Мемуры на руинах (Жизнь актрисы в письмах и дневниках)

МАКС

Перед самой поездкой в Швейцарию Максима Максимова привёл в дом Маруси переводчик Топоров.

Все трое были «под градусом», Маруся танцевала под Джанис Джоплин и произвела на Макса то самое впечатление, которое требует продолжения отношений, несмотря на разницу в одиннадцать лет.

Макс, наверное, был гений журналистики. Фантастически эрудированный, он создал в рамках отдела культуры в популярной тогда «Смене» совершенно не газетный по уровню культурный мир. Он первый и единственный познакомил питерского читателя с Горенштейном, он в каждом номере публиковал стихи не очень признанных официально поэтов, он был чист душой, верил в победу разума над чернью, донкихотствовал и иногда приходил с разбитым носом, буквально.

Но… два в одном – это бывает только во флаконах с шампунем.

Когда дошло до интимной близости, Маруся почувствовала себя героиней «Кентавра» Апдайка.

Макс был закомплексован и неопытен сексуально, нездоровая кожа была причиной его страданий и нерешительности. Видимо, может быть, кто теперь знает? Как старорежимный юнкер искал общества опытной профессионалки, исполняющей одновременно роль матери, он и потянулся к внешне уверенной и развязной Марусе. И ошибся. Играя чужую роль в жизни, Маруся оставалась ребёнком, нуждающимся в защите. Почему они сразу не поняли, что не пара? Что держало их друг возле друга целых два года?

ДОКТОР: – И что же?

– Не знаю до сих пор. Маруся, видимо не могла строить нормальные, без излишней требовательности отношения. Как обычно было для неё, они часто ругались, расходились, вновь сходились… Макс, видимо, надеялся на полноценную мужскую жизнь, и всё просил Марусю подождать… Хотя, такой завидный жених мог найти себе более молодую и достойную партнёршу. Она же спасалась от одиночества, да и что говорить? – жизнь с Максом была очень интересной: и сам он, как собеседник, и его знакомства, и постоянные выходы в «свет», где официоз перемешивался с андеграундом.

Однажды после посиделок в Доме Литератора, который вскоре после этого сгорел, в квартиру Маруси ввалились втроём с Геной Григорьевым. Поэт и алкоголик, он был притчей во языцех, скандалил и писал скандальные стихи, был кроток и нежен, и всю ночь рассказывал о недавно приобретённой козочке, а глаза были детские, полные слёз…

Как-то от канадского телевидения приехал режиссёр Мирзоев с оператором. Марусю долго и подробно расспрашивали о том, не страшно ли ей жить в России начала девяностых, честная до идиотизма, она говорила на камеру, что очень страшно, потому что много бандитов и мало еды. Заплатить за интервью её не сподобились, дескать, и так пусть будет горда вниманием. Через несколько дней будущего мэтра московской театральной тусовки пригласили в дом Либабова-Ивановой. И тут уже Макс возмущался, что гости пришли с пустыми руками, что называется, попользовались и ушли, не сказав: – До свидания.

А время, действительно, было трудное. Если бы не театр, что стало бы с Марусей?

ДОКТОР: – Вы задаёте слишком много риторических вопросов.

– Потому что это вопросы, на которые и вы с вашим опытом ответить не сможете.

После «Бальзаминова» новых ролей не было. Но это было очень кстати. Потому что надо было растить мальчика. На Лиговке в бывшем магазине «Океан» стояла очередь на пять часов за мороженым хеком, через дорогу – такая же очередь за кефиром. Обе надо было отстоять одновременно, постоянно перебегая через дорогу. К счастью, ещё не совсем развалился кинологический отдел ДОСААФ, и для породистых щенков продавали кости едва родившихся телят. Ехать на общественном транспорте приходилось через весь город, в конец Ленинского проспекта. Там на улице, на морозе стояла своя очередь. Набирала Маруся килограмм по двадцать за раз, чтобы надолго хватило, тащила, естественно на себе, а потом варила домашнюю тушёнку.

Однажды дружественные немцы прислали продовольственный паёк для артистов: по две коробки круп и консервов на нос.

Деньги, привезённые из Швейцарии, все сэкономленные, Маруся умудрилась растянуть на год. Подарки и сдуру купленные в Корее шмотки – отнесла в комиссионный. Потому что кроме пустой квартиры у Маруси ещё и дача появилась.

