Любовь Сутенера

Литературный маразм крепчал… (10 декабря)

Тем временем в столичных литературных кругах разгорелся бурный скандал, который оказался связан с тем самым визитом к моему «другу-литератору», кого я ровно месяц назад спас от объятий старой и страшной любовницы, привезя к нему красотку Милену.

Все началось с того, что в нынешнем году престижную премию «Сукер» получил писатель-какофил Вольдемар Собакин, чей любимый литературный оборот, по его собственному признанию, представлял собой пошлую фразу — «сумма прописью». Этот господин прославился тем, что в одном из своих, с позволения сказать, романов самым откровенным и циничным образом изобразил групповую гомосексуальную оргию престарелых членов Политбюро, сопровождавшуюся садомазохистскими извращениями.

Группа новоявленных комсомольцев обвинила его в «порнографическом глумлении над нашим прошлым» и подала заявление в прокуратуру. Более того, они перетащили уличную кабинку биотуалета прямо под окна московской квартиры Собакина, приколотили к ней яркую табличку «Проект будущего памятника писателю-какофилу» и на потеху набежавших телевизионщиков устроили то, что в советские времена называлось «почетным караулом», — то есть поставили по обеим сторонам кабинки двух своих членов с вантузами на плечах, торжественно сменяя их каждые два часа.

Сочинения Собакина отправили на экспертизу, нашли в них признаки «порноглумления» и возбудили уголовное дело. После подобного «пиара» никому прежде не ведомый Вольдемар буквально ошалел от свалившегося на него счастья, раздавая интервью направо и налево и регулярно подписывая все новые договора на переиздания, экранизации и инсценировки своих бессмертных творений.

Более того, одно из крупнейших издательств начало готовить его академическое собрание сочинений, а один из крупнейших музыкальных театров страны заказал Собакину либретто оперы или балета — на его усмотрение, — музыку к которым должен был написать один из ведущих композиторов современности. И Вольдемар не подкачал, пообещав театру создать бессмертный сиквел — «Ромео и Джульетта-2»!

После столь бурного пиара один из молодых конкурентов Собакина, до зубовного скрежета завидовавший его популярности, придумал собственный эпатаж Обманув кремлевскую охрану, он ухитрился взобраться на Мавзолей и уже оттуда, с того самого места, где престарелые коммунистические вожди некогда принимали грозные военные парады, повернулся к гулявшей по Красной площади публике своим голым и рыхлым задом, чем-то напоминавшим физиономию олигофрена.

Тем же вечером его физио… то есть задницу показали все центральные и дециметровые российские телеканалы, не говоря уже о каналах зарубежных, а уже на следующий день рейтинги продаж его книг выросли в восемь раз! Через день после этой выходки автор эпатажа был отпущен под подписку о невыезде и теперь, сидя дома в ожидании суда за хулиганство, принимал выстроившихся к нему в очередь журналистов, раздавая интервью направо и налево.

Оказывается, подобным поступком он символически показал, что ему нас…ть на наше тоталитарное прошлое!

Кстати, сам Собакин отнесся к выходке молодого конкурента с олимпийским спокойствием, поскольку апофеозом всего этого бредомыслия стало единодушное решение членов комиссии «сукеровской» премии присудить эту премию именно ему «в знак протеста против оголтелой травли писателя!». Какое жалкое и отвратительное зрелище, когда собирается группа профессиональных тусовщиков и на полном серьезе объявляет себя «цветом русской интеллигенции», «носителями высоких нравственных идеалов» или, по меньшей мере, «гордостью отечественной словесности»!

Мгновенно разбогатевший Вольдемар достойно встретил свалившуюся на него славу. Отказавшись от дальнейшего сочинительства, он позаимствовал идею у одного из американских художников-авангардистов 70-х годов и, по договоренности с фирмой «Главконсерв», принялся регулярно «издавать» кое-что другое…

Его нынешние творения представляли собой красочно оформленные консервные банки с надписью «Кал Собакина» и его собственноручной подписью. Ниже следовало грозное предупреждение от Главконсерва: «Остерегайтесь подделок!» Изделие пользовалось определенным успехом, поскольку некоторые остроумные злопыхатели стирали две последние буквы первой надписи и посылали соответствующий презент своим недругам.

Но самым поразительным было количество журналистов, пришедших на презентацию груды этих банок. От приглашения не отказалось ни одно издание или телекомпания, и зал был набит битком! Было просто поразительно наблюдать, насколько у людей отсутствует элементарное чувство брезгливости! Но как было бы славно, если бы на следующий год «сукеровскую» премию получило последнее творение Собакина. Это стало бы подлинной вершиной интеллигентского кретинизма!

На следующий день после презентации большинство изданий напечатали интервью с писателем-какофилом, выглядевшее следующим образом:

«— Ваша любимая музыка?

— Какофония.

— Ваш любимый литературный прием?

— Калокагатия.

— Ваши любимые артисты?

— Вахтанг Какалейшвили и Мария Каллас.

— Ваш любимый персонаж?

— Калиостро», — и т. д.

