Месть со вкусом мяты

Глава 17

Тем временем Горыныч, ещё пока шёл по порталу, связался с Грингом и договорился о встрече в “Небе”, в прежнем аэропортовском кафе. И, когда вышел, сразу направился туда. Приятеля ещё не было и пришлось выпить три чашки кофе, пару виски и съесть одну маленькую, круглую шоколадку, прежде чем тот притащился. Вернее, шёл он довольно быстро, но с достоинством, как положено почти шефу местной полиции. Он с шумом плюхнулся на стул, который жалобно крякнул под ним, тут же пересел за другой столик, что освободился и был экипирован двумя удобными креслами, и поманил Горыныча:

— Иди сюда, а то я мебель кофейную переломаю.

Горыныч засмеялся и пересел к нему.

— Ну, рассказывай, что случилось. Кофе и коньяк, — сказал Гринг тут же подлетевшему к нему официанту. И снова повернулся к Горынычу. — Что хотел-то?

— Меня сдала полиции бывшая жена Петруса. Прикинь, овца какая. Не ожидал. И телегу накатала на нашу Люси.

— Да ладно! С чего бы?

— Понятия не имею. Мы так хорошо общались с братом, и вдруг — прямо к обеду заявилась, — Горыныч хохотнул, но был зол и даже не скрывал этого. Желваки так и играли на скулах, а глаза просто метали молнии. — Но Люси её так отделала на этом обеде, что та летела дальше, чем видела!

— Что? Она её побила?

— А, нет, ей не надо бить, чтобы наказать кого-то, словесно всё. Ну, я так и думал, что она ей спуску не даст. Но, вот, разозлилась графиня не на шутку и заявление написала. Теперь снова возник вопрос — раз Люсьена, по твоим словам, оборотница, то из наших она или нет? Я чего к тебе… ты же не был у меня ни разу. Я тебе координаты выстрою, выкинь меня хотя бы до половины, а дальше я сам. И так магии кот наплакал, так ещё и потратился там немного. Ты же здесь ближе к источнику, а ехать на перекладных — самолётом, поездом… нет ни желания, ни времени. Хочу как можно быстрее разыскать её мать и пообщаться.

— А ты до сих пор не знаком с леди мамой? — иронично поднял бровь приятель.

Тот отмахнулся:

— Да не успел ещё. Занят был, всё уламывал девушку, понимаешь… не до матери было. Ну, так что? Поможешь?

Гринг кивнул:

— Отправлю, и до самого дома. У меня и, правда, источник есть хороший. Мне сейчас некогда показывать, в следующий раз покажу обязательно. Пошли, отправлять буду, а то у меня операция может сорваться, я на минутку. И не забудь сказать потом, кто она. Мне тоже очень интересно, — баронет нахмурил брови.

Виторус хлопнул его по спине:

— Пошли, не хмурься, а то отправишь куда-нибудь за Сахалин или на Колыму.

Заржали оба и пошли на выход. Они зашли в один из подсобных помещений и там провели расчёты по координатам. Открыли портал и через пять минут граф был перед домом Люсьены.

— Вот шерд, как я… он… так. Ведь строил буквально в квартиру к себе, — пробормотал он, — совсем свихнулся с ней…

Но, подойдя к дому ближе, с изумлением увидел на кухне свет.

- Ого! А это что? Не может же быть, чтобы она раньше меня попала домой… Тогда кто там? Ну, а вдруг, всё же, Люси?

Он метнулся к подъезду и бегом поднялся на этаж. Пошарил в карманах и, найдя искомое — ключ от квартиры, попытался её открыть. Но у него ничего не вышло. Тогда подёргал ручку — тоже безрезультатно. Снова пошурудил ключом… и тут что-то щёлкнуло и дверь медленно открылась. Горыныч, толкнув её и не обратив внимания на то, как она то ли скрипнула, то ли писнула, вошёл в коридор и… получил чем-то тяжёлым по голове, тут же отключившись.

Сколько провалялся в отключке, он не знал. Очнулся от того, что кто-то тащил его за подмышки и бубнил над головой:

— Оёёёй… это же начальник… Енка меня убьёт… Вдруг убила…

Женщина! Горыныч моментально внутренне подобрался. То, что его убивать не хотели, он понял. Но кто эта смертная, покусившаяся на его многомудрую голову? Разумеется, на затылке глаз у него не было, и поэтому не мог увидеть, чтобы идентифицировать несчастную. Разумеется, он тоже не собирался её убивать, но выгоду для себя от нападения уже видел. И даже две. А, может, и больше. Голос был явно знаком, а, значит, и его обладательница — тоже. Вспомнить бы ещё её…

Притащив мужчину в комнату, девушка чем-то скрипнула и явно села, выпустив его из рук. Он брякнулся на пол, но подавать признаков жизни пока не спешил. Ждал, что она ещё придумает. Тем более, что голова гудела похлеще улья. Она потыкала его босой ногой. Потом вздохнула:

— Вот уродятся такие бугаи, а потом фиг на диван положишь. У, боров! — снова потыкала большим пальчиком ноги.

