Любовь Сутенера

«Ну что, подруга, раздевайся!» (13 октября 200* года)

«Сообщение о внезапной беременности Марины меня окончательно подкосило! Тем же вечером я жутко нажрался и поругался со своей преданной напарницей Викторией, с которой мы чудно, в симпатии и согласии, прожили весь этот бурный на события год.

Кончилось все тем, что она собрала свои вещи и решительно заявила:

— Все, с меня довольно! Я от тебя ухожу!

— Но почему? — пьяно удивился я.

— Надоело мне твое беспробудное пьянство. И так дела у нашей фирмы идут хреново, поскольку я не успеваю со всем управляться, а ты еще целыми днями не просыхаешь. Сколько же можно? Я тебе в «Кащенко» мандарины носить не буду — так и знай!

— Все, с завтрашнего дня завязываю.

— Это я уже много раз слышала. Надоело!

— Но ведь это же несерьезно!

— Да? А как насчет другой причины? Сколько можно слушать твои бесконечные жалобы по поводу этой чертовой Марины! Нашел кому жаловаться! И плевать я хотела на ее беременность, слышишь ты, пьяная сволочь, плевать!

Даже будучи во хмелю, я уловил в последней фразе изрядную толику ревности и попытался хоть как-то на этом сыграть:

— Но ведь теперь уже все, Викуша! Марина осталась с мужем, а мы с тобой будем продолжать прежнюю жизнь даже лучше, чем прежде…

— Никакой прежней жизни уже не будет!

— Ты так сильно ревнуешь?

— А ты думал, что у меня к тебе никаких чувств нет? — гневно сузив глаза, спросила Виктория.

— Тогда прости — и оставайся, — взмолился я, картинно опускаясь на одно колено и при этом с трудом удерживая равновесие.

— Поздно!

— В каком смысле?

— Мне пришел вызов из Америки от моего бостонского друга. Через неделю лечу туда знакомиться с его родителями. Билет уже заказан.

— Вот это да! — Я был так изумлен, что огорченно развел руками и растерянно присел на диван. — Почему же ты раньше молчала? Получается, что мое пьянство из-за Марины — это всего лишь повод избавиться от меня и уехать к этому проклятому ковбою?

— Думай как хочешь, — холодно заявила Вика, — мне теперь уже все равно.

Я давно знал об ее американском любовнике по имени Северин — более того, однажды мы вместе с ней даже встречали его в аэропорту, — однако все эти внезапно свалившиеся новости оказались мне явно не по силам. Мое потрясение было столь велико, что я машинально поднялся и как лунатик направился к бару. Виктория подозрительным взглядом проследила за моими неуверенными телодвижениями, но промолчала. А ведь в любое другое время непременно преградила бы мне дорогу, решительно заявив: «Тебе уже хватит!»

Самое забавное, что именно это соображение несколько охладило мое неистовое желание выпить. Получается, что ей теперь уже действительно все равно — «хоть до смерти упейся»? Ну уж нет, назло ей — не буду! Я вновь плюхнулся на диван и в отчаянии схватился за голову.

Тем временем Виктория застегнула большую дорожную сумку, встала посреди комнаты и осмотрелась по сторонам:

— Кажется, ничего не забыла?

— Давай хоть трахнемся напоследок, — неожиданно для самого себя жалобно попросил я. — Не можешь же ты меня оставлять в таком состоянии, ничем не утешив!

Честно говоря, я ожидал, что меня немедленно пошлют куда подальше, однако случилось нечто неожиданное. Виктория внимательно посмотрела мне в глаза, и в ее прежнем злом взгляде словно бы что-то дрогнуло. Кажется, мой угнетенный вид наконец-то на нее подействовал.

— Ты что — действительно этого хочешь? — после недолгой паузы спросила она.

— Очень хочу! — немедленно загорелся я, но не столько желанием, сколько надеждой на последующее прощение — и распаковку вещей. В конце концов, как еще можно примириться с женщиной, если не напомнить ей о прежних нежностях?

