Любовь Сутенера

«Разве я тебе про свои групповухи не рассказывала?» (8 января)

В результате всех этих бурных событий у меня просто не было времени решить — как вести себя в случае нового звонка Катюхи (а что она позвонит, я нисколько не сомневался!). Поэтому я даже и не собрал ее вещи — после вчерашнего вечера просто никаких сил не было, — когда вдруг она открыла дверь собственными ключами!

Сначала я хотел было вскочить с кровати и немедленно вытолкать ее вон или хотя бы надавать пощечин, но это потребовало бы стольких усилий… Кроме того, мне было чертовски интересно узнать — как себя поведет эта проклятая изменница после всего случившегося?

Судя по шороху, доносившемуся из прихожей, она преспокойно разделась, причесалась и лишь затем заглянула в спальню:

— Сережа, ты спишь?

— Пошла вон! — простонал я.

— Ты на меня сердишься? — Катюха вошла в комнату и приблизилась к изголовью. Я не отвечал и даже не открывал заплывших синяками глаз, однако после следующего вопроса распахнул их во всю ширь: — А почему ты весь в фингалах и что у тебя с бровью?

— Ты что, ничего не помнишь?

— Нет, то есть смутно… А что вчера было? — И она присела на край кровати. — Я помню, что ты приезжал к Андрюхе и мы долго о чем-то беседовали…

— А как эти твои гребаные друзья принялись меня избивать — не помнишь? — Я пристально посмотрел ей в глаза, но они были удивительно ясны и невинны — словно бы и не было столь долгого запоя!

— Кто тебя избивал?

Неужели Катюха так мастерски притворяется, что даже сумела подделать столь искреннюю интонацию удивления? Не дождавшись ответа, она протянула руку к моей самодельной повязке:

— Ну-ка, дай я посмотрю, что там у тебя…

— Отвяжись.

— Но ведь надо же перевязку сделать!

И ведь до чего же я любил эту тварь, что как-то сразу размяк и все ей позволил. Впрочем, надо отдать ей должное — перевязку она сделала мастерски, продезинфицировав все самым тщательным образом, после чего озабоченно заявила:

— Шрам у тебя все-таки останется, но это ничего — шрамы только украшают мужчину.

— Не говори глупостей, — буркнул я, — шрамы, как язвы или рубцы, никого и никогда не украшают, просто начиная с определенного возраста женщины перестают обращать внимание на подобные мелочи — был бы рядом с ними хоть какой-нибудь мужчина.

— Ты это серьезно? — засмеялась Кэт. — Ну и что ты собираешься потом делать? Постоянно ходить с нашлепкой из пластыря на лице?

— Нет, я продам машину и сделаю пластическую операцию, попросив превратить меня в Алена Делона!

— Ты и так красивый!

— А почему же ты мне постоянно изменяешь со всякими уродами, чертова ты кукла? Кстати, а где были твой сын и жена этого гребаного Андрея?

— Галина поехала на богомолье, а Федор жил у приятелей на подмосковной даче.

— И вы все это время пили вчетвером?

— Почему вчетвером? К нам еще несколько раз друзья заходили…

— А что у тебя хоть было с этими тремя гадами? — Задавая этот вопрос, я так напрягся, что даже потянулся за сигаретами.

— Да ничего особенного. — И Катюха беззаботно качнула головой, после чего взяла у меня из рук зажженную сигарету и затянулась — это была ее привычная манера закуривать.

— А что тогда было обычного? — свирепо продолжал настаивать я.

— Да как всегда.

— Объясни толком, что именно!

— А то ты не знаешь… Ну, трахнулись пару раз втроем, только и всего.

— Как — втроем? Одновременно, что ли?

— Ну да, а что такого? Один в попку, другой спереди, третий в ротик… Все очень мило получилось, так что мне даже понравилось. А чего ты волнуешься, в первый раз, что ли?

— Уфф! — Я так живо представил эту «милую» сцену, да еще с этими уродами, которые меня же и избили, что у меня просто перехватило дыхание.

— Разве я тебе раньше про свои групповухи не рассказывала? — не унималась Кэт.

— Да рассказывала, рассказывала…

Один из таких случаев был совершенно бесподобен и случился он именно в тот день, когда на Москву обрушились сильнейшие снегопады, почти полностью парализовавшие уличное движение. Как назло, именно в этот день Катюха ехала к очередному клиенту, причем ее машина оказалась в самом конце длинной очереди.

Не в силах сидеть без дела, она расплатилась с водителем и стала пробираться поближе, стремясь найти тачку, которая бы оказалась в первых рядах. И вдруг ее окликнули из потрепанного автобуса «ЛИАЗ»: «Садитесь к нам, девушка, мы скоро тронемся, поскольку перед нами уже все расчистили».

Недолго думая, она забралась в салон и застала там компанию из здоровенных молодых мужиков — то ли спортсменов, то ли бандитов, то ли спортсменов, которые готовились стать бандитами, — сама она этого так и не поняла.