— Леди… — сказал он тихо, не выдержав такой наглости, — вас не учили, что тыкать в человека ногой — неприлично?

Впрочем, он успел сказать только “Леди” и пару букв к ней — девушка взвизгнула и, перепрыгнув через него, ланью ускакала на кухню, остальное уже договаривал в пустоту. Хлопнула дверь. Ага, ещё и закрылась. Он усмехнулся, задвижек или каких-то замочков там отродясь не было, поэтому открыть не составит труда. Но он опять же — не спешил. Он так и остался лежать на ковре, благо, тот был у Люсьены пушистым. И стал стонать… Раз, два… На третий раз дверь скрипнула и через секунды три появилась в дверях довольно худенькая девушка с жёлтыми волосами. Что они крашенные, было ясно видно с одного полувзгляда. Осталось узнать девушку. Пока — никак. Глаза его были едва полуоткрыты и то, что голова раскалывалась, тоже не давало сфокусироваться на узнавании.

— Мне водички бы, — прошептал умирающим голосом (и ведь не врал на этот раз), — и на голову мокрое полотенце, — дал, всё же, инструкции перепуганной девице. Та мухой метнулась обратно. Пока бегала, Горыныч приподнялся кое-как и прислонился спиной к дивану, удобно устроив голову на его сидении. Всё же, чем она так его “обезвредила”? Не иначе, как сковородкой. Он снова закрыл глаза. Вот так и погибнешь… в расцвете лет, ни за что, ни про что. Да где она там запропастилась?

— Сестраааа… — жалобно позвал он. И вдруг услал в ответ:

— Что, пациент, с горшка сдувает? Форточку закрыть? — и хихиканье, тоже очень знакомое. Если глаза не открывать, то вставал образ — девица высокая, худая, в платье выше… ооочень выше, колен и каблук, как у его Клубничкиной. Кажется, её подружка из “Метелицы”. Как же её звать? И губы ещё были, вроде, как натуральные…

— Тамара! Вспомнил!

- Ой…

— Да не бойся, бить не буду. Я и встать не могу, если что. Знатно ты меня приложила. Чем? Сковородкой?

— Ага… А чего! Я тут уже какой день одна, между прочим… никто и не заходил, и не звонил ни разу, а тут ключом дверь открыть пытаются. А я девушка хрупкая, слабая…

Он захохотал было, но тут же схватился за вискИ:

- Да дай уже воды! Вот садистка! Как и Люсьенка, одинаковые вы.

Она снова ойкнула и притащила, наконец, кружку с водой и мокрое полотенце, с которого стекала ручьём вода.

— Что, выжать не могла как следует?

— Да я ж говорю — слабая я, не выкручивается у меня никак.

— Ну, буду мокрый лежать весь, что поделаешь. Потом сушиться… Это же на всю ночь дело затянется!

Она сначала поджала губы, а потом надулась, как мышь на крупу:

— Это вы на что намекаете?

— Ни на что, ни на что! Боже упаси! — он со страдальческим вздохом поправил мокрое полотенце на голове. И правда, был уже весь мокрый с этой заботы. — Ладно, иди сюда, помоги подняться, я на диван перелягу.

— Какой диван! Я там сплю! А я куда? — девушка возмущалась так смешно, что он невольно хохотнул, но сказал с самым серьёзным видом:

— Ты мне, Тамуся, сотрясение мозга сделала, так что обязана уступить самое мягкое и удобное место. Но диван, вроде, раскладной был… Так что, я могу и подвинуться.

Она снова запыхтела, но подала руку и потащила кверху. Горыныч, кряхтя, поднялся и упал на диван, оставив полотенце на ковре.

— Тьфу на вас, — плюнула в его сторону Томка, — и чего вас принесло-то сегодня сюда? Ностальгия по Енке, что ли?

— А ты как хотела? Старая любовь не ржавеет!

— Никак я не хотела. — Тамарка уселась в кресле и от злости рвала на себе подол футболки. — Я хотела в тишине и покое пожить, пока она в отпуске, а тут вы на мою голову.

— Ну ты сама посуди — иду мимо… совершенно случайно, заметь! А в окнах любимой свет горит. Вот что бы ты подумала на моём месте?

— Что? Что… Воры? Ну, или, что она подруге ключи дала?

