Мать и сын

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На том конце провода послышался шорох — испуганный шорох, по той или иной причине догадался я — и внезапно я интуитивно понял, что должен сказать: нечто такое, что поможет мне преодолеть собственный необъяснимый страх, но в то же время, возможно, достаточно напугать Отто, дабы вновь заставить его полностью повиноваться мне.

— Да? Алло? — имени не прозвучало, но голос определенно принадлежал Отто.

— Отто? — как можно более ровным тоном осведомился я. — Это… — это твой убийца, — шуточка почти сорвалась у меня с языка, но таким образом я рисковал промазать мимо цели, — это Герард.

На том конце вновь послышался все тот же загадочный шорох. Штаны он там, что ли, натягивал, этот Отто? Некоторые педерасты или артистические типы дрыхнут допоздна, это факт. В таком случае он зря трудился, потому что очень скоро ему придется снова все раздеваться, для меня… Но это были сторонние мысли: теперь не время рассусоливать…

— Я вот подумал, — торопливо ввернул я, — я подумал: позвоню-ка ему не откладывая. Поскольку о тебе говорили… Твое имя стоит в списке в участке… участке… слушай, лучше было бы не по телефону —

— Мое имя? участок… Но… — залепетал Отто. Черт возьми, кажется, получается, или, в любом случае, может получиться… Я помолчал, выжидая.

— Какой еще участок?.. — сдавленно прозвучало на том конце.

— Ты же знаешь, что такое «участок»? — как можно более назидательным тоном произнес я. — Но, как я уже сказал, это лучше по телефону не обсуждать. Мало ли что. Лучше я тебе с глазу на глаз расскажу, без всяких телефонов, — присовокупил я. — Речь о том, какой образ жизни ведет наш брат… И у них имеются сомнения касательно определенного поведения… Они подозревают меня, они подозревают тебя и еще пару человек…

— Кто? Ты имеешь в виду… полиция? — спросил Отто, как мне показалось, чуть повышенным тоном. «Так-так, неплохо», — пробормотал я про себя.

— Послушай, — торопливо сказал я. — Ты теперь понимаешь, в чем дело, но большего я тебе по телефону сказать не могу. А вот зайти к тебе — пожалуйста, и все в точности объяснить. Ты один?

— У меня репетиция в полпятого, — прозвучало растерянно, — и… и…

— Да ведь теперь всего лишь час дня, — констатировал я. — Мне не понадобится трех с половиной часов, чтобы изложить тебе суть дела.

— Мне еще кое-что подучить надо. — Смятения в голосе Отто, кажется, значительно поубавилось, и мне показалось, что я уловил в нем зарождающиеся сопротивление и отпор. Поверил ли он в то, что я ему наплел, или только наполовину, или вовсе нет?..

— Они к тебе еще не приходили? — заботливо осведомился я. — Не звонили тебе еще? И повестку не получал? Такая коричневая открытка в официальном конверте: мол, тогда-то и тогда-то, во столько-то и во столько-то, будьте любезны явиться в полицейский участок?

— Нет, — довольно кратко и невыразительно ответствовал Отто. И все же мне показалось, — хотя я и не мог сказать, отчего, — что его недоверие к тому, что я ему наплел, вновь стало уступать место сомнению и страху, а это было мне на руку. Он все еще не был в моей власти, но теперь, когда я слышал его голос и мысленно видел его, одного и беспомощного в собственной квартире, мне казалось вопросом исключительной важности, вопросом жизни и смерти — сегодня, в этот полдень, вновь подчинить его себе и овладеть им… Я спросил себя, как мог я гореть столь пылким вожделением к юноше, которого не любил и никогда любить не буду и в котором, по сути дела, ни тело, ни характер по-настоящему меня не привлекали, и тем не менее… Оттого ли, что ни над кем и ни над чем никогда не имел я такой власти, как над ним? В целом мире я не обладал никем — ни Богом, ни человеком… Может, в этом было дело? «Он не должен от меня ускользнуть», — пробормотал я про себя. Свободной рукой я стиснул через брюки свое мужское естество, как некий амулет, способный сделать меня непобедимым.

— Да у меня тоже времени в обрез, — медовым голосом поведал я, — и все же я к тебе зайду. И узнаешь все. Предупрежден — значит вооружен.

— Герард… мне сейчас некогда. — В голосе его, производившем в трубке какой-то скрипучий посторонний тон, появились плаксивые нотки. Он не поверил моему рассказу и все же был напуган. Он боялся меня, моего появления, которому пытался противиться, вот что… Но все это будет напрасно, вся его строптивость, Господи боже мой… Сейчас нужно было действовать, — ничего больше не предлагать, не спрашивать и не упрашивать, а попросту приказывать… Мной овладели мгновенные сомнения, и на несколько секунд я проникся странностью, нелепостью, совершенной невероятностью всего этого… Почему он, Отто, взрослый человек, не был в состоянии попросту послать меня ко всем чертям? Почему он не мог мне врезать, почему не бросал трубку?