В 88-году в ВТО распределяли участки для садоводства. Подруга Лори уговорила взять: – Это же вложение капитала! Ну взяла участок и взяла. Приехала взглянуть из любопытства, благо от станции пешком два с чем-то километра. Найти свои кровные шесть соток на огромной буро-чёрной равнине, на которой редкими кустиками росла только болотная трава с белыми пуховыми шапочками, да грозными надолбами торчали неперегнившие корни было очень трудно. Вдалеке на этой внеземной равнине какой-то дяденька сколачивал домик из разбитых на плашки ящиков, да работала лопатой тётка в красных шароварах.

Марусин участок нашёлся сразу за дяденькой кумом-Тыквой, а тётка оказалась подругой Лианой, которая с энтузиазмом закричала: – Маня! Окно в окно будем жить!

Как известно, артисты, отличающиеся умом и практицизмом, увидев это мёртвое поле, обрадовались: – ведь ничего не надо корчевать! А то, что это было реликтовое озеро, с поверхности которого финны до войны вывезли весь плодородный торф, а на оставшемся расти не может ничего, – это выяснилось намного позже. Тут же стали строиться, кто из чего мог – в основном из списанных декораций. Очень живописное вскоре было зрелище: на пространстве без единого кустика сразу можно было увидеть издалека, кто из какого театра. Бывшие балерины и оперные певцы с невиданным даже для стахановского движения энтузиазмом орудовали ломами и лопатами, вытаскивая из кислой мёртвой субстанции неперегнившие стволы. А вокруг уже роились спекулянты всех мастей, сбывая тяжёлые бетонные блоки и всяческий ненужный строительный хлам. Надо было торопиться: после очередной реформы доллар понёсся вверх, а потом (буквально, в пустыне Кара-Кум) заработанные рубли – стремительно обесцениваться. Маруся металась: то ей обещали строительный вагончик, то – бытовку, которую привезут и сразу поставят, но обещали – обманывали. Прошёл ещё год. И тут подруга Лиана завела ценное знакомство: сама поехала за брёвнами в Кингисепп, а Марусю отправили в Подпорожье, где, якобы, ещё можно было купить брус по советским ценам. Три поездки, шесть часов туда, шесть – обратно на автобусе. Там – поговорить минут пять-десять, подписать бумаги, заплатить, получить чек, поболтаться часа четыре, и назад, чтобы к полуночи выпасть из автобуса. – Пожалуйста, мужчины, не обманите одинокую актрису, будьте милосердны! Но русский мужичок западло для себя считает не обмануть интеллигентку. Смотрит на тебя голубыми чистыми глазами: – Маруся! Зуб даю! Всё щас будет лучше всех! И обманывает с наслаждением.

Брус, который из Подпорожья по государственной цене везли аж почти под Выборг (за перевозку и солярку денег никто не спросил), был снаружи ровненький, а внутри связки – винтом, бракованный.

Вот и дом, который по знакомству ставил местный бармен со своими поварами, стал избушкой на курьих ножках, так же как и дом подруги Лианы, как она и говорила: – Окно в окно!

Чего это стоило, не рассказать, факт тот, что простой в театре пришёлся кстати, Маруся была по горло занята и похоронного набата не слышала. А уж когда появился Мальчик, дом за городом стал насущной необходимостью.

ДОКТОР: – То есть, вы перестали быть артисткой?

– Во-первых, артистками быть не перестают никогда! Во-вторых, у меня редко, но были спектакли. В-третьих, и это Главное, параллельно я преподавала актёрское мастерство. Знаете, сколько у меня учеников? Я сама не знаю.

– Так что же Макс?

– Макс… Самый трудный вопрос…

Перед Максом Маруся навсегда виновата. С ним она повела себя как настоящая стерва. Но – необходимо предисловие. Позволите?

В 83-ем, когда Маруся пришла в Большой, там уже всерьёз обустроилась артистка Лена.

У неё был счастливый для актрисы дар: без памяти влюбляться именно в тех. от кого зависела её карьера. Ещё будучи студенткой она стала женой немолодого режиссёра – правой руки Великого Товстоногова, заслуженного деятеля искусств, про которого одна большая актриса сказала, что он получил звание за то, что был нем, слеп и глух. Возможно. Но его зрения и слуха было довольно, чтобы задружиться с самыми влиятельными на тот момент актёрскими семьями, и соответственно, ввести в избранный круг молодую жену. (Конечно, речь не шла о дружбе с Борисовым или Юрским, или Шарко.)

Расставшись с пожилым супругом, артистка Лена вынуждена была обосноваться в общежитии театра, куда поселяли всех приглашённых режиссёров, и, в частности, пришедшего после смерти мэтра Т. Чхеидзе.