— Ну, ладно, — решительно кивнула Виктория, после чего, словно бы почувствовав мое настроение, добавила: — Только быстро — и безо всяких там нежностей.

— Но почему…

— Или ничего не будет! — Задрав юбку, моя жестокая возлюбленная присела рядом со мной на диван и проворно стянула колготки вместе с трусиками. — Ты чего ждешь? — спросила она чуть погодя, ложась на спину и раздвигая ноги, полусогнутые в коленях. — Надевай презерватив и действуй!

— Но так сразу у меня не получится, — кое-как приспустив брюки и растерянно глядя на своего понурого друга, пробормотал я, — приласкай меня хоть немножко…

Виктория с недовольной миной на лице присела рядом, сделала несколько умелых пассов рукой и даже чуть-чуть поласкала языком, но результат оказался нулевым.

— Ничего у тебя сегодня не получится! — решительно заявила она, вставая с дивана и быстро одеваясь. — Пить надо меньше, сколько раз тебе говорила!

— Но, подожди…

— Нечего мне ждать — и незачем. А если уж очень захочется, то всегда можешь вызвать любую из наших девчонок — как уже много раз делал в мое отсутствие.

— Но я хочу только тебя!

— Поздно, господин Кандратов, поздно!

Я еще пытался ее как-то удержать, неуверенно хватал за руки, что-то пьяно лепетал, уже стоя в прихожей, но Виктория была неумолима. И только напоследок, когда я понуро облокотился на косяк распахнутой настежь двери, обернулась и крепко поцеловала меня в губы.

— Прощай, Серега, — и счастливо! Возможно, я тебе еще позвоню или напишу из Америки.

Это было не только слабое, но вообще никакое не утешение, поэтому я лишь тяжело вздохнул и, заперев за ней дверь, какое-то время еще прислушивался к стуку ее каблуков по лестничной площадке. Потом хлопнула дверца лифта — и все…

Я тяжело побрел обратно к любимому дивану, по пути все-таки заглянув в бар и захватив оттуда полупустую бутылку мартини — любимого напитка Виктории. Вообще-то мне сейчас больше всего хотелось выпить виски, однако я исходил из одного элементарного соображения. Когда вы расстаетесь с женщиной, которая вам долгое время была дорога, то надо немедленно ликвидировать все следы ее пребывания в вашей квартире, чтобы потом, периодически натыкаясь на забытые ею вещи, не впадать в самую чёрную меланхолию. Именно поэтому я решил сегодня же допить это чертово розовое мартини, думая про себя примерно следующее:

«Тихо, тихо, кыш, волна желания! Сегодня я лучше понежусь в волне опьянения — и пропади оно все пропадом!..»

Однако сделать это мне помешал телефонный звонок, с которого, торжественно выражаясь, и начался новый этап моей биографии — при том, что не успел еще толком закончиться прежний! Впрочем, именно эта стремительная смена событий и спасла меня от тяжелейшей депрессии, которая бы непременно наступила на следующее утро. Страшнее похмельной депрессии, наверное, только кома.

Звонила Катюха — та самая профессиональная содержанка из провинции, о которой я много рассказывал в предыдущей книге. В свое время она жила в нашей съемной квартире на «Савеловской» вместе с двумя другими девчонками, но потом забрала свои вещи и съехала, найдя себе очередного сожителя из числа постоянных клиентов. А поскольку тот, судя по всему, был человеком простодушным и влюбчивым, то решил наставить Катюху на путь истинный — вот бедолага! Короче, он пообещал на ней жениться с тем условием, что она бросит свое любимое ремесло и устроится на «приличную» работу.