— А проверить не мешало.

— Ага, вот вы и проверили… своей головой, — не удержалась, чтобы не съехидничать..

— Да, ошибочка вышла. Так меня ещё никто не ловил…

— Ладно, может, поедИте? Поделюсь, так и быть, своим ужином.

— А что там у тебя? — с опаской спросил Горыныч. Он помнил, что Люсьена категорически не хотела его кормить у себя и у неё каждый раз ”внезапно” исчезали продукты из холодильника и шкафов.

— Не привередничайте, больной, — строго сказала девушка и пошла на кухню.

- “А походка, почти как у Люсьены”, - подумал он и закрыл глаза. — “Эх, Люси, Люси… Кстати… раз они подруги, то, может, она знает, где живёт мать Люсьенина?” И, как только Томка появилась с подносом в руках, он тут же стал задавать наводящие вопросы.

— Томочка, а вы с Люси домами дружите или так, сами по себе?

Она устроила у него на коленях поднос с тарелками и пошла было на кухню за своей, но обернулась у дверей:

— Я сейчас вернусь и удовлетворю ваше любопытство!

Он чуть не поперхнулся хлебом, который откусил первым.

- “Не, а что… я был бы не против… удовлетворить”. Но девушка уже ушла и не увидела, как его глаза алчно заблестели…

Вернувшись и поставив тарелку на стол, Тома уселась на стул и подвернула под себя ногу. Чуть помедлив, начала есть, изящно оттопыривая один мизинчик. Но уже через минуту забыла о манерах и болтала без умолку обо всём и ни о чём, облизывая пальчики, обмакивая хлеб в соус. Рассказала, как ей надоела мать с её упрёками и нравоучениями: “а я-то взрослая уже, поэтому и смылась к Енке!”, начальник на работе, который то и дело то хлопает её по зад…, “ой, простите, простите! Но даже заступиться некому!”, то торговля плохая, а обвиняют, опять же, её, как менеджера. Рот не закрывался, даже когда она ела. Как она умудрялась не подавиться и не выронить ничего из него, оставалось только диву даваться. Наконец, тарелка у Томки опустела, и она уставилась на него:

— Ой, вы что-то спрашивали… — и похлопала невинно глазками.

Горыныч давно уже всё съел и ждал, когда этот “везувий” остановит своё “извержение”. И вот настал тот миг…

— Да, да, я интересовался немножко вашей дружбой. Вы домами дружите или только сами с собой — ты и Люси, Люси и ты.

— Мы дружим давно. Мамка когда-то давно развелась с моим папахеном и мы уехали жить в деревню, вернее, посёлок, ПГУ… ПГС…

— ПГТ*, может быть?

— А, да, точно, вечно я путаю эти буквы. Там садик и школа были. Так вот, мы с садика с Енкой. Так что давно уже вместе. И, да, мамки наши знаются, но не сказать, чтобы шибко дружили. Моя всё время фыркает, что тётя Аня гордая слишком, и чего её, такую фифу, занесло в такую дыру. Ну, со мной-то Анна Тулиевна была простая и общалась, как и с Енкой. Но тут, почему маманя фыркала — Енкина никогда не ругалась ги матом, ни просто, и ни ей, ни мне не разрешала. Сразу подзатыльник. А моя в этом попроще. Может так завернуть, что хххрен развернёшь, — она весело рассмеялась. — Ну и поднаддать, не так, как тётя Аня, не полотенцем, допустим, а ремнём, если я что натворю.

— И где этот посёлок, я прослушал?

— Да в десяти кэмэ от города. Это Инсарово, слышали, может?

Он кивнул.

— А как вы с мамой в городе-то оказались?

— Легко! Бабушка, папина мама, померла и мне, как единственной внучке, отписала свою квартиру. Мы и переехали. Аккурат заканчивали школу. Пока маманя вещи перетаскивала, документы оформляла, мы с Енкой сдавали экзамены. Я жила у них. А потом мы с ней жили у меня, учились в вышке. Мать не возражала, ей Енка всегда нравилась.

Тамарка рассказывала, как и всегда, просто и бесхитростно, то болтая одной ногой (другая так и была под попой), то стаскивая с полки книги и, посмотрев название, некоторые ставила обратно, некоторые перелистывала и, если из книжки что-то выпадало, радовалась, как маленькая, чуть в ладоши не хлопала. Она и тогда, в “Метелице”, была такой же. Он разглядывал её, как некий экспонат, который руками трогать нельзя, но очень хочется. Он думал раньше, что так можно относиться только к Люсьене, любить, желать, но — табу до определённого момента, до того самого… А теперь смотрел на эту девушку и недоумевал — ещё одна такая же. Не зря они и росли вместе, и учились. Разве что работают в разных местах.

