Мемуры на руинах (Жизнь актрисы в письмах и дневниках)

ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ…

Маруся стеснялась, пряталась под лестницей, чтобы незамеченной получить свои незаслуженные деньги, пока в театр не пришла телеграмма: Марусю вызывали в Индию, на неделю Советского кино. Директор театра, коммунист, замеченный неоднократно в том, что, считая, что его никто не слышит, пел оперные арии, отказался подписывать Марусину характеристику, поясняя, что он Марусю не знает. Тогда позвонили из Горкома, и Маруся отправилась в Москву. Там её опять нарядили Светы, и, безумно зажатая, Маруся села в самолёт рядом с Олегом Ивановичем Янковским. Олег был тогда на пике красоты и славы. Он только что вернулся из Парижа, где Карден ему что-то дарил из одежды, уже вышла «Ностальгия» Тарковского, уже вышли «Полёты во сне и наяву», а в Индии представляли его фильм «Влюблён по собственному желанию». Что было делать Марусе? Она всегда прямо держала спину, из-за чего курносый нос задирался. Если Маруся молчала, не умела шармировать, расслабленно улыбаться, то приговор был один: «Как ты поедешь с этой п-дой на цыпочках?» – спрашивали друзья О. И. , что он тут же и донёс до Маруси. Ей надо было защищаться, так она думала. Поэтому тут же, в самолёте, сидя рядом с большим артистом, она рассказала ему, что не так уж он и велик, что просто так сложилось, что именно его внешность стала образом героя нашего времени, на нём сфокусировались проблемы поколения… и т. д. Потом появились какие-то функционеры из Внешторга, которые не могли пропустить возможность подобного знакомства, и Олега Ивановича, а заодно и Марусю пригласили в бизнес-класс, где до самой посадки шампанское лилось рекой, и странно, что на единственной сохранившейся фотографии из газеты лицо Маруси ещё похоже на человеческое.

Короткий отдых, взгляд, нет, взнюх из окна пятнадцатого этажа пятизвёздного отеля: в декабре нищие в окрестностях столицы за неимением древесины согревались коровьим высушенным навозом, и сладкий дым заполнял весь город, смешиваясь с запахами благовоний, цветущего в это время жасмина… Запах такой силы, что долго ещё, когда Маруся открывала подаренный фотоальбом «Ганди – моя Индия» – голова по-прежнему кружилась.

Марусю к поездке опять-таки подготовили подружки. Одежда была не от Кардена. Нет, какие-то марлевые, батистовые, просвечивающие платьица, что было не очень гоже для министерских приёмов, но, как потом сказал О. И., прокажённые на улицах вставали и тянулись следом за откровенно обрисованной блондинкой. – Запомните, Маруся: декабрь 1983 года, дели, за Госсчёт! – говорил Олег Иванович.

Не откладывая в долгий ящик, потомственный дворянин, и, по общему мнению, самый интеллигентный артист показал Марусе движущуюся комбинацию из пальцев, однозначно демонстрирующую его намерения на совместное пребывание в незнакомой стране. Маруся была шокирована грубостью предложения, хотя перспектива узнать первого плейбоя страны была заманчива. Вопрос решился очень просто: рано утром О.И. постучал в дверь номера Маруси и с невинным видом сообщил, что не сделал прививок от желудочной бактерии, но взял с собой виски, чтобы обеззараживать желудок, и этот виски надо пить натощак, желательно вдвоём. Это было предложение, от которого Маруся не могла отказаться. Правда, оба советских посланника не учли, что в программе Недели Советского кино кроме прессконференций, фотосессий (один раз в жизни Маруся непрерывно находилась под вспышками фотоаппаратов, будто на красной дорожке звёзд, правда утренняя анестезия совершенно стирала значимость происходящего), ещё запланировано по два приёма на день. И приёмы были на самом высоком уровне.