И тут, явно решив воспользоваться всей этой дурно пахнущей кутерьмой, на сцене появился мой знакомый литератор, с ходу обвинивший господина Собакина в плагиате. Судя по его злобным и весьма многочисленным интервью, он настолько возненавидел преуспевающего конкурента, что был готов не просто убить, но и надругаться над его трупом!

А суть претензий его заключалась в следующем. В последнем по времени издания авангардистском романе Собакина под шокирующим названием «Хань и хавчикс»[3] (который начинался следующим образом: «Я был в полной жопе. Вместе со мной здесь коротали время еще двенадцать апостолов зеленого змия, один из которых носил библейское имя Изя») господин литератор обнаружил афоризм собственного сочинения: «Чем старше и мудрее становится писатель, тем больше ему хочется иметь успех не столько у современников, сколько у потомков».

И теперь он грозился подать на Вольдемара в суд «за незаконное использование чужой интеллектуальной собственности!».

Все это было не более чем забавно до тех пор, пока я не встретился с Миленой, имевшей при себе свежий номер одного из толстых литературных журналов.

— Нет, ну ты прикинь, Серега, — возбужденно затараторила она, сунув мне под нос этот журнал и раскрыв его на нужной странице. — Смотри, что сделал этот зануда! Помнишь, я тебе рассказывала, как читала ему свои стихи, а он при этом что-то записывал?

— Нет, не помню, но готов поверить, что все так и было, — отвечал я, — а что тебя так разволновало?

— Так он вставил мое стихотворение в свой рассказ, как будто сам его написал!

— Серьезно? Ну-ка, дай глянуть.

Стихотворение оказалось весьма простеньким и до тошноты сентиментальным, но чего еще можно ждать от графоманствующей путаны:

— Ну и что мне теперь делать? — спросила Милена, когда я вернул ей журнал.

— А что делать? То же самое, что собирается сделать господин литератор по отношению к своему недругу Собакину. Пригрози подать на него в суд за плагиат!

— А как мне это сделать?

Тут я всерьез призадумался, потом представил себе, что какой-нибудь вездесущий журналист докопается до того, где именно работает начинающая поэтесса, и решил, что подобная реклама мне в данный момент не нужна.

— Подожди пока с судом, — сказал я Милене, — сначала позвони ему сама и пригрози тем, что расскажешь о его собственном плагиате своему клиенту-журналисту. Думаю, он испугается.

— И что дальше? Денег потребовать?

— Разумеется.

Взяв у меня телефон литератора, Милена пошла звонить в соседнюю комнату и вскоре вернулась оттуда с радостным известием:

— Он согласился заплатить целых двести баксов! Можно прям щас за ними подъехать.

— Вот и молодец, — похвалил я. — Пятьдесят баксов можешь отдать мне за идею. А вообще сочиняй и дальше, может, еще что обломится!

Сам же про себя подумал: ну и нравы у этой литературной богемы! Могу себе представить, как они в будущем заклюют мои скромные «Записки сутенера»!

Впрочем, как сообщил мне знакомый писатель (это был я — Олег Суворов, и нижеизложенная история произошла именно со мной. — Прим. литературного редактора), самое скверное — это не зубодробительная критика, а элементарная кража. Однажды ему не повезло связаться с издательством, один из редакторов которого, обладавший приторно-слащавым голосом, неизменно приветствовал его следующим образом: «Ах, Олег Валентинович, вы мой любимый автор!» Мало того, при расставании он говорил не «до свидания», а «обнимаю» или «целую»!

Ну и что хорошего можно было ожидать от издательства, где работали столь растленные типы? Тем не менее договор был заключен, и автор принялся терпеливо ждать выхода романа. Велико же было его разочарование, когда он узнал о том, что издательство элементарно разорилось и самоликвидировалось! Однако еще большее потрясение ждало его впереди — когда на одном из уличных книжных развалов он увидел собственную книгу!

После этого незадачливый автор принялся за поиски «концов». Для начала ему удалось выяснить, откуда его книга поступила в продажу, затем он поехал на этот склад, где узнал название и адрес издательства, занимавшегося распространением тиража. Прибыв по указанному адресу, писатель, к своему немалому изумлению, почти сразу же нашел бывшего гендиректора того самого издательства, которое полгода назад выпустило его роман. Этот плотный и черноволосый молодой мужик с неприятно-жуликоватым взглядом теперь занимал должность начальника канцелярии и делил маленькую комнатенку с двумя юными секретаршами.

«Понимаешь, старик, — заговорил он, протягивая руку и нимало не смущаясь тем обстоятельством, что перед ним стоит обкраденный им автор, — у меня не пошли сразу три серии, поэтому пришлось объявить себя банкротом».

«Понимаешь, старик, — в тон ему заявил незадачливый писатель, — но ведь книгу-то мою ты издал и какие-то денежки за нее получил, поэтому хорошо бы рассчитаться. В противном случае я подаю на тебя в суд».

«Во-первых, подать ты можешь не на меня, а на мое бывшее издательство; во-вторых, чего добьешься, даже если выиграешь дело? Моего издательства больше не существует, счетов нет, имущества тоже. Только время зря потеряешь!»

«Ну и что ты предлагаешь?»

«Бери сто баксов и считай, что дело улажено».

И ведь пришлось взять, руководствуясь элементарным принципом — с паршивой овцы хоть баксов клок!