Любовь вспыхнула на кавказский манер, и вскоре Лена стала незаменима и на кухне и на сцене.

Потом, уже много позже, избавившись от некоторых иллюзий, Маруся поняла ещё одну причину этого творческого союза: несмотря на кавказский темперамент, мало заметный за маской медленно формулирующего, чрезмерно деликатного, рефлексирующего интеллигента, режиссёр строил свои конструкции так, чтобы ни одна по-настоящему живая актёрская нота не отвлекала от выверенного рисунка. Лена, не обладая подлинным актёрским темпераментом, имитируя страсть, абсолютно вписывалась в его замыслы. Их уже совсем не интересовало – почему персонаж произносит это, как он к этому пришёл, за какими душевными движениями должен следить зритель, который текст пьесы, если немножко образован, может и дома прочесть. Лена стала его идеальной актрисой – очень красивой и бездушной.

Марусе до этого не было никакого дела. Она полагала, что её предложения, пьесы, переводы, появления на чужих показах, её преподавательские качества однажды понадобятся, её оценят и позовут. И вот – позвали!!! Назначена на главную роль в спектакле «Призраки» по Эдуардо де Филиппо, и на обсуждение декораций позвали, и эскизы костюмов показали! Маруся взлетела. Не пила. Каждое утро, включив подаренный в Корее крохотный приёмник с наушниками, танцуя под «Радио-Максимум», летела в театр…

Запись 1993

«С чего началось моё последнее профессиональное падение? Летом я читала «смело», уже как бы всё сыграла, плакала во время читки… Тогда же наткнулась на железный режиссёрский рисунок, но – не придала значения.

Дальше – цепь почти не зависящих от меня событий, та тесно завязавшихся в узел, раздавивший моё «Я».

Ещё летом: в ночь с 6 на 7 августа – пустой, обычный конфликт с Максимом. Неожиданно для себя предложила ему идти своей дорогой.»

Осенью вышли на большую сцену, и началось что-то непонятное: Всё в Марусе режиссера не устраивало: двинулась фальшиво, дверью хлопнула фальшиво… Маруся всё больше зажималась. Самую простую фразу вдруг стало невозможно произнести после многочисленных повторов. Случайно присутствующая стажёрка, желая помочь, предложила совсем уж какую-то странную интонацию. В панике Маруся попробовала и увидела, как перекосилось лицо режиссера. Художник по костюмам на примерке вспомнила старое суеверие про неправильно воткнутую иголку и напрямую заявила, что можно и не сыграть роль, костюмы подчёркивали недостатки фигуры, были неудобны. Гримёр в поисках образа сожгла Марусе волосы, вокруг творилось что-то странное: коллеги прятали глаза. Только одна завцехом, много лет прослужившая в театре, выпив лишку, сказала: «Не понимаю, что у нас теперь творится! Все с самого начала знали, что тебя подставили!»

Это ощущение кошмарного сна, когда машина без тормозов уносит тебя в пропасть, а ты сознаёшь это, ждёшь неминуемого конца. Не в силах что-либо предпринять.

Через два месяца пытки – последняя репетиция, на которой объявляется, что Марусю снимают с роли. У выхода на сцену уже сидит Лена.

Маруся сорвалась страшно. Город тогда был наводнён дешёвым виски. Маруся пила всю ночь и рыдала, и, наверное, не пережила бы эту ночь, если бы возле неё не бодрствовала случайно заехавшая знакомая. Утром вызвали в театр. Маруся портновскими ножницами срезала апельсинового цвета патлы и пошла на казнь. Чхеидзе встретил с заготовленной речью. Маруся перебила: «Не трудитесь, и так всё понятно!»

Он развернулся и ушёл. Маруся помедлила, проходя мимо открытых дверей реж. управления. Краем глаза увидела развалившегося в кресле режиссёра. Он рассказывал анекдот.

Вышла из театра как сомнамбула, не зная, что делать дальше. Казалось, жизнь закончилась. Рядом – Лениздат, газета «Смена», кабинет Макса. Вошла, прислонилась к двери, сказала: «Ничтожество!» Добавила: «Ты – ничтожество!»

ДОКТОР: – За что?

– Не знаю. Может, примитивно надо было сорвать на ком-то злость (нет, не злость, не знаю, срывают ли на ком-то боль, отчаяние). Может, винила в том, что не защитил, не уберёг, может, просто ничего не соображала, а может, инстинктивное чувство драматургии требовало поставить в триллере, длящемся три месяца, закономерную, кровоточащую точку.