— Через десять минут я буду у тебя, — сказал я как можно более хладнокровно.

— О… Герард… Герард… — в отчаянии проговорили на том конце провода, — я не могу… я… я не хочу…

«Пой, пташечка, пой», — мелькнуло у меня в мозгу.

— Да, но этого хочу я, — сообщил я ему. — Твои желания мне до лампочки, понятно? — На том конце послышался вздох, почти всхлип. — Оденься-ка понаряднее для своего господина, — приказал я. — Люблю, когда мальчик красиво одет. До скорого.

Я положил трубку. Мной опять овладело, и с невиданной на сей раз силой, крайнее изумление. Кто или что наделил меня этой властью? Определенно, порой я на некоторое время делался ясновидящим; согласно некоторым членам семейства я родился в сорочке, хотя другие отрицали это, считая выдумкой; и в гороскопе у меня была Луна в невероятно удачном аспекте, но все это еще не предлагало убедительного объяснения… Кто, впрочем, в чьей власти находился? Этот вопрос показался мне очень интересным, хотя сейчас у меня не было на него времени. Возможно, над нами обоими, над Отто и мной, довлел один и тот же рок: в любом случае все это было чинно-благородно, и всегда надежно.

Но мне надо было поторапливаться. Отто сейчас сидел разбитый, — «в параличе», с чем я себя торжественно поздравил, — у телефона, но в любой момент мог пробудиться от своего очарованного сна и порскнуть за дверь, молниеносно созвать дружков, которые своим нескромным присутствием воспрепятствуют осуществлению моего противоестественного желания, или даже, если к нему вернется здравый смысл, попросту не открыть дверь на мой звонок. «Ну нет, ты откроешь, — ожесточенно пробормотал я. Глубокое, тревожное осознание буквальности жизни нахлынуло на меня. — Да, твоя входная дверь отворится, — бормотал я сквозь зубы, — и еще твоя… твоя…»

Я надел куртку, схватил «выходную сумку» — модельную, тогда еще считавшуюся более или менее пидорской, хотя такие уже становились в ходу у солдат-отпускников — и торопливо швырнул в нее большой тюбик ночного крема. С легким содроганием, сопровождавшим сие последнее действие, почувствовал я проклятие буквальности, материальности, и оттого тщетность всей жизни, которая, в сущности, никуда не годилась… Хоп-ла, на посошок… Я быстро, давясь и кашляя, опрокинул еще стакан вина и сбежал вниз по лестнице, на улицу.

На тротуаре и местами на проезжей части ошивалось много послеполуденных праздных гуляк, пожиравших глазами публичных женщин, которые в свете красных ламп выставляли себя напоказ в дверях или в окнах комнат практически каждого дома. «Горячее» местечко, так это называлось, — но меня оно не грело, несмотря на то, что я был подогрет вином. На мосту, который мне нужно было перейти, перед тем как свернуть на узкую дорожку, ведущую к дому Отто, стояла группа юнцов — они шумно возились и беспрерывно толкались. Они были наглые и назойливые, но среди них я определенно углядел одного-другого, чей облик заставил меня задышать чаще — они вызвали во мне бесконечно большее желание, нежели Отто. Я миновал их, не поднимая глаз от асфальта. Мальчик помладше, не принадлежавший к шайке, — он подошел с другой стороны, с противоположной тропинки, — проскользнув мимо группы, бросил на меня беглый взгляд, когда я приподнял голову. Я видел его лицо не больше секунды и, лишь свернув на тропинку, сообразил, что черты его мне кого-то напомнили. Но… кого…? Кого он мне напомнил? Я остановился и оглянулся, но он уже пропал из виду. И лишь тогда я подумал, или вообразил себе, что лицо его выказывало некое сходство с… да нет, ерунда.. с лицом Матросика, тогда… на станции… Это чушь, заключил я, и в худшем случае — доказательство того, насколько вне действительности, в придуманном мире я жил — и, возможно, как далеко уже в этом зашел…

Я резво прибавил шагу. Даже подумал, не пробежаться ли, но решил, что таким образом доведу свое унижение до абсурда… Мчаться сломя голову за «фунтом льна», вообразите…

Тем не менее я припустил бодрым прогулочным шагом и вскоре добрался до канала, у старой черты города, где Отто ван Д. занимал второй этаж в новом уродливом многоквартирном четырех-пятиэтажном доме, прикрытом по бокам парой живописных купеческих домов восемнадцатого столетия, — насколько я знаю, жилье было его собственностью, которую ему обеспечил зажиточный отец. Прелестные эти старинные дома были недрогнувшей рукой разрушены при постройке современного страшилища, — который, что достаточно примечательно (я недавно проходил мимо) — был, в свою очередь, тоже снесен, и пространство на его месте осталось незаполненным. (Необъяснимо большое количество домов, в которых я успел пожить или вдоволь настрадался и навоевался, были разрушены).

