриха ІІ. Тот однажды написал своему знакомому: «Ах этот Вольтер! В один прекрасный день мои телохранители влезут на гору Парнас и там хорошенько вздуют его кнутом! Обезьяна! Вот он кто. Эти манеры — точно как у обезьянки, и точно такая, как у нее, хитрость. Боже! Почему же такое противное животное так гениально?» Иногда король позволял себе обращаться с такими дерзкими словами непосредственно к Вольтеру: «Скажите мне, неужели Вы родились на покрытых льдом отрогах Кавказа? Может, Вы вскормлены сосцами дикой тигрицы? Что сделало ваше сердце таким твердым, холодным, как скалы Альп? Как Вы можете проявлять такую неблагодарность по отношению ко мне? Ко мне, который готов задушить собственными руками любого, кто посмеет поставить под сомнение Ваш гений?»

Но Вольтер не спешил брать на себя обременительные обязательства. Какой милый трюк, если только он удастся, — заставить короля Франции и короля Пруссии торговаться за его услуги! Вот он, Вольтер, человек, на которого самый большой спрос в цивилизованном мире! Тогда может осуществиться его самая большая мечта. Великая мечта Вольтера о философе-короле. Ибо он старательно изучал историю и пришел в результате к выводу, что самая лучшая форма правления — это тиран-философ, правитель с несокрушимой волей, который целиком посвящает все свои силы одному — счастью своей страны, такой король знает: процветает лишь тот народ, который больше трудится.

Давайте, Людовик XV и Фридрих Великий, становитесь тиранами в своих странах, но пусть Вольтер или кто-то другой такого же ранга станет вашим философом, направляющим все ваши действия.

И вот Вольтер, главный историограф Франции, имевший доступ ко всем секретным архивам, начинает усиленно собирать материалы для своего самого великого труда, посвященного веку Людовика XIV, за ним должно последовать изучение времен правления Людовика XV. (В своих «Философских письмах» Вольтер признавал превосходство Британской парламентской, на его взгляд более демократичной, системы. Но теперь его раздражала манера англичан высмеивать французскую политическую систему. Ему захотелось показать, что такой монарх, как Людовик XIV, сумел превратить Францию в великую страну, потому что он рассматривал родину как свою собственность, а народ — как детей своих. В монархической системе, утверждал он теперь, нет ничего врожденно плохого, что невозможно излечить, но лишь при условии, что за это возьмется великий король.)

Несмотря на чудовищную занятость, Вольтер не манкировал своими обязанностями камер-юнкера Людовика XV, не забывал он и о приумножении своего состояния. Какая была у него жажда жизни! Эта жажда дала о себе знать впервые, как рассказывает легенда, сразу, когда он родился. Повитуха извлекла его из материнского чрева и, увидев, что младенец не подает никаких признаков жизни, сочла его мертворожденным. Не долго думая, она положила крошку на стул в углу комнаты, а сама с подружкой занялась матерью. В это время дед мальчика подошел на ощупь к стулу — комната была плохо освещена — и сел на него. Вдруг он услыхал слабый звук, похожий на свист воздуха, выходящего из кузнечных мехов. Что такое? Значит, ребенок дышит? Значит, в его крошечных легких есть воздух? А вместе с ним и жизнь? Так оно и оказалось. Едва различимый звук, вырвавшийся из груди младенца, стал его первым протестом против тех, кто наседал на него. Голос Вольтера становился с каждым годом все слышнее, все мощнее, покуда не заполнил собой весь мир. Но это произойдет не так скоро. Еще долго, ночь за ночью, его кормилица, чувствуя, насколько он слаб, со слезами на глазах сообщала родителям мальчика, что он вряд ли доживет до утра.

Вольтер никогда не прекращал борьбы. Боролся он с праздностью, со сном (оставляя себе минимум времени на это «бесполезное занятие»), со скучными компаниями, с темнотой и холодом. Когда он был ребенком, всегда старался сесть поближе к печке. Монахи-иезуиты поражались, когда он требовал пересадить его в дальний конец комнаты, туда, где находились отстающие ученики. Таким блестящим воспитанникам, как Вольтер, не положено было сидеть за задними партами. Они не догадывались, что такое странное желание возникало у мальчика только в холодную погоду, он мерз, и его тянуло поближе к жаркой печке.

Спустя много лет они с мадам дю Шатле решили принять участие в ежегодном конкурсе, объявленном Французской академий наук, и выбрали в качестве темы научного исследования природу огня. Любовь Вольтера к теплу была чрезвычайно сильной. Однажды к нему заглянула мадам де Граффиньи, увидев пылающий костер камина, она воскликнула: «В такой печке могут погибнуть целые леса!» Еще задолго до Монтескье[66] Вольтер говорил, что человек имеет право на такой климат, в котором он лучше развивается.

В Париже, в том числе, конечно, и Руссо, внимательно следили за тем, что же решит Вольтер: покинуть Францию и последовать предложению прусского короля или остаться на родине.

Враги Вольтера зря времени не теряли, — им в конце концов удалось перетащить на свою сторону самого Людовика XV, который во всеуслышание заявил, что писатели вызывают лишь скуку и что он отныне не намерен тратить на них огромные деньги.