Макс не простил. Больше никогда не разговаривали. «Смена» потихоньку выдохлась, Макс связался с АЖуРом, купил квартиру. Похоже, так и жил один. Какая неудовлетворённая страсть заставила его броситься в одиночку в опасное расследование, теперь никто не узнает. Тела не нашли.

А тогда, в 93-ем спектакль вышел с Леной в главной женской роли. Это был откровенный провал, но рецензии, как всегда, были хвалебные… Кроме одной, в которой открытым текстом автор задала вопрос: – Знает ли теперь кто-нибудь, была ли Райх действительно, талантливой актрисой, но все знают, кем она была Мейерхольду. А Лену сравнили с манекеном фирмы «Лена» – красивым и неподвижным. Кстати, фамилия рецензента Марусе больше не встречалась.

ДОКТОР: – Признайте, что в случае с этим талантливым человеком вы вели себя как расчетливая, холодная стерва, нанесли ранимому человеку неизлечимую травму…

– Я признаю. Не прощаю себя. Хотя… холодная стерва – наверное, но не расчетливая… В чём был расчёт? Да и не удерживала я его никак, он добровольно мучился. Без надежд. Без перспектив.

– Вам нравилось мучить?

– Нет. Это получалось само собой. Мучилась сама, а все близкие попадали в это поле. По принципу: – Мне больно, так раздели эту боль со мной!

– Достоевщина!

– Кое-кто называл меня Настасьей Филипповной. И Грушеньку я понимала очень глубоко. Кстати, однажды вытащила из романа её линию, получился законченный монолог на сорок минут. Но, как многие, не пригодные для творческих вечеров самостоятелные работы в ТЮЗе, эта тоже стала одноразовой.

О! Прелестный эпизод! Маруся всё время скучала без наполненного интеллектуального общения, и в какой-то момент переводчик Топоров стал её собеседником и конфедентом.

Виктор Леонидович был признанным гением (говорят, ему принадлежит лучшая трактовка Nevermoore в переводе на русский), алкоголиком и не очень считающимся с людьми человеком. Выпустив свой толстенный том воспоминаний и эссе, он навсегда рассорился с половиной бывших друзей, описав их нелицеприятно.

Но до этого было ещё далеко.

Однажды Топоров позвонил и сказал, что к нему приехал гений (впервые из уст Леонидыча прозвучало это слово) из Москвы, и они с радостью посетят Марусю.

Гений был под два метра ростом, широкоплечий, стриженный под поповича, или Аоексея Толстого. С ним была хрупкая девушка с повадками кришнаитки. Что-то напевая, она повесила Марусе на шею какие-то бумажные бусы, затем выпила из горлышка две подряд бутылки вина и стала отключаться.

Занимаясь дамой, Маруся не следила за общением двух гениев. Наконец, Топоров блаженно отключился, сидя на диване, у дамы начался эпилептический припадок, а гений литературоведения попросил вызвать такси и доставить обоих в снятую на пару дней квартиру на Английской набережной.

Бьющуюся в конвульсиях даму трудно было затащить в машину, выгрузить и поднять по широкой, достойной особняка лестнице на третий этаж. Маруся с ужасом видела, что гений тащит за ноги подругу, как разбитую куклу, наверх, а голова её бьётся о ступени. Маруся пыталась поддержать эту несчастную голову, но не успевала соразмериться с бешенной энергией гения.

Вернувшись домой, Маруся обнаружила безмятежно спящего Топорова и отсутствие на груди своей цепочки с бабушкиным крестом и Рериховским талисманом.

Жизнь продолжалась. Хайсен рос, непрерывно болел, Маруся обошла уже, казалось бы, все ветеринарные клиники, денег надо было много, а зарплата была маленькая. Но присутствие огромного пса постепенно прибавило Марусе уверенности, избавило от многих страхов, они были неразлучны, и однажды она привела его в театр, усадила в актёрском гардеробе. Тут же разразился скандал: «Такого в театре ещё не было!» – «А что мне делать, если страшно одной идти домой после спектакля?» Вскоре все привыкли, уходя из театра, говорили собаке, которая поднимала голову и внимательно слушала: «Сейчас, сейчас мама придёт!»

Дом строился, на дачу тоже ездили вдвоём: на трамвае, на электричке, пешком до дома, Хайсен впереди, Маруся следом, нагруженная до предела: рюкзак, сумка на одном плече, на другом – рама для веранды.

