Любовь Сутенера

«Кто такая Чакона?» (17 декабря)

На следующий вечер мы встретились с Еленой возле зала Чайковского, сдержанно поздоровались, купили билеты и прошли в фойе. Когда моя спутница разделась, открыв шикарное вечернее платье с бриллиантовым колье, я невольно усмехнулся, подумав про себя о том, что в своем темно-синем пиджаке и черной водолазке похож на ее телохранителя.

Концерт проводил профессор Берлинской консерватории, начав его с исполнения чаконы Букстехуде.

— А кто такая эта Чакона и почему у нее столь странная фамилия? — самым невинным тоном поинтересовался я, любуясь коленями своей спутницы и мысленно гадая, что она предпочитает носить: мои любимые черные чулочки или самые банальные колготки?

— Букстехуде — это замечательный немецкий композитор шестнадцатого века, — улыбаясь то ли моему невежеству, то ли нескромному взгляду, отвечала Елена, — а чакона — это инструментальная музыкальная пьеса в форме вариации на повторяющуюся в басу тему.

— Вот теперь мне все понятно, — засмеялся я. — Вы, сударыня, умеете доходчиво объяснять.

— Тихо, давайте же слушать!

Честно говоря, на мой плебейский вкус звучание органа очень напоминает рев стада бизонов, только без топота копыт. Порой у меня даже возникало странное ощущение, что это не столько музыка, сколько упражнение для исполнителя и испытание терпения слушателей. Кроме того, с этого концерта я вынес твердое убеждение: самое сложное в процессе прослушивания органной музыки это не столько удерживаться от кашля или чихания, сколько сохранять торжественное, можно даже сказать, вдохновенное выражение лица!

Где-то в середине концерта я уже так утомился всей этой псевдоторжественностью, что начал весьма умильно посматривать на Елену. Она уловила мой взгляд и, дождавшись небольшой паузы, напомнила:

— Кстати, вы не забыли, что обещали прислать мне свои «Записки сутенера»?

— Да-да, разумеется, — спохватился я, — конечно, пришлю, — и продолжал мучиться.

Во время антракта мы никуда не пошли. Не зная, чем меня развлекать, Елена достала из сумочки небольшой, изящно изданный томик и показала мне.

— «Сэй Сёнагон. Записки у изголовья», — нехотя прочитал я. — Что это — стихи или мемуары моего японского коллеги?

— Не угадали, — засмеялась она. — Это изящные литературные зарисовки одной придворной японской дамы, которая жила в десятом веке нашей эры. Хотите, немного почитаю?

— Вы думаете, мне это будет интересно?

— Не знаю, но ведь надо же развивать в себе чувство прекрасного! Не обижайтесь, это я шучу.

— Я и не обижаюсь. Так что вы хотели прочесть?

— Для начала немного экзотики: «Госпожа кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновников пятого ранга, и ее почтительно титуловали госпожой мёбу. Она была прелестна, и государыня велела ее особенно беречь».

— Забавно! А про госпожу собаку там ничего не написано?

— Как не написано, вот, пожалуйста… Однажды глупая придворная собака набросилась на госпожу кошку и так напугала, что пришлось сослать ее на Собачий остров. Зато господа чиновники вели себя как обезьяны: «Я люблю глядеть, как чиновники, вновь назначенные на должность, выражают свою радостную благодарность. Распустив по полу длинные шлейфы, с таблицами в руках, они почтительно стоят перед императором. Потом с большим усердием исполняют церемониальный танец и отбивают поклоны»… Ничего не напоминает?

— Еще бы! Только вчера был новогодний прием у президента. Слушаю дальше.

— «То, что наводит уныние: собака, которая воет посреди белого дня; погонщик, у которого издох бык; письмо, присланное из провинции, к которому не приложен гостинец; долгие дожди в последний месяц года; дом человека, который не получил должности в те дни, когда назначаются правители провинций…»

— А также физиономии большинства российских политических деятелей, стяжавших свои посты на ниве преданного служения президенту!

— Согласна. Теперь «то, что докучает: скрипучая повозка; блохи, которые скачут под платьем; гость, который без конца разглагольствует, когда тебе некогда; человек, которого ты с большим риском спрятала там, где ему не дозволено быть, а он уснул и храпит; а также неумный человек, который болтает обо всем на свете с глупой ухмылкой на лице…»

— А также господин Жириновский и вся его неугомонная банда!

— Далее, «то, что редко встречается: дружба между мужчиной и женщиной; тесть, который хвалит зятя; невестка, которую любит свекровь; слуга, который не чернит своих господ…»

— А также российский чиновник, осмелившийся возразить своему начальнику!

