Мать и сын

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Расположение звезд было довольно неблагоприятно, когда примерно года полтора спустя (в то время, вследствие газетной шумихи и волны злословия, поднявшихся вокруг предстоявшего мне суда в связи с обвинением в богохульстве, я не желал больше слышать и иметь дело со всей этой религиозной фигней) ректор Ламберт С. вновь неожиданно вернулся к обсуждению дела о моей прежней просьбе о вступлении в Р.-К. церковь.

Как я уже упоминал, мы с ним время от времени виделись в стольном городе А., и он как-то раз навестил меня во Фрисландии, проездом в Гронинген, к своим старым друзьям, а один раз даже завернул во Фрисландию специально ко мне. В один из таких визитов он вернулся к нашим делам.

— Я над этим работаю, — сообщил он мне.

Над чем же? Что я такое натворил? Надо сказать, что я в то время, за исключением приступов, во время которых не мог рассуждать здраво, повсюду видел угрозу, даже там, где ее не было, и мне постепенно начали являться укоризненные голоса. Сильная горячка стряслась месяцев шесть спустя, но умеренные приливы беспричинного страха накатывали на меня регулярно, правая рука время от времени отказывала, и ее на целые дни парализовывало, — я принимал это за нервный ревматизм или ночную судорогу мышц, не распознавая алкоголического поражения нервной системы. Я не согласен с бытующим мнением, что ко времени моего крещения был не совсем в своем уме, — хотя доказать это было бы чрезвычайно трудно. Если я хотел думать и прилагал к этому усилия, разум мой в течение коротких периодов, возможно, бывал светлее, чем когда-либо; если же я расслаблялся, случалось, что я нес вздор и произносил фразы, которые придумывал не сам — определенно, это во рту у меня включал радио какой-то случайно запертый в мусорном контейнере гном.

— Много я пью? — риторически вопросил я Ламберта С. — Стоял почти летний, безветренный весенний день, и мы сидели на улице, за столиком на бетонированной площадке перед кухонной дверью дома «Трава», освещенные поздними лучами предвечернего солнца, уже не греющего, но сообщавшего прелестный оттенок пейзажу. Ламберт С. не ответил.

— Пойду принесу бутылку и стаканы, — предложил я.

— Погоди, — решительно сказал Ламберт С. У него был с собой портфель для документов, — искусственной кожи, на «молнии», — с такими обычно разъезжали страховые агенты. Зачем он прихватил его на улицу и положил между нами на столик? Я встревожился.

— Я тут еще раз все обдумал, — сказал Ламберт С. — Ты постоянно об этом заговариваешь, и мне кажется, для тебя это много значит.

— Да, правда, — сказал я испуганно, поскольку не знал, о чем идет речь.

— Ну смотри, — продолжал Ламберт С. — Ты думаешь примкнуть к Церкви, и на это у тебя есть причины. Я не хочу стоять у тебя на дороге.

— Ах, вот оно как, — заключил я.

— Я еще кое с кем переговорил, — туманно признался Ламберт С. — Совершенно конфиденциально. Ты же хочешь знать, что другие думают, — извиняющимся тоном прибавил он. — Никаких препятствий тут нет, — заключил он, закругляя разговор. Мы немного помолчали.

— Помню же, куда-то я их запихнул, но вот куда? — Ламберт С. раскрыл портфель и вытащил серую гибкую папку в четверть листа. Поставив портфель на пол, он осторожно положил папку на стол. В ней была стопка двойных печатных формуляров, которые, по всей видимости, на протяжении многих лет хранились в слишком маленькой папке, поскольку края были чуть-чуть пожелтевшими и кое-где слегка загибались. «Святое Причастие. Для Взрослых», — произнес он невыразительным тоном, из которого было не понять, что он сам думает о причастии.

— Я еще ни разу ни одного не заполнил, — продолжал он, с несомненной ноткой удовлетворения в голосе, примерно такой, как у участкового, который во время своего 25-летнего рабочего юбилея в благодарственном слове после чествования гордо упоминает, что еще никогда ни на кого не составил ни единого протокола, но умел отстоять закон и порядок словом и убеждением.

Я вдруг почувствовал себя необъяснимо подавленным. Оказывается, вот как все далеко зашло… То ли это, чего я хотел?.. Нет, в сущности, нет… Что?.. Совсем нет… Не было ли это тошнотворным унижением, концом моего существования как человека?..

Ламберт С. достал чернильную ручку и принялся заполнять формуляр. «Нет, не надо…» — бессильно пробормотал я про себя.

— Родился в…?

— Так точно, сударь.

— Женат? Стало быть, не женат…

Ламберт С. заполнял графы, энергично что-то вымарывая или перечеркивая по диагонали некоторые поля бланка, и время от времени нараспев бормоча себе под нос.

— Является ли причастное лицо членом какого-либо религиозного общества? Нет… Является ли?.. Нет… А… Нет… Нет…

Как можно было сбить с толку взрослого человека из-за того, что кто-то, сидя рядом с ним, вписывал в печатный бланк слова «да» или «нет»? У меня было ощущение попеременного острого холода и удушливого жара, и время от времени внезапно накатывающей тошноты. Я пропал… Кто может мне помочь?.. Ламберт С.?.. Нет: он просто делал то, о чем я его попросил… Что? То, о чем я сам весь изнылся…

— Длительность обучения причастного лица?

— Четыре года гимназии, диплом, — тупо ответил я. — И…

— Нет, — с улыбкой сказал Ламберт С., — имеется в виду просветительная работа, католическое учение.

— Долго учился самостоятельно?..

— Семь лет, — сказал Ламберт С., решительно записывая оба слова. — Кто давал уроки? Нижеподписавшийся…

— Семь лет?

— Этого совершенно достаточно, — сказал Ламберт С. — Для этого отводится определенный период… определенное количество лет, видишь ли… Но семь лет: тут уж не подкопаешься…

— Не дует тебе? — спросил я.

— Совсем не дует, Герард, — сказал Ламберт С., искоса взглянув на меня. — Ты замерз?

— Да… Но ведь дует же довольно прилично?.. — Я ощутил сильный бриз, коснувшийся моего лица и взъерошивший мне волосы… И я услышал ветер… Я оглянулся… Ни в верхушках кустов в саду, ни в ивах вдоль канавы, ни высоко в тополях, чуть подальше, не чувствовалось ни единого движения, ни даже легкого трепета… И все же мне что-то слышалось… Что-то щелкало и шелестело у меня в ушах… Где-то в моей голове поднимался шум… Чей-то голос… Я сам? Ламберт С.?.. Нет, никто из нас не раскрывал рта… В моей гортани, или в горле, дрожало… «Утешь Меня в Моих страданиях, не оставляй Меня в одиночестве Моем», — проговорил голос… Что случилось?.. Кто это был?..

— Да… обещаю, — вырвалось у меня.

— Что ты сказал? — спросил Ламберт С., не глядя на меня, нацелившись авторучкой на третью страницу формуляра.

— Пью я много. Я определенно слишком много пью. Как ты думаешь, Ламберт?

Ламберт С. отложил авторучку.

— Все это весьма относительно, — признался он. — Я знаю кое-кого, кто… гораздо больше… ну, скажем…

— Ламберт, как ты думаешь, — смиренно поинтересовался я. — Как ты думаешь, Господь Бог прилично поддает?..

— Будь здоров он поддает, Герард, будь здоров как поддает, — отвечал Ламберт С.

— На то у него должна быть своя причина, — сказал я.