А Фридрих II в это время обдумывал, как бы похитрее да побыстрее добиться от Вольтера окончательного положительного решения. Одним из способов заманить к себе великого француза стала передача компромата на Вольтера его противником. Среди агентов Фридриха был епископ Мирпуа, яростно ненавидевший писателя. На этом пруссак не успокоился. Он постарался распространить по Парижу слух, что больше не желает видеть у себя неблагодарного Вольтера, что он нашел кандидата получше, его зовут Франсуа Томас Бакуляр д'Арно.

«Вы — ясный рассвет, — писал Фридрих II Бакуляру, — а Вольтер — заходящее солнце». Прусский король позаботился, чтобы эти его послания попали в Париж.

Сначала Вольтер пришел в негодование. Потом только пожал плечами. Ведь он сам порекомендовал королю Пруссии Бакуляра, потому что до смерти устал поддерживать этого гиганта-блондина. Бакуляру, вероятно, суждено было играть роль вечного протеже — подавать большие надежды, и больше ничего.

Вольтер написал Фридриху: «Какой все же дьявольский Вы патриот: одной рукой ласкаете, а второй впиваетесь когтями». Наконец, устав от постоянных сражений в Париже, отдавая себе отчет, что ему нужен покой для создания своих самых значительных произведений, в частности «Века Людовика XIV», Вольтер отказывается от своего поста при дворе и, попрощавшись с дорогой племянницей[67], отправляется в Потсдам. Как только великий француз покинул Францию, его противники распространили по всему Парижу карикатуры на него. Там Вольтер изображался в прусской военной форме. Ненавистники Вольтера наняли разносчиков книг, те бегали с листовками по столичным улицам и кричали во все горло: «Вольтер — предатель! Покупайте изображение этого пруссака!»

Как, вероятно, страдал Жан-Жак, когда услышал об отъезде своего кумира в далекую Пруссию. Теперь расстояние между ними стало больше, чем прежде. Дважды за последние двадцать лет Руссо бросался в своих письмах в ноги великому французу и дважды получал в ответ что-то вроде едва заметного кивка или снисходительно-вежливого похлопывания по спине. Руссо, вероятно, сильно волновала весть о том, что для официального приема Вольтера Фридрих II задумал грандиозный спектакль, доселе не виданный нигде в мире. Территория при королевском дворце в Берлине была превращена в огромный амфитеатр, который освещался сорока тысячами маленьких стеклянных фонарей. В печати появился длинный перечень увлекательных мероприятий в честь Вольтера: оперных спектаклей, балов, фейерверков, концертов. Для надежной охраны были выбраны три тысячи лучших прусских солдат. Четыре принца королевской семьи репетировали свои роли: им предстояло выехать впереди гарцующих рыцарей в экстравагантных римских, карфагенских, греческих и персидских одеяниях на лошадях, покрытых яркими накидками. С появлением Вольтера, сопровождаемого самыми достопочтенными вельможами прусского королевства, сам Фридрих появится, чтобы встретить его на полпути. В это время все присутствующие должны громко скандировать: «Вольтер! Вольтер! Вольтер! Вольтер!..»

По замыслу прусского монарха, этот прием в честь великого писателя должен был войти в историю. И действительно, ничего подобного ни до, ни после в истории человечества не было.

А для Руссо это были самые тяжелые дни в жизни. Больной, уверенный в том, что ему никогда не стать признанным писателем, он с тяжелым сердцем следил за отъездом Вольтера в Пруссию, а потом — за великолепным приемом, который ему оказали там. А его постылая жизнь продолжалась. Тереза была в очередной раз беременна, он по-прежнему исполнял свои обязанности секретаря при мадам Дюпен, писал статьи о музыке, которые ему заказывал Дидро, готовивший в ту пору свою замечательную «Энциклопедию». Но как раз в это время забрезжил первый рассвет удачи Руссо. Вольтер приехал в Потсдам 10 июля 1750 года и поселился в отведенных ему покоях дворца Сан-Суси. Накануне, 9 июля, Дижонская академия объявила о своем решении присудить первую премию и золотую медаль автору анонимного эссе под номером семь, эпиграфом к которому послужила строчка из Горация[68] «Decipimuk specierecti» — «Праведные нас обманывают». Этим анонимным автором оказался Жан-Жак Руссо. Конечно, событие небольшое по сравнению с авантюрами Вольтера. Но через несколько дней ведущая литературная газета «Меркюр де Франс» направила на улицу Гренель-сент-Оноре своего корреспондента, чтобы взять у автора интервью и призвать его к сотрудничеству.

События стремительно развивались. И вот наступил день, когда Дидро (он добровольно взял на себя все хлопоты по публикации произведения Руссо, так как тот все еще болел), ворвавшись, как свежий ветер, в комнату Руссо, заорал: «Весь Париж поразило словно громом! Люди на улице вырывают друг у друга твое эссе. Книжные лавки все продали и теперь требуют от издателя новой порции. Ну вот, теперь и ты — знаменитость!»

Пройдет еще немало времени, прежде чем слава Руссо перешагнет за пределы Парижа, но и теперь Руссо был счастлив — ситуация радикальным образом изменилась. Наконец-то он всем доказал, что умеет писать! Дижонская академия выбила специально для него золотую медаль. Он получил премию в сто экю. И повсюду в Париже читали, горячо обсуждали, критиковали или безоговорочно одобряли его «Размышления об искусствах и науках».

Но добился ли он признания со стороны Вольтера?