— Опять вы о политике… «То, что утратило цену: большая лодка, брошенная на берегу во время отлива; высокое дерево, вывороченное с корнями и поваленное бурей…»

— Здесь ваша японская мадам не права: в России бы все оприходовали — и лодку, и дерево, — засмеялся я. — Лодку бы продали, а дерево пустили на дрова.

— По одному этому замечанию сразу видно бизнесмена. Однако это еще не все, есть и более малоценные вещи. Например, «земные помыслы в присутствии Святого мудреца». Хорошо сказано, вы не находите? А вот это уже забавно: «женщина, которая обиделась на своего мужа по пустому поводу и скрылась неизвестно где. Она думала, что муж непременно бросится ее искать, а он спокоен и равнодушен, и она поневоле, непрошеная, возвращается домой».

«Черт! — мысленно содрогнулся я. — Вот как надо вести себя с Катюхой! Только бы хватило хладнокровия!»

И весь второй акт я столь усердно размышлял на подобную тему, что даже не пришлось специально делать умное лицо. Наконец концерт был окончен, мы оделись, вышли на улицу и подошли к ее машине.

— Кажется, я испортила вам вечер? — проницательно заметила Елена, глядя мне прямо в глаза.

— Ну, что вы!

— Но ведь вам же не понравилось?

— Я просто не понимаю подобной музыки.

— Зачем же согласились пойти?

— Ради вас, разумеется!

— Боже, как благородно! — улыбнулась она и дружески положила руку в перчатке мне на локоть. — Однако мне вовсе не хочется, чтобы при воспоминании о нашем первом вечере вы отворачивались и тайком зевали, как проделывали это на протяжении всего концерта. Что вы скажете, если я приглашу вас к себе на чашечку кофе?

Разумеется, я ждал чего-то подобного. Более того, воображение уже рисовало сладостные картины того, как мы с Еленой, замерзшие и веселые, приходим к ней домой, стряхиваем снег в прихожей и раздеваемся, мгновенно разбивая хрупкую тишину ее огромной квартиры на тысячи блестящих и звонких осколков. Я сниму с нее роскошную шубу, не забыв при этом поцеловать в холодную, твердую, румяную щечку, а она в этот момент будет пристально рассматривать себя в зеркало, расчесывая длинные пушистые волосы, слегка примятые шапкой. И от ее стройной фигуры, веселого, звонкого голоса и чудесных темно-каштановых волос на меня повеет таким непередаваемым зимним ароматом холода, счастья и романтики, что поневоле закружится голова…

Я уже открыл было рот для радостного согласия, но именно в этот момент у меня зазвонил мобильник.

— Извините, минутку, — отворачиваясь в сторону и доставая телефон, проговорил я. — Алло?

— Где ты, любовь моя? — раздался возбужденный голос Катюхи — все-таки не выдержала и начала пить в одиночестве! — Я по тебе так соскучилась, ты себе просто не представляешь! Приезжай скорее!

— Что-нибудь случилось? — осторожно поинтересовался я, ожидая очередных сюрпризов.

— Нет, ничего. Просто я люблю тебя и хочу тебя! Я сегодня в настроении, поэтому такое тебе устрою… Если только приедешь в течение ближайшего часа! Давай, живо! — и с треском положила трубку.

Я глубоко вздохнул и повернулся к Елене.

— Какие-нибудь проблемы? — понимающе спросила она, слегка перетаптываясь на морозе.

— Увы, к сожалению…

— Ну, ничего страшного, тогда отложим мое предложение до другого раза. Между прочим, как писала госпожа Сэй Сёнагон, «самое печальное на свете — это знать, что люди не любят тебя»!

После такого намека нельзя было не поцеловаться — и мы с первого же раза сделали это по-настоящему, то есть так, как целуются любовники, — в губы, со взаимным соприкосновением языков. Это было столь замечательно, что еще чуть-чуть — и я бы передумал. Но Елена первой оторвалась от меня и села в машину, причем я придерживал перед ней дверцу.

— Не забудь сегодня же прислать «Сутенера», — еще раз напомнила она, заводя мотор.

— Непременно, — кивнул я и, проводив взглядом ее «Форд», полез за сигаретами. И дался ей это «Сутенер», неужели читать больше нечего?

Как интересно все складывается, однако на вопрос о том, чего же я все-таки хочу в этой жизни, у меня пока есть только один ответ — Катюху! Причем постоянно, никому не уступая и ни с кем не разделяя, что фактически невозможно. Но, черт возьми, до чего же это жалкое зрелище — сутенер, влюбленный в собственную путану! И проблема тут исключительно в том, что если Катюха — это путана до мозга костей, то сутенер из меня получился достаточно случайно, а потому во мне еще сохранилось слишком много простых человеческих чувств, особенно по сравнению с запасом необходимого при такой работе цинизма.