И Катюха действительно устроилась в фирму, занимавшуюся срочной доставкой продуктов питания, и даже какое-то время там работала, просыпаясь в шесть утра, чтобы успеть к восьми в офис. Но, естественно, с ее привычкой к разгульной жизни долго так продолжаться не могло. Вскоре ей на мобильник позвонил один из постоянных клиентов, и она сразу из своей фирмы отправилась к нему домой, где «зависла» дней на пять. Затем последовали новые звонки от новых клиентов, в результате чего она вернулась к своему злополучному сожителю лишь спустя две недели после того, как рано утром «уехала на работу». Разумеется, этот простофиля элементарно не выдержал столь фантастического бл…ва и выставил ее вон.

Возвращаться ей было некуда — к тому времени мы с Викторией уже поселили на ее место другую девчонку, — поэтому Катюхе пришлось на свои деньги снять комнату у какой-то молодой супружеской пары, чтобы жить там со своим пятнадцатилетним сыном.

— Тебе чего? — хмуро поинтересовался я, услышав в трубке ее нежно-певучий «Привет».

— Как поживаешь?

— Хреново.

— А что случилось?

— Не твое дело. Тебе чего надо?

— Поговорить хотела.

— Со мной или с Викой?

— В принципе с вами обоими.

— Ну, с Викой это теперь уже вряд ли получится, а со мной — сколько угодно. Сможешь сейчас подъехать?

— Конечно.

— Тогда жду. — И я повесил трубку.

Кажется, в предыдущих «Записках» я забыл описать ее внешность, поэтому теперь, как смогу, восполню этот пробел. Росту она была среднего, имела пышный, хотя и несколько обвисший к тридцати с лишним годам, бюст, увенчанный крупными сосками, и весьма красивые ножки с высоким подъемом.

Кстати, о ножках! По моему глубокому убеждению, мир держится не на трех китах и уж тем более не на гигантской черепахе, а на стройных женских ножках! Страшно представить себе, чего бы оказалось лишено человечество без этого предмета восхищения и преклонения. Кто бы тогда написал:

Между прочим, в первой главе «Евгения Онегина» воспеванию женских ножек посвящено аж целых пять строф — с XXX по XXXIV — это я специально проверял.

От природы Катюха была шатенкой, но обычно красилась в блондинку — и это ей было весьма к лицу, если только не ленилась периодически подкрашивать отросшие корни волос.

Что касается непосредственно лица, то она не была безупречной красавицей, хотя, несомненно, имела очень привлекательную внешность — что называется, на «твердую четверку». Лоб у нее был слегка низковат — в полном соответствии с интеллектом, — а на носу имелась легкая горбинка — результат одного из бурных событий молодости, когда ее чуть было не угробил ревнивый любовник. Глаза темно-зеленые, многоопытные, но главное украшение лица — это очень красивые, яркие и чувственные губы.

Впрочем, никакое описание внешности ничего не скажет о ее главном козыре, которым она ухитрялась соблазнять мужиков самого разного возраста — от семнадцати до восьмидесяти, и социального положения — от бывшего премьер-министра до юного девственника, решившего купить себе первую в жизни женщину. А главное ее достоинство состояло в обаянии — вот только не знаю, природном или выработанном в результате богатейшего опыта общения с мужчинами. В любом случае ее обаяние выглядело совершенно естественным, а что еще больше всего ценится в век всевозможных пластических операций, как не естественное обаяние?

Легкий и веселый нрав, искренняя симпатия и интерес к людям, абсолютная бесшабашность и заводной темперамент делали Катюху подлинной «королевой общения». Одно только то, как она умела знакомиться и произносить слово «Привет» — с самой неподражаемой, но мгновенно располагающей к себе интонацией, — делало ее поистине неотразимой и давало преимущество перед самыми свежими и симпатичными девчонками.

Что касается недостатков, то к ним относились совершенная безалаберность, необязательность (позвонив с утра, она могла сказать: «Перезвоню позже» — и исчезнуть на неделю!), чудовищный эгоизм и — что самое скверное! — способность в любой момент «загреметь» в запой, во время которого она изрядно утомляла собутыльников, по нескольку раз пересказывая одни и те же истории, при том, что ее жизнь была чрезвычайно богата на приключения.