Огромный зал, по периметру – подогреваемые блюда со всевозможной едой. Но сначала: это…. и к вам подводят Бачана, ну, что делать, Маруся не была специалистом по индийскому кино, но знала, что перед ней проходят самые-самые. Айм вери глэд, айм вери глэд, айм вери глэд… А в руке – стаканчик с виски, из которого невольно прихлёбывается, а когда он пустеет, тут же появляется низкорослый (О, как в Индии отличаются внешне аристократы от простолюдинов!) служка, протягивающий новый бокал с таким видом, что, если не возьмёшь – его уничтожат! А потом – еда, а в заключении – зелёные листики с какими-то орешками. («Зачем ты ешь это говно? У тебя язык коричневый! Зачем ты уговорила меня съесть это говно?») Олег Иванович был немножко обескуражен. Он – звезда. А в Индии – Маруся – звезда. К ней подходит солидный дядя и говорит: «Я пять раз видел ваш фильм. Два раза следил за сюжетом, и ещё три раза смотрел, как меняется ваше лицо». А в Болливуде уже запускают индийскую версию советской мелодрамы (Не «Влюблён по собственному желанию»). Приём у какого-то миллиардера. Специально для русских танцует одна из самых знаменитых и высокооплачиваемых танцовщиц. Потом – фуршет. По залу бегает двухлетний внук богача – поразительно красивый, с огромными масляными глазами малыш. Маруся, в своём марлевом платье, с распущенными белыми волосами поднимает малыша на руки, и тот берёт с её ладони орешки и кладёт ей в рот. Фотография потом появляется во всех центральных газетах Индии. Олег Иванович шипит из-за плеча: «Вы – чудовище!»

Ещё какой-то миллионер, вернее, его сын, фантастически красивый, с глазами газели, принимает русских в дорогом ресторане. Маруся заказывает рыбу, О.И. – мясо, поскольку считает, что рыба из Ганга – заразная. Рыба – превосходна, мясо – подошва. О.И. шипит. Маруся, перебрав виски, приглашает миллионера на танец и отрывается по полной. «Ведь можешь же, можешь! – Что с тобой сделал твой проклятый город!» – говорит О.И.

«Где твой паспорт! Где ты держишь деньги! Нет, пора провести политинформацию, поскольку – я – руководитель группы!»

Маруся назло, как мусор, бросила деньги (большую сумму) в ящик стола. Наутро деньги пропали. Маруся пришла сообщить об этом руководителю группы. – «А зачем ты мне это говоришь?»

На следующий день пришлось вместе идти по ювелирным лавкам, О.И. спокойно выбирал драгоценности для жены, Маруся подставляла пальцы для примерки. Она попросила разделить, по-возможности, делегацию. Главный кэгэбешник и его заместитель оказались в ссоре. С Марусей поделились проблемой, и она, конечно, приняла участие. Её стали опекать, и делегация в частной своей жизни разделилась. Но оставалась часть официальная. Маруся хорошо формулировала основы нерушимой, древней близости русско-индийских культур, и главная агитационная цель делегации осуществлялась, несмотря ни на что. И вдруг – встреча с работниками советских представительств. Полный зал русских, для которых Янковский – бог, а Маруся – никто. Она попросила не давать ей слово. Сорок минут О.И. рассказывал о том, как ему повезло с театром, с главрежем, с кино. Правда, упомянул, что весь его успех – не его заслуга, просто время так сфокусировалось на нём, просто именно так должен был выглядеть человек сегодняшнего дня. «Браво!» – подумала Маруся, но тут скромный герой предоставил ей слово. И Марусю понесло. Она стала говорить о другой стороне профессии, о безвестном и бесславном служении, она цитировала Цветаеву, она не могла остановиться. После встречи к ней подходили с утешениями: «Не беспокойтесь так, у вас всё ещё будет хорошо!»