Я позвонил, и в горле у меня что-то булькнуло, словно отзываясь на раздавшийся далеко наверху, еле уловимый звук звонка. Мне казалось жизненно важным, чтобы дверь открылась. У меня совершенно не укладывалось в голове, как может взрослый мужчина связывать свою душу и судьбу с дверью, которую откроет или не откроет какой-то мерзкий пискун, безмозглый педрила…

Ничего не произошло. Я подождал полминуты, затем еще четверть минуты и вновь позвонил. Вскоре после этого пощелкивание вмонтированного в звонок электрического пиздофона выдало мне, что Отто дома. Прозвучало негромкое «Алло?» Это был отклик дегенерата, но голос, в любом случае, принадлежал Отто.

— Не паясничай, — внушительно произнес я. — Что, не знаешь, кто пришел?

— Я же тебе сказал, Герард… — сдавленно начал Отто, но я немедленно оборвал его.

— Отто, тебе прекрасно известно, что произойдет, если ты сию же секунду не откроешь дверь.

В аппарате раздался щелчок. Я не имел ни малейшего представления о том, что должно произойти, если Отто не откроет. В высшей степени вероятно, что ничего не произойдет, и я, несолоно хлебавши, поплетусь назад, домой.

— У меня времени мало, — пискнул Отто.

— У меня тоже, — ответил я, уже начиная чувствовать себя весьма неуверенно. Устроил тут спектакль… Да, точно, потому что мне вдруг пришло в голову, что это с его стороны была просто игра, которая, возможно, его возбуждала…

— Послушай, Отто, прекрасный раб мой, — решительно заявил я. — Ты же ведь отлично знаешь, зачем я пришел? Ты ведь отлично знаешь, что принадлежишь мне и что теперь ты всепокорнейше откроешь мне дверь? — Постепенно ситуация становилась чрезмерно натянутой, но, вооруженный этим любительским гипнозом, которому столь часто подвергал Отто, я никогда не проигрывал.

Ответа не было. Позвонить еще разок? Что-то подсказало мне, что делать этого не надо. Он впустит меня, или он меня не впустит. Но если уж он меня сейчас впустит, я его на самом деле раз и навсегда отучу от этих фокусов…

Электрический замок входной двери с громким лязгом отворился, и я торопливо юркнул вовнутрь. Лифт был внизу, и через несколько секунд я стоял перед полуотворенной дверью в квартиру Отто. Я сделал пару шагов в квартиру, но не увидел его. А что, если он схоронился за дверью, с ножом или револьвером? Защеми кошке хвост, она тебе глаза выцарапает… Возможно, эта мысль пришла мне в голову оттого, что Вими, то ли из ревности, то ли просто по элементарной злобе, как-то сказал, что от Отто «воняет кошачьей мочой».

Я не двигался с места, и в следующее мгновение из соседней комнатки в большую, выходившую окнами на канал комнату, в которую я только что ступил, вошел Отто. Проверял ли он наспех перед зеркалом, как накрашены ресницы, убирал ли со лба прядку? Он приблизился, остановился в нескольких шагах до меня и трагически уставился в пол. Ну, что там опять такое? Трусливое, действительно откровенное выжидание и покорность, или — по профессиональной причине — слишком частые походы на социально направленный балет, чересчур много итальянских фильмов?

— А ну-ка, посмотри на меня, — проговорил я как можно более роковым тоном. Отто поднял голову. Только сейчас я заметил в его облике нечто такое, что уже видел до этого, но что это означало, дошло до меня не сразу. Внезапно я понял, в чем было дело… Эта почти без рукавов, тоненькая блузка с низким вырезом, ярко-лиловая… Эти легкие брюки красного, огненно-красного бархата… и ко всему эти сапожки, коричневые, на каблучках… Уж не рехнулся ли я? Вполне возможно, но не ослеп… Отто был одет в… такую одежду… нет, в точности в ту же одежду, что и Матросик, на станции большого города Р… на перроне, в тот полдень… Было ли это со стороны Отто неким дерзким, провидческим осквернением величия?.. Или это был знак божий?.. или совпадение?.. Как будто где-нибудь, когда-нибудь на свете что-то могло быть совпадением… Но, как бы он ни объяснил мне происхождение своего одеяния, он будет наказан, господи, наказан жесточе и сильнее, нежели когда-либо…

Я почувствовал окутавшее меня приятное тепло.

— Здравствуй, Отто, — проговорил я, улыбаясь. — Как ты красиво нарядился. Право, ты в самом деле хорошенький мальчик. Я бы даже сказал, очень красивый мальчик, знаешь?