Обычно, когда выходили из электрички, начинался дождь. Однажды встречный мужичок пожалел: «Что же вы, женщина, так тяжело тащите, когда у вас такая сильная собака». Маруся подумала, сняла рюкзак и пристроила его у собаки на спине. Под проливным дождём пёс растянулся в луже и с ужасом посмотрел на хозяйку, – он боялся встать с такой ношей. Пришлось снова водрузить рюкзак на несгибаемую женскую спину.

Чтобы провести электричество, привезли папу. Он протянул провод прямо поперёк бревенчатой стены. укрепив её вырезанными из консервных банок кусочками жести. Брус запестрел цветными пятнами. «Красиво!» – сказал папа.

Размыло глину, скреплявшую кирпичи на трубе. Труба вот-вот могла рухнуть. Посоветовали Марусе недорогих работников. Через день она поняла, что все трое – бомжи, недавно покинувшие зону. Один уже сидел на крыше и собирал трубу заново. Маруся несла на плече двадцатикилограммовый мешок цемента, подаренный дальними соседями.

«Маня! Посмотри-ка, труба куда наклоняется: туда или сюда?» – руками показал строитель.

Взялись за проводку. Разобрали штепсель, заскорузлые пальцы не могли удержать маленький винтик. Сначала один покатился по полу и упал в щель, потом другой. Наконец, закончили, включили: короткое замыкание. Маруся отдала все имеющиеся деньги, взяв с мужичков слово, что никогда больше их не увидит. Зимой, говорят, одного из них нашли на дороге замёрзшим.

Съёмок не было никаких. Отпускные, обычно, заканчивались в конце июля. Однажды разговорились с женщиной в электричке: «О! делайте как я», – сказала она, – «Я вяжу крючком салфетки и еду на рынок в Выборг. Туда приходят автобусы с финнами. Они их покупают охотно и за хорошие деньги».

У Маруси тогда уже было что-то навязано: льняная скатерть, салфетки, – в привычку вошло занимать руки в свободное время. Поехала. Простояла весь день. Действительно, совершенно пьяный финн купил одну салфетку. Остальное разобрали русские товарки по бизнесу.

Вдруг тётя Муза проявила инициативу. Она познакомилась с какой-то тёткой, которая привезла целый контейнер секонд-хэнда. Его надо было распродать. Тётя подключила племянницу. С несколькими мешками Маруся приехала на рынок у метро «Звёздная», арендовала раскладушку, разложила товар…

День был солнечный. Голову нестерпимо пекло.

«Женщина, смотрите, это же для вас платьице!»

«Но здесь же дырочка!»

«Так вы вишенку вышейте!»

«Откуда вы знаете, что я умею вышивать?»

Первый день был таким тяжёлым, что на все заработанные деньги Маруся купила бутылку водки, – чтобы уменьшить дозу полученного солнечного излучения.

Но проработала весь август, денег хватило до первой зарплаты в театре.

А потом, через пятнадцать лет после расставания вернулся Лёша.

Ну, то есть, он и до этого эпизодически появлялся.

Поставил спектакль в фойе Александринки. Позвал. Очень был достойный спектакль. По окончании Лёша сказал: «Можешь ничего не говорить, я всё время смотрел на тебя из-за двери, всё на твоём лице было написано». (Ну, не дословно, но, что-то в этом смысле. Потому что трудно отвыкнуть от привычки понимать друг друга без слов. «Ах», – повторял Лёша, – «с тобой неинтересно!»)

Однажды пришёл совсем несчастный сразу после выписки из психиатрической клиники, куда попал по поводу приступа белой горячки. Рассказывал, как через решётку смотрел на купола Александро-Невского собора и тем утешался.

А тут заявил, что уходит от жены, пытается отсудить жилплощадь, и это – решено.

Маруся тут же предложила ничего не отсуживать, а поселиться вместе с ней на её жилплощади. Потому что, как выяснилось, ничего не изменилось, ничто не поблекло, не утихло, как будто и не было этих пятнадцати лет.

Ах, это давно забытое чувство ревности! (Когда к телефону подошёл приходящий столяр). Ах! Ах! Ах!

Но…

Маруся покритиковала написанные стихи, уверенная в том, что только правдивое мнение ведёт партнёра по пути совершенствования.

Маруся пошла в гости к старому другу, что Лёша не одобрил.

Маруся предложила какой-то план, на что Лёша сказал: «Не наезжай!»

Маруся не готова была взять Лёшу на полное содержание.