Прилетели в Калькутту. Дорога из аэропорта шла сквозь трущобы. Описать их невозможно. Полуземлянки-полухижины из глины, покрытые пожухлыми пальмовыми листьями, приобретшими цвет той же глины, и в этом цвета праха месиве – человечки, дети, с тонкими паучьими ручками, держащие на руках ещё более мелких паучков. Жалость, но не брезгливость. В этом жарком климате, на самых грязных рынках, среди куч отбросов, в которых копались козы и собаки, никогда не пахло аммиаком, никогда не чувствовалось того зловония, которое знакомо советскому человеку везде, начиная с пионерлагерей, включая элитные черноморские пляжи с их М / Ж. Проходя через холл, Маруся увидела застеклённую дверь во внутренний дворик с бассейном, и заявила, что хочет купаться. О.И. был в шоке («Как же, а укладка перед вечерним рестораном, а вообще…» – «Наплевать!») Картина маслом: декабрь в Калькутте, Маруся, блаженно плавающая в бассейне, Олег Иванович в тройке, сидящий в кресле с неизменной трубкой, и вытаращивший глаза, изумлённый но молчаливый служитель-сигх, наблюдающий происходящее.

В ресторан Маруся пришла с мокрыми волосами, и тут же завела с кем-то из посольских разговоры об экономике, что явно раздражало руководителя группы. Он прислушивался, издалека пытался вставить свою реплику, но вскоре был отвлечён искусной танцовщицей, которая, как бы позволяла, приближаясь к гостям, помочь ей избавиться от части туалета, под которой неизменно оказывалась другая часть.

Но и это шоу закончилось, а консул так соскучился по соотечественникам, в конце концов, он от души отплясывал с Марусей «Цыганочку». С корзиной фруктов Марусю чуть не на руках внесли в номер. А индийскую стриптизёршу Маруся перетанцевала! Во всяком случае, для русских это было так.

Запутавшись в сложной игре самолюбий, Олег и Маруся сосредоточились друг на друге, что очень сильно разочаровало чиновников из Совэкспортфильма, приехавших и местных агентов, а, главное, посольских жён, которым тоже хотелось праздника. Все они пытались обратить на себя внимание – но тщетно! Всё, что им оставалось – принять ситуацию такой, как есть, по сути, идти у делегации на поводу, тем более, что программа выполнялась более, чем хорошо. Только в Бангалоре, перед посещением поместья Святослава Николаевича Рериха, актёров предупредили, что встреча – официальная, протокольная. То есть – без самодеятельности, без вопросов, на которые Святослав Николаевич не любит отвечать. Но это был декабрь 83-го! В «Новом Мире» только что напечатали «Семь дней в Гималаях» Сидорова, и образованная общественность говорила только о Шамбале!

Святослав Николаевич, 82-ти двух лет и его жена Девика, 84-х, звезда индийского кинематографа 30-х годов, которую молодой Рерих увёл у мужа, удивительно красивая женщина в сари, с цветком в совершенно чёрных волосах, и яркими, не замутнёнными старческой поволокой, озорными чёрными глазами, встретила делегацию привычно-радушно. Всё бы шло, как обычно: прогулка по поместью, демонстрация банговых рощ, паровой машины, действующей бесперебойно с 1914 года, в мастерской – демонстрация полотен хозяина поместья. Всё было бы так, если бы Девика откровенно не заинтересовалась О.И., а Маруся не находилась бы в состоянии крайнего возбуждения, которое мудрые старцы не могли оставить без внимания. В том, что многие индусы – провидцы, Маруся убедилась.

Ещё на подходе к мастерской, Девика, до сих пор ограничивающаяся дежурными репликами на английском, неожиданно взяла Марусю за подбородок и на чистейшем русском произнесла: – Будь осторожна, девочка! Потом, во время демонстрации картин, обнося гостей сладостями, она, как бы случайно задевала Марусино плечо, или легонько шлёпала её по затылку. Низкорослые служки сняли с огромного подрамника последнее полотно, и Маруся, нарушая все запреты, подошла к Рериху с очень простым вопросом: «Вы верите в бессмертие души?» Старец и глазом не моргнул, приняв эту выходку как должное: «Да, конечно, у меня есть фото ауры руки моей матери, психическая энергия существует. Я боюсь только ядерной войны, тогда всё исчезнет».

