Мемуры на руинах (Жизнь актрисы в письмах и дневниках)

ТЮТ

Итак… Уже «по блату», потому что нашлись знакомые знакомых, стыдно, но… свершилось! Почему мне, не самой бездарной, нужно было пройти через это унижение – не знаю, так карта легла. Длинный, длинный коридор, запах воска, изумительный запах, предваряющий вход в святая святых: тогда несколько комнат, в которых уживались все: монтировщики гримёры, бутафоры, осветители, и – сама маленькая сцена, и классы актёрского мастерства. Марусю взяли в грим. цех, где царствовала Зоя Серебрякова. Но вдруг оказалось, что «учиться на артистку» здесь было совсем не обязательно, (хотя занятия по «мастерству» были на уровне профессиональном), здесь царила такая атмосфера… (прости за клише, возможный читатель!) Да-да! Именно атмосфера! Во-первых, – спектакли, которые казались шедеврами «Снежная королева» и «Поезд дальнего следования» и «Три шпаги на троих». Игравшие в них были обожаемы, им завидовали, мечтали занять их места, (что естественно). Но… Было ещё и нечто более важное, выделяющее ТЮТ из всех многочисленных театральных кружков в Домах Пионеров (одним из самых серьёзных конкурентов был ДПШ на 17 линии, откуда вышли многие мои друзья), – ТРАДИЦИИ, передаваемые и тщательно хранимые из поколения в поколение! А кто были те, кто создал эти песни, эти гимны, под которые мы радостно шли пропалывать морковь? Они на десять лет были старше нас – шестидесятники! Кац, Сазонов, Додин, Фильштинский, Энтин… А мы впитывали, пытались соответствовать… Чему? Ох! Служение общему делу, честность во всём, в общем, если бы не полное отсутствие коммунистической риторики, то моральный облик ТюТовца должен был быть чем-то средним между кодексом и катехизисом. То есть, это была ПОЛНАЯ ПОБЕДА ИДЕАЛИЗМА НАД РЕАЛЬНОСТЬЮ! Что Маруся с радостью и восприняла!

Но было и ещё в этой атмосфере то, что не могли контролировать старшие: атмосфера всеобщей влюблённости. Любовь была в песнях, которые достались нам по наследству, любовь была здесь, где собралось довольно серьёзное подростковое, чуть старше, чуть младше, сообщество. Старшие, от которых нас не изолировали, тут же сообщили: если ты не влюблён, то ты не ТЮТовец! А они уже составляли такие красивые, всем известные, завидные пары!

Марусе было четырнадцать. Как у Барто: пора влюбиться! Маруся огляделась: тех, кто уже был занят, сразу отмела, выбрала того, кто казался не слишком востребован: Сергеича, – и он сразу, не подозревая об этом, завладел её романтическими мечтами!

Сергеич был совсем не красив, маленького роста, но с задатками истинного лидера, с колоссальным авторитетом. К тому же, он уже снялся в телевизионном фильме вместе с Рэмом Лебедевым, про мальчика, который, чтобы травить крыс, толчёт стекло и теряет зрение…. Этого было достаточно для того, чтобы Маруся всю свою новую, ещё не осознанную, как сексуальную, энергию направила в это виртуальное пространство.

Смейтесь над старушкой, молодые, раскрепощённые, смейтесь, и завидуйте!

Случайная встреча в коридоре становилась событием. Когда Маруся случайно узнала, о том, что Сергеич живёт на улице Воскова, она стала таскать ни в чём не повинного брата на Петроградскую в поисках этой улицы, а сердце билось так, будто вот сейчас, под этими чужими окнами и произойдёт что-то…. что? Маруся не знала. Просто это было что-то волшебное и необъяснимое. А по транзистору под одеялом Маруся уже слушала «Изабель» Азнавура, и мысленно была с ним, с героем своей мечты. Иногда удавалось сбежать с урока, вернуться на Первую Линию, где, из окна четвёртого этажа, поставив пластинку «Времена года» Чайковсконго, несколько минут следить за тем, как решительным шагом Сергеич идёт пешком из знаменитой тридцатой школы к себе на улицу Воскова.

Боже, Боже!!! Марусе он казался таким уверенным, таким надёжным, а он был всего лишь мальчик из неблагополучной семьи, никому не нужный, никем не защищённый!

В начал марта кому-то из старших пришла в голову идея выбраться за город. Собралась немаленькая компания с бутербродами, чайником и буржуйкой. Ехали на автобусе, потом шли по заснеженной дороге среди елей – к месту ночлега, в качестве которого обнаружился сарай с пустыми оконными провалами. Тут же взялись за дело; чем – то пытались завесить окна, рубили лапник, чтобы постелить на дощатый пол, пытались раздуть буржуйку, которая нещадно дымила, на костре кипятили воду. Усилия были бесплодны, но очень хотелось спать, и в изнеможении мальчики и девочки вповалку, не снимая верхней одежды, улеглись на лапник, задыхаясь от дыма, и пытаясь согреться теплом друг друга, как стадо сбившихся овец.

Заснуть было очень трудно. Вдруг Маруся почувствовала, как кто – то, (Сергеич!) прикоснулся губами к кончикам её пальцев. Прикосновение было таким осторожным и нежным, что… (Ну как это описать? Только избитыми словами: электрический разряд, озноб, потрясший всё физическое существо… Самое сильное ощущение за всю жизнь, да простят её старательные любовники взрослой Маруси).

Рано утром выползли на свет божий и опять засуетились, пытаясь разжечь костёр и вскипятить чайник. Маруся тоже хотела быть полезной, но вдруг осела на бревно, охваченная сладкой слабостью, причины которой не понимала. Так потом и шла вместе со всеми к станции по дороге, пахнущей конским навозом и подтаявшим снегом, с ничего не видящими, обращёнными внутрь себя удивлёнными глазами.