Раздался дружный рев, откуда-то появилась и пошла по рукам сначала одна, а затем и вторая бутылка водки. Наконец, когда выяснилось, что торчать в салоне предстоит еще не меньше часа, поступило и деловое предложение:

«Нас здесь четырнадцать, обслужишь всех по одному разу и получишь пятьсот баксов».

Поскольку к клиенту она уже явно опоздала, а деньги в тот вечер терять никак не хотелось, Катюха, недолго думая, согласилась. И началась классическая оргия — по двое, по трое, всеми мыслимыми способами и во всех возможных позах. Она так старалась, что всего за полтора часа полностью обслужила эту команду, которая, на ее счастье, ехала не в баню, а из бани!

Единственным пострадавшим во всей этой вакханалии оказался бедняга водитель — именно в тот момент, когда он уже собирался перебраться в салон, загорелся зеленый свет светофора, и движение тронулось.

Когда она мне рассказывала всю эту историю, я бесновался до умопомрачения, в то время как ей было хоть бы что. По-моему, в глубине души она даже жалела, что мужиков не оказалось вдвое больше, — заработала бы целую тысячу!

— Но самое смешное, — вдруг что-то вспомнив из предыдущей истории, засмеялась Катюха, — что, когда эти друзья пошли за водкой и мы остались с Андрюхой наедине, он попросил меня трахнуть его в зад морковкой.

— Как это?

— Нашли у него в холодильнике самую толстую морковку, отмыли ее, надели на нее презерватив, и я трахала его до тех пор, пока наши друзья не вернулись.

— Черт, черт, черт! Проклятый извращенец! Лучше бы ты трахнула его репкой! Но они тебе хоть что-то заплатили за все это удовольствие?

— Конечно, целых двести баксов.

— Ну и где эти деньги?

— Так потом, когда у них у всех бабки кончились, пришлось пить на мои.

— Значит, ты пустая?

— Так получилось, я же не виновата…

— Ну конечно, если не знаешь, в чем каяться, то валяй, продолжай грешить дальше!.. О боже, какая же ты фантастическая тварь и блядь! Свет еще таких не видывал![4]

И тут Катюха соизволила обидеться. Она встала и, глядя на меня сверху вниз, спросила:

— Так что — мне можно остаться или ты меня опять выгоняешь?

— А куда ты, интересно, денешься?

— Ну, мало ли у меня мест. Тот же Феня много раз предлагал жить у него.

— О нет, только не это! — вслух простонал я, представив эту совершенно гнусную рожу подхалима, украшенную козлиной седой бородкой. — Оставайся, гадюка, черт с тобой! Только не убегай больше!

— Что ты! Куда же я от тебя денусь!

После этого примирения Катюха стала вести себя со мной столь нежно, что я не пожалел о своем решении. Она ухаживала за мной так преданно и заботливо, что на какое-то время даже бросила пить — ну, если не считать пары бутылки пива или бутылки сухого в день. Однажды она даже отвадила Елену, заявив ей в телефонную трубку, что «он очень устал, спит и подойти никак не может». Пришлось мне развлекаться обществом Серафима и Любаши да втайне радоваться столь чудесным изменениям в характере своей неугомонной подруги.

Помню, как однажды она так устала, что заснула, трогательно прижавшись щекой к моей груди. В этот момент я вдруг испытал какое-то странное чувство, от которого перехватывало дыхание, слезились глаза и чересчур отчетливо билось сердце. Я долго не мог найти для него подходящего названия, а когда все-таки нашел, то даже удивился от неожиданности. Это было чувство окончания молодости! Когда-то раньше, когда обуревали желания и главной загадкой жизни казалась тайна того, что находится меж «пары стройных женских ног», смысл жизни был легок и понятен — и состоял он в женской любви. Обрести бессмертие или, во всяком случае, забвение о будущем и неизбежном конце можно было только в упоительных объятиях. И любые сомнения смывались потоком распаленной крови, бурлившей в венах от легких и нежных прикосновений.

Но теперь, когда страсти поутихли, уступив место привычно небрежным ласкам; когда «безумие любви» как-то постепенно превратилось во всего лишь приятные ощущения внизу живота, смысл жизни вновь оказался утрачен. С ослаблением потенции словно бы ослаб и некий духовный стержень — и вот это было самым удивительным и неприятным изо всех моих нынешних ощущений.

Неужели я такое ничтожество, что живу лишь ради череды приятных мгновений, неужели в моей жизни нет ничего более устойчивого и возвышенного? Несколько лет назад, когда я еще был влюблен в Мари ну, меня уже охватывали подобные сомнения. Как я бесился от ревности, как сумасшествовал, притягиваемый к ней ее пикантными ножками и невероятным бюстом! Именно тогда меня впервые посетила вполне очевидная мысль — если наше счастье вдруг начинает зависеть от существ вздорных и недалеких, а не от собственного разума, то в этом виноват только разум.

Благодаря поведению Катюхи я очень скоро убедился в этом снова. Она ничуть не изменилась, и радовался я ее нынешней заботливости совершенно напрасно…