«Что вы посоветуете для совершенствования души?» (Ну так, прямо в лоб в душевной простоте!)

«Очень просто: каждый день думать о прекрасном, потому что наши клетки, обновляясь каждые семь лет. несут в себе ту информацию, которую мы в них заложили, и делать своё дело чуточку лучше, чем вчера».

Когда садились в машину, Марусю трясло то ли от нервного возбуждения, то ли сказались дни непрерывного пьянства. Святослав Николаевич наклонился и долго смотрел на Марусю, сидящую в машине. А на следующий день, в аэропорту Бангалора официальных лиц чуть не хватил кондратий: впервые два святых старца, проехав по жутким индийским дорогам 40 км появились в аэропорту чтобы проводить русских актёров. Мало того, что их провели без обязательного досмотра в зону вылета, так ещё и провожали до самого отлёта самолёта. Девика, конечно же, общалась с О.И. Святослав Николаевич, подсел к Марусе: «Что с вами? Почему вы так тревожитесь?» Маруся залепетала что-то про рано умершую мать, которая снится… – «Не волнуйтесь, это она говорит вам, что ей там хорошо».

И напоследок, С. Н. вложил в Марусину руку что-то, завёрнутое в бумажку: «Это старинный освящённый талисман, никому не показывайте, пока он с вами, наши добрые мысли будут с вами».

В самолёте Маруся развернула бумажку: там был эмалевый медальон, на одной стороне которого была надпись на санскрите, на другой – стилизованные ступни Бога. Маруся долго носила этот медальон, пока он не исчез совершенно мистическим образом. Но это уже другая история.

Прощальный вечер устраивал министр информации во французском ресторане.

Аперитив проходил под фантастическое музыкальное сопровождение: пианист – виртуоз легко исполнял попурри из самых известных джазовых тем. Министр сидел рядом с Марусей, напротив – посольская жена, взявшая на себя обязанности переводчика. После десятидневного пьянства Маруся пыталась вспомнить все известные ей официальные выражения и изощрялась в стилистике. Дама напротив сказала: – это я перевести не могу. Маруся махнула рукой, и вдруг заговорила на английском, всплывшем вдруг из неизвестно какой кладовой мозга. О.И. был вне себя: он не привык быть не в центре внимания, но в Индии звездой была Маруся, министр сидел рядом с ней, млел, заказывал одного лобстера за другим, пока не закрыли ресторан.

Пора было улетать. Но самолёт был в два часа ночи. Время до самолёта пришлось провести в посольстве. Там делегацию разъединили, и Маруся оказалась в обществе двух высоченных мужиков, которые представились: «Ну, я, это ИТАРТАСС, а он, значит, – "Новости", но, на самом деле: Военная разведка и Безопасность». Врали они, правду ли говорили, да и о чём говорили, Маруся не знала. Целью этих защитников Родины было – напоить Марусю и напиться самим. В какой-то момент один из них на Марусю упал, пролив на её голову полный стакан виски. Как посадили в самолёт, Маруся не знала, проснулась только после Ташкента, подняв голову со скомканной замшевой, от Кардена курточки Янковского. «Так хорошо держалась, и так сломалась», – сказал он. Самое обидное, что в посольстве осталась огромная пачка подборки фотографий по всему путешествию, никто их не переслал Марусе, как она не просила. Пропали и визитки всех значительных людей, щедро их раздававших. Не осталось ничего, кроме памяти, но, видно, Маруся не знала, по какой грани ходила и в какую игру, в действительности играла.

И, тем не менее, это, конечно же, был главный праздник жизни, пик, после которого всё, естественно, должно катиться вниз, что и случилось.