Несмотря на полное отсутствие времени (Марусе после школы надо было 45 минут ехать на пятом трамвае до Невского, а потом – обратно), одними занятиями пространство ТЮТовской жизни не исчерпывалась.

Очень быстро единочувствующие нашли друг друга, и возник особый, замкнутый мирок, который начал жить по своим, не предусмотренным идеалистом Дубровиным законам.

Во-первых – Колесо. Он был местной знаменитостью, потому что уже снялся в культовом фильме. Как и когда он обратил на Марусю внимание? Кто помнит? Внимание это стало очень значительным в дальнейшем. Не хочется говорить: судьбоносным, но… почти так.

У Колеса был свой «детский» язык, символический и сентиментально – пронзительный. Под обаяние этого странного, непростого общения попадали все. Маруся помнит, как в коммунальной квартире на восемь семей часами занимала общий телефон, не в силах оторваться от этого «для избранных» общения.

Однажды зимой Колесо назначил встречу в 22 часа у Летнего сада. Маруся пришла, и ни о чём не беспокоясь, перелезла с Вовкой через ограду. Сколько бродили по зимнему саду, сидели в беседках, читали друг другу стихи, время летело, (Маруся читала Солоухина, которым тогда увлекался отец, но и Превера, которого изучали в школе). Напоследок вытоптали на знаменитом пруду крупные буквы: ТЮТ. И никакой охраны! Ощущение полной свободы и уединённости в самом центре города.

Тут были только дружеские чувства, потому что Маруся «любила» Сергеича, а Колесо уже познакомился с Гугой.

Что делать, в юности мы тянемся не к тем, кто может нас остопить, попридержать, вразумить! Мы тянемся к тем, с кем находим общий язык, и, как в Марусином случае, плюс, помноженный на плюс, так надолго зашкаливает, что после и костей не собрать!

«Бегите же, пока бежится, а не снесёте головы, хотя бы память сохранится, как весело бежали вы!»

Гуга была необыкновенно одарена. Но главным её даром было абсолютное влияние на всех, кто оказывался в её сфере влияния. «Ведьма!» – много позже скажет один из них. В самом деле, мужчины и женщины много лет ходили вокруг неё как заколдованные. И Маруся тоже.

Папа Гуги умер, а мама, Эсфирь Исаевна отбывала срок за необузданное предпринимательство. Тетя, Мина Исаевна, редактировала Ахматову, дядя был ведущим шекспироведом. Вместе со старшей сестрой Марьяной Гуга обитала в огромной квартире на углу Маяковского и Некрасова, где в сорокаметровой гостиной был действующий камин.

Там все и «поселились». Голубоглазая Марьяна была старше Гуги на два года, у неё уже были «взрослые «друзья из Кулька: Саша Пурер, который потом стал Галиным, некто Флориан, который танцевал с Марусей и всё шептал ей: «Ты – Фро!, Ты Фро!». Тем самым пробудив интерес к Платонову.

Странное было время. Ещё не было официальных сборников, но в списках ходили стихи Цветаевой, а кое-кто уже цитировал и Мандельштама. Круг, в который попала Маруся, жил именно этим. Девочка иногда стала возвращаться доимой к полуночи. Кто бы мог поверить, что весь вечер Колесо читал «Короля Матеуша» или «Эй, кто-нибудь» Сарояна, пьесу, которую хотел поставить с Гугой, А Маруся дико ревновала.

Цветаеву Маруся приняла безоговорочно, полностью идентифицировав себя с ней. Да и как иначе? Именно в этом возрасте так близки категоричность суждений, чувство абсолютной непохожести на других, а значит – одиночество, а значит – надрыв, а значит, трагическое восприятие действительности.

Чудом доходившие стихи Маруся переписывала от руки, ещё больше присваивая их, знала почти все наизусть и повторяла по любому поводу, если не вслух, то – про себя.

В «маленькой» (двадцатиметровой) комнате у сестёр по обоям крупно написано: «Несбыточны сны, что снятся влюблённым и безумным!», «И потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол!».

Маруся, никогда подобной свободы не знавшая, тут же подбила малолетнего брата оставить на обоях отпечатки ладоней и ступней. Почему-то сошло. Может, родителям было уже не до обоев.

Главное – Гуга писала стихи. Мы все были уверены, что среди нас – новая Ахматова.

Маруся помнит это уже пятьдесят лет.

Ну да. А ещё Соля и Гуся.

Как звучало в капустнике, написанном одним из самых талантливых из нашего поколения, слишком рано ушедшим Саней Рачковым:

В белые ночи случился первый серьёзный конфликт с отцом. Причина, наверное, была… Часов в одиннадцать Маруся в слезах выбежала из дома и понеслась по набережной. На набережной человек выгуливал овчарку. Огромный пёс встал на задние лапы и вылизал Марусе лицо. От этого она разревелась ещё горше и побежала быстрее. Цель была очевидна: через стрелку Васильевского острова, мимо Эрмитажа, мимо Летнего Сада, за Литейный мост, где в огромной коммуналке в комнате с родителями жила Гуся. К ней можно было заявиться ночью: – папу она ни в грош не ставила. А мама ей во всём потакала. Гусина постель стояла за шкафом, на задней стенке которого висел потрясающий плакат: женщина с красивым лицом пристально всматривается в лицо сына, положив ему на плечи руки: – НЕ ЛГИ НИКОГДА! Этот закуток был неприкасаемым Гусиным пространством, в котором она могла принимать подруг.

Днём ходили в ТЮТ, питались батонами, ночью – у кого-то из подруг. Домой Маруся вернулась на четвёртые сутки. Отец снова начал курить.