- “Интересно, если с Тамусей этой замутить, мне голову не открутит её подружка?” — он хмыкнул и спросил:

— А женихов не делили никогда? Ну, тебе понравился, а Люси себе отобрала или наоборот?

Она расхохоталась:

— Шутите? Где Енка, и где женихи. Скорее я выйду замуж, чем она себе найдёт кого-то, — зыркнула на него и, отведя взгляд, пробормотала, — после вас она разочаровалась в мужчинах. Сказала, что, если тот, кого она ЧУТЬ не полюбила, такой, то и все такие.

Он закусил нижнюю губу и грыз её в досаде. Да, сам виноват. Ну да что теперь… Может, когда-нибудь и оттает… Хотя… как бы брат не отобрал. Сам же разрешил. О чём жалел с первой минуты. — “Ладно, что там у нас на повестке вечера… ”

— А я не помню вот, Томочка, я спрашивал или нет, много за губы свои отдала? Почём нынче силикон?

Она засмеялась и кинула в него книжку:

— Ну вас, какой силикон, свои такие.

— А пойдём-ка мы с тобой на кухню, красавица, — чувствуя, что начал заводиться, не смотря на звон в голове, Горыныч решил выпить кофе там, подальше от интимной обстановки.

Они сгребли посуду и пошли на кухню. Томка мыла её, пока закипал чайник, а он нарезал колбасу, лимон, наломал шоколадку и разлил коньяк, что стоял в холодильнике, как НЗ. Томка уселась за стол, снова поджав под себя ногу и подперев одной рукой щёку. Она смотрела на него так просто, без какого-либо кокетства, как на обычного человека, а не сердцееда, на которого вешались все девушки и женщины их офиса и не только, что он успокоился. И отвечал ей тем же — дружескими улыбками, шутками и, если вначале в мыслях была ещё некая идея по её соблазнению, то теперь он даже думать об этом забыл. Перед сном они договорились через день встретиться и вместе отправиться в этот посёлок.

Ночью ему снилась Люсьена. Она ничего не делала, просто стояла и смотрела на него. Но как-то не так, как раньше. Без злости, заносчивости, хмурых бровей и прищуренных настороженно глаз, ожидая с его стороны диверсии или подвоха, а грустно и как-то… мимо. Чуть-чуть, но мимо. Он даже оглянулся посмотреть, куда она смотрит. Но ничего там не увидел, только стену, смутно что-то напоминающую. Снова посмотрев на Люси, увидел, что она уходит. Он позвал, но она не обернулась и не остановилась. Побежал, чтобы остановить, и даже догнал, но, когда она обернулась, увидел губастую Томку.

Проснувшись весь в поту, он долго размышлял над увиденным, но ни к чему не пришёл. К Томке его не тянуло… ну, почти. Он и сам не понимал, влечёт она его, как женщина… подруга его девушки. А Люсьена пытается удалиться от него все пять лет и никак не удаляется. Стена позади него обретала черты знакомого особняка, полыхающего огнём…

— Врёшь, не отберёшь… — пробормотал он, снова забегая то в возникший перед ним особняк, то из него, вытаскивая оттуда детей, девушек, женщин, а пожар всё полыхал и полыхал, обжигая руки, лицо, шею…

Томка проснулась под утро от его криков:

— Неси! Уноси… дальше, сгорят! Горят… Ты видишь… Воды… больше, больше! Не хватает, ты же видишь… как жарко…

Она в ужасе металась между ним и ванной, мочила полотенце, обтирала его всего, скинув с мужчины одеяло, уворачивалась от его сильных, несмотря на бред и слабость, рук, потому что он пытался “спасти” и её. Потом затих и долго лежал так, тихо, но тяжело дыша. Вдруг открыл глаза и позвал тихо:

— Эрика, иди ко мне… Я так скучаю. Простишь меня? Я дурак, да, знаю… Прости. Не успел…

И снова был бред, крики. Почему ей и в голову не пришло вызвать врача? Растворила жаропонижающие в кружке с водой и поила его, как получалось, обливая и его, и себя, и постель. Потом вспомнила про уксус и всего обтёрла. Через час Горыныч затих. Томка то и дело подходила и слушала — дышит или нет? Дышит… Глянув мельком на часы, пришла в ужас — два часа дня! Затемнённые шторы были плотно задёрнуты, и она так и не поняла, что уже давно день. Работа её полетела в тартарары… И пропущенных звонков от начальства было не счесть. Всё, теперь её точно уволят… Наступило отупление от бессонницы и бесконечной беготни. Она обхватила голову руками, усевшись на пол и прислонившись к ножке стола, и