Олег Иванович, из которого посмертно стали лепить образ аристократа и интеллигента, для Маруси не был ни интеллектуалом, ни образцом поведения. Для неё он остался хулиганом и сибаритом, жадно поглощающим всё, что предлагает жизнь. А жизнь предлагала ему, своему избранному дитяти, так много! Он был необыкновенно одарён, прежде всего, поразительным обаянием. Казалось, ему и играть-то ничего не надо: просто сощурить свой хитрый глаз. Конечно, Маруся на всю жизнь попала под власть его обаяния, и долгие годы снился ещё ей этот потерянный праздник, и она просыпалась в тоске.

Реальность обрушилась на Марусю в праздник Старого Нового года, который она решила отметить с коллегами в ВТО. К ней неожиданно подошла моложавая красавица и сочувственно произнесла: «Я вас узнала, видела вас в фильме с Товстоноговым, жалко вас, девочка!»

??????

«А, вы не знаете, я – мама Максима Леонидова!»

«Такая молодая?» – ляпнула Маруся, которая никогда не знала, кто с кем живёт, кто кому мать, а кому – мачеха.

«Да, Макс сказал, что вашу роль будет играть Фрейндлих».

Кино, снятое в рапиде: Маруся, ещё не осознавшая уровня своего падения, медленно отходит от Принесшей недобрую весть, встречается глазами с тем, кого считала другом, и тот со странной интонацией то ли сочувствия, то ли злорадства произносит: «Ну что, пролетела в БДТ?»

Вербин, чем тебе-то я насолила? Перед глазами тотчас же встал весь прожитый в борьбе за существование год, а дальше что – панель, ведь я умею быть только актрисой! Топиться! В Фонтанку!

Но инстинкт не позволил пойти на крайние меры, Маруся, как обычно, выбрала путь наименьшего сопротивления: забыться и уснуть. Добежала до улицы Рылеева, где в бывшей бабушкиной комнате, ставшей квартирой после капремонта жила тётя Муза. Разбудила бедную тётушку, которая, ни слова лишнего не произнеся, поднесла Марусе стакан чистейшего самогона. Маруся вырубилась.

На следующий день в тётиной квартире раздался звонок: Товстоногов требует Марусю. (Как, каким образом режуправление выискало этот адрес, тайное Марусино прибежище, для неё это до сих пор – загадка. Маруся посмотрела на себя в зеркало: глаз не было, только заплывшие щёлки, которые не раскрасить никаким гримом.

«Я сейчас не могу!»

«Нужно сейчас!»

Маруся вошла в кабинет. Г. А. всех выгнал, сел на диван, указал Марусе место рядом.

«Простите, Георгий Александрович, мне только вчера сказали, я всю ночь плакала…»

«И выпили?»

«И выпила…»

«Мы сейчас выпустим спектакль с Фрейндлих, а потом выпустим другой спектакль с вами. Вы ведь другая?»

«Я – другая».

«Ну вот, будет два разных спектакля».

«Георгий Александрович! Вы ведь меня не знаете. Можно, я покажу вам свой моноспектакль?»

Товстоногов согласился и назначил дату показа.

В день показа в легендарном репетиционном зале были Г. А., кто-то ещё, и почему-то Андрюша Толубеев.

Без музыки, без театральных эффектов, Маруся была как голая, но это уже было привычно.

Потом только ей рассказали, что мэтр, довольно быстро поняв, останавливает «самодеятельность», дорожа своим, принадлежащим вечности, временем. А тут, мало того, что выдержал всё до конца, но и привычную сигарету не раскуривал, опасаясь помешать актрисе звуком зажигалки.

«Вы добились того, чего хотели: у меня такой актрисы нет. Если бы я сейчас ставил «Три сестры», я был бы спокоен, что у меня есть Маша. Ваш спектакль надо играть на Малой сцене, только нужно найти к нему вторую часть».

Вот так. С роли Марусю никто не снял, надо было присутствовать на всех репетициях и ждать, когда начнут делать другой спектакль. С ней.

Это было тяжёлым испытанием. Маруся была уверена, что чувствует автора. Его героини – его альтер эго: неуверенные в себе, уязвимые, оторванные от реальности, но убеждённые в истинности чувств и отстаивающие эту истинность.

