Любовь Сутенера

«Кажется, мы с вами не понимаем друг друга…» (25 февраля)

Мы встретились с Куприяновым в его офисе и сразу перешли к делу. Он внимательнейшим образом выслушал мою историю, а затем произнес такую фразу, из которой можно было бы с уверенностью утверждать — его нынешний кабинет не прослушивается.

— Да, после того как эти гниды поставили своего президента, они норовят прибрать к рукам наше национальное достояние, — за подобное заявление из уст бывшего премьера любой журналист дорого бы отдал, — причем ничем не брезгуют, начиная от рудников и кончая борделями.

«А ведь и то и другое — наши природные недра!» — мысленно прокомментировал я, а вслух самым подхалимским тоном, на который только был способен, произнес:

— Совершенно с вами согласен, уважаемый Михаил Максимович.

— Однако мы еще с ними поборемся! — решительно заявил Куприянов, не став уточнять, за какое именно из двух вышеназванных «достояний» он намерен вести свою нелегкую борьбу. Кстати сказать, последнее время отставной премьер немало шокировал общественность, позволив себе нападки на своего бывшего шефа, которого объявил «совершенно заурядным политиком, способным только обаятельно-застенчиво улыбаться, кататься на всем, что летает, ездит или плавает на воде и под водой, и при этом успешнее всего заниматься только одним делом — укреплять режим личной власти».

Впрочем, в тот момент мне было совсем не до политических интриг. Я внимательно следил за тем, как время приближается к двенадцати — до намеченного звонка оставалось около десяти минут, — и напряженно размышлял. Если господин Куприянов предлагает мне сотрудничество, тогда наш, придуманный вместе с Еленой, план теряет всякий смысл, если же он имеет в виду нечто другое… Как же, черт возьми, вызвать его на откровенность и заставить выражаться яснее?

Однако надо же, как мне повезло опять вляпаться в эту чертову политику! Ну никуда от нее, проклятой, не денешься, хоть ты пирожками на рынке торгуй! Впрочем, этой самой торговле изрядно мешает неимоверная тупость нашего правительства, выпустившего в обращение десятитысячную купюру, но при этом продолжающее штамповать копейки. Такая тупость не поддается даже осмеянию, а всенародная любовь к назначившему это правительство президенту — разумному объяснению.

Эх, честно говоря, надоела мне эта идиотская страна, где постоянно голосуют за косноязычных начальников, а потом, во время социологических опросов, заявляют, что самая криминальная профессия — это менты, на втором месте чиновники и депутаты и лишь на третьем — бандиты и предприниматели. Ну не имеет права такой народ жить хорошо и свободно!

Так стоит ли мне теперь ввязываться в какую-то там борьбу? Пусть лучше эти самые верхи яростно бодаются друг с другом, а я преспокойно займусь привычным делом — впрочем, если только мне дадут им заняться всякие там Игори Вячеславовичи…

Однако я напрасно мучился сомнениями, поскольку не прошло и трех минут, как боевое настроение Куприянова сменила привычная чиновничья осторожность. Он вкрадчиво взглянул на меня и спросил:

— А знаете, о чем я сейчас подумал?

— О чем?

— Что, если мы на какое-то время подыщем вам другую работу, где вы не были бы так на виду? Разумеется, что в зарплате вы при этом нисколько не потеряете.

«Начинается! Да ты, брат, верен себе, а еще борца с авторитаризмом вздумал изображать! Ну уж нет, теперь пусть план моей мести остается в силе!»

— Я так понимаю, что вы меня увольняете? — вкрадчиво поинтересовался я.

— Нет, что вы! Я просто предложил вам перейти на другую работу, причем в том же клубе.

— Ночным сторожем, что ли?

На это непроизвольно вырвавшееся восклицание Куприянов отреагировал мгновенной сменой тона — с проникновенно-дружеского на холодный.

— Кажется, мы с вами не понимаем друг друга, — многозначительно постукивая карандашом по краю стола, произнес он, избегая встречаться со мной взглядом.

— Боюсь, что так.

— В таком случае будем считать, что мое предложение вами отвергнуто.

— И с этим я согласен.

Чувствуя, что разговор окончательно зашел в тупик, я уже начал подниматься с места, когда раздался долгожданный телефонный звонок.

Куприянов небрежным жестом взял со стола мобильник, нажал кнопку отзыва и, едва услышав голос своего абонента, немедленно расплылся в улыбке:

— Здравствуйте, драгоценная Елена Борисовна. Очень рад вас слышать…

Я учтиво поклонился, получив в ответ снисходительный взмах руки, и удалился из кабинета, пряча лукавую усмешку. Молодец, девушка, вот с ней-то можно иметь дело!

Нет, но какое же счастье, что я не чиновник и надо мной нет «тупорылого» начальства!

Что касается Куприянова, то он хотя и решил поиграть в оппозицию, но не желал переигрывать, явно опасаясь участи того самого олигарха, к которому я когда-то возил Катюху. В настоящий момент этот олигарх по-прежнему сидел в тюрьме, вот только настроение его заметно изменилось! Поначалу он пытался хорохориться, изображая из себя чуть ли не Герцена и предаваясь глубокомысленным размышлениям о «крахе российской либеральной идеи». Прямо «Васисуалий Лоханкин и трагедия русского либерализма»! Когда же понял, что судебный процесс будет доведен до обвинительного приговора, явно сломался, и тон его писем, «верховный» адресат которых был для всех очевиден, приобрел жалобный оттенок — нечто вроде: «Дяденька, простите, я больше так не буду!» Наконец он докатился до полного идиотизма, уверяя, что приход к власти старых маразматиков из коммунистической партии и молодых упитанных проходимцев из партии «ура-патриотической» неизбежен и необходим для будущего блага России. Нашел, тоже, спасителей Отечества, мыслитель лефортовский!

Кстати, когда человек ударяется в самое кондовое морализаторство, то перестает улыбаться.