Сегодня я думал найти в ней собеседника, чтобы поговорить по душам и пожаловаться на свои несчастья, однако к тому времени, когда она подъехала, передумал. В конце концов, я — ее непосредственный начальник, поэтому стоит ли ронять свой авторитет?

— Пить будешь? — первым делом спросил я, когда она сняла свою темно-коричневую кожаную куртку и, оставшись в розовом свитере и черных, расшитых бисером, джинсах, босиком прошла в гостиную.

— А что у тебя имеется? — немедленно заинтересовалась Катюха.

— Посмотри сама. Я лично допиваю розовое мартини, хотя от сладкого меня с души воротит.

С интересом порывшись в моем баре, Катюха выбрала для себя початую бутылку текилы.

— Ты чего такой мрачный? — спросила она, когда все уже было готово для первого тоста. — С Викой поссорился?

— Заткнись — и пей! — скомандовал я, вяло чокаясь с ее рюмкой и залпом выпивая свой бокал. — Так о чем ты там хотела поговорить?

— Сына у меня ограбили! — гневно пожаловалась она. — Представляешь, возвращался домой поздно вечером и оказался в вагоне метро совершенно один. А на следующей станции вошли двое здоровенных парней, приставили ему с обоих боков по «волыне» и отняли мобильник, часы и тысячу рублей денег. Эй, Серега, ты чего кривишься-то?

— Это он сам тебе так рассказал? — давясь от невольного приступа смеха, прохрипел я.

— Ну да. — И Катюха обиженно надула свои чудные губы, накрашенные розовой помадой — явно в тон свитеру. — А что тут смешного? А если бы твоего сына так ограбили?

— У меня нет детей, а вот твой чудный сынуля большой выдумщик! Нет, я, конечно, понимаю его юношеское самолюбие и желание выглядеть в материнских глазах вполне достойно. Но ты сама посуди — зачем этим здоровенным парням угрожать твоему хлипкому заморышу пистолетами? Он у тебя что — каратист или вооружен до зубов? Да ему «козу» из двух пальцев сделаешь — так он сам добровольно все отдаст! «Волынами» ему угрожали, поди ты! Вот ведь герой нашелся!

Катюха сердито нахмурилась, и тут я понял, что переборщил. В конце концов, надо же уважать чувства матери — да еще такой очаровательной! Тем более что она действительно была очень привязана к своему Федору и не жалела на него никаких денег.

— Ну ладно, не обижайся, — примирительно заявил я, погладив ее по руке с — опять-таки розовыми! — ноготками, — а дорогой хоть мобильник?

— Семь с половиной тыщ стоит! С видеокамерой! — гордо выпалила она.

— Неужели это ты ему подарила?

— Нет, он сам себе заработал. Летом в «Ростиксе» два месяца был официантом.

— Ну тогда еще ничего. Запомни главное — если будешь баловать детей в юности, то некому будет побаловать тебя в старости.

— Почему так?

— Потому, подруга, что это — самый знаменитый закон человеческой неблагодарности. Ну ладно, а часы-то хоть сколько стоят?

— О, часы вообще на семьсот баксов потянут!

— На сколько? — изумился я, машинально взглянув на собственные, которые стоили мне около пяти тысяч рублей и которыми я был вполне доволен.

— На семьсот, — повторила Катюха и тут же пояснила: — Это ему богатые одноклассники подарили. Знаешь, в какой он крутой школе учится!

— Ну, если одноклассники, тогда еще ничего, — насмешливо заявил я, — а вот если бы их подарили ребята постарше, то я бы на твоем месте насторожился и категорически запретил принимать такие дорогие подарки…

— Это ты к чему?

Тут я понял, что опять могу ее сильно обидеть, и вовремя сменил тему:

— Ладно, проехали. Наливай дальше, чего сидишь, как неродная?

— У меня есть еще одна проблема, — выпив очередную рюмку текилы и аккуратно вытерев губы тыльной стороной ладони, сообщила моя собутыльница.

— Выкладывай, подруга, я сегодня как никогда щедр на мудрые советы!

— Меня квартирные хозяева выселяют.

— А, это те самые псевдорелигиозные бездельники, которые постоянно тянули с тебя денежки и при этом носились с бредовой идеей — наладить выпуск бумажных храмов, которые бы школьники склеивали на уроках труда?

— Они самые.

— А за что выгоняют?

— Галина, ну хозяйка квартиры, откуда-то узнала, что мы с Федей лютеране.

— Чего? — дико удивился я, никогда не замечавший за Катюхой ни малейших признаков религиозности.

Из ее дальнейшего рассказа выяснилось следующее. Поскольку в молодости, еще у себя в провинции, она была замужем за обрусевшим немцем, то по настоянию его родителей крестилась вместе с сыном в лютеранство и даже получила по этому поводу фирменный сертификат от приехавшего из самой Германии пастора. Кстати, ее славный Федор немало гордился этим сертификатом и даже носил его в школу — повыпендриваться перед православными приятелями. По словам Катюхи, квартирная хозяйка Галина — молодая женщина ее лет, но при этом чрезвычайно набожная — специально ходила к своему батюшке посоветоваться: «Не грех ли давать пристанище иноверцам?» На что сей мудрый священник ответил нечто вроде: «Отроку давать пристанище не грех, ибо мал и неразумен еще, а вот его матушке необходимо дать от ворот поворот. Пусть живет со своими паскудными лютеранами».

Слушать все это было крайне нелепо и забавно, зная прирожденное Катюхино раздолбайство. Лютеранка нашлась, твою мать! Да и квартирная хозяйка, судя по всему, была дура и стерва еще та! Однако самое смешное состояло в том, что немного позже, когда мы уже стали жить вместе, я узнал подлинную подоплеку этой истории с выселением.

Все оказалось гораздо более любопытно: воспользовавшись тем, что Галина уехала на богомолье в какой-то подмосковный монастырь, Катюха напилась с ее мужем Андреем, после чего они, естественно, согрешили. Причем сделали это столь неудачно, что некстати явившийся сын застал самую пикантную сцену — когда его милая матушка «работала по минету» (это ее подлинное выражение!) с «дядей Андреем». И что же придумал сей хитроумный отрок, чьи чувства легко было понять? Дождался возвращения «тети Гали» и рассказал ей про лютеранство, продемонстрировав пресловутый сертификат! Да, с такими задатками ее Федя далеко пойдет — вот только по какой, хотел бы я знать, дорожке!

— Поэтому теперь мне просто негде жить, — закончила Катюха. — Может, посоветуешь, где можно недорого снять комнату хотя бы на первое время?

— Посоветую, отчего же не посоветовать, — задумчиво пробормотал я, прохаживаясь по комнате и задумчиво поглядывая на свою гостью. Раскрасневшаяся и полупьяная, она выглядела чертовски аппетитно…

Катюха молча покуривала и следила за моими перемещениями, терпеливо ожидая решения. Судя по всему, она нисколько не удивилась, когда я наконец-то остановился прямо перед ней и просто сказал:

— Ну что, подруга, раздевайся!

Да, надо признать, что команды «раздевайся» и «ложись» Катюха умела выполнять так же быстро и четко, как и солдаты второго года службы! Не прошло и минуты, как она уже полностью обнажилась и, пока я, чертыхаясь и путаясь в одежде, раздевался сам, успела принять еще рюмку текилы.

Более того, она так умело и здорово приласкала меня своими чудными губами, что мой лучший друг полностью воскрес и окреп, так что этот «вечер трудного дня» закончился совершенным удовлетворением.

Вероятно, именно поэтому, когда мы на следующее утро «повторили пройденное» и вернулись к прерванному разговору, я заявил ей следующее:

— А зачем тебе искать какую-то комнату? Виктория здесь больше не появится, так что живи пока у меня!

— А что потом?

— А потом видно будет!