«О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги!

О, как ты бьёшься на пороге

Как бы двойного бытия!» – Эпиграф к пьесе.

Была ещё репетиция с мэтром.

«Про что это, по-вашему?» – спросил Товстоногов.

«Понимаете, это как бы Цветаева, только стихов не пишет, а так – всё то же самое!»

«Но через что это выражается? Через любовь?»

«Да-а-а», – ответила Маруся, в самом деле, через любовь билась душа Блондинки. Билась… Трепетала, как мотылёк возле лампы… Но мэтр уже не слушал Марусю.

А Алиса Бруновна в тот момент совсем не готова была трепетать. Ей было на двадцать лет больше, чем героине, она ушла из, театра, который её обслуживал, и должна была доказать, что она всё ещё молода, неотразима, незаменима, ну и т. д.

Она была напориста, и с такой силой отстаивала свои «неприземлённые» ценности, разрушающие жизни окружающих, что Марусе иногда хотелось выбежать на сцену и остановить её, защитить тех, кто стал жертвой её максимализма вопреки автору.

В гримёрке Маруся пыталась объяснить тем же Бедовой и Даниловой, что происходит чудовищная подмена, что Александр Моисеевич этого не заслуживает, что сейчас она пойдёт к Товстоногову и объяснит ему… – «С ума сошла?» – кричали ей, и не пускали, хотя, может быть, зря… Тогда бы всё и разрешилось, и, может быть, открылась бы ещё какая-нибудь форточка… Но Маруся смалодушничала, прислушалась к советам опытных товарок… А потом сидела на банкете по поводу премьеры, которая была объявлена очередной победой, и не могла смотреть в сторону Володина, который благодарил, благодарил…

О спектакле с Марусей уже никто не вспоминал. Выяснилось, что гении тоже могут лгать, как ни в чём не бывало. Но на этом её беда с «Киноповестью с одним антрактом» не закончилась. Когда Леонидов увёз в Израиль Селезнёву, игравшую вторую женскую роль, на эту роль ввели Марусю. Ей было свойственно вибрировать, и смысл пьесы, вывернутый наизнанку, стал совсем очевиден: не прогматичной девушке герой предпочитал трепещущую героиню, а уверенная в себе взрослая женщина расправлялась с дрожащей малолеткой. А. Б. не могла не понять того, что произошло, спектакль скоро сняли, а Марусина карьера закатилась, хотя она этого не понимала, как всегда живя иллюзиями.

Но артистку как-то надо было использовать. А тут ушла Шестакова. Марусю, которая статью и ростом была раза в два крупнее этой травести, умудрились втиснуть в её костюм, чуть расшив его. Но втиснуть Марусю в рамки идеальной правдолюбки было проще, после «Ночи после выпуска» в ТЮЗе. Роль – несколько фраз и зачитанная вслух статья из «Пионерской правды». Иногда Басилашвили заигрывался, отвлекался, скучал, они развлекались с Ерёминым, передавая друг другу записки с новыми анекдотами. Маруся требовала: обратите на меня внимание! И тогда всё начиналось всерьёз – настоящая схватка. Маруся захлёбывалась, и голос срывался на тот самый, который не театральный, а настоящий, неприятный женский плачущий…

Народная артистка Макарова подошла после спектакля: «Девочка, почему вы так плачете, у вас дома что-нибудь случилось?»

После спектакля Маруся шла по Гороховой к метро. Вдруг рядом остановился «Жигулёнок», из него выскочила простого вида тётка с криком: «Девочка, я тебя узнала, я тебя сейчас на сцене видела, можно, я тебя поцелую?» Это был момент истины.

Но потом, после случайного, из-за болезни Даниловой ввода в «Островитянина», та же Макарова написала на программке: «Вы – актриса!»

После первого Марусиного выхода на сцену БДТ, за кулисами её поджидал Андрюша. Он предложил отметить дебют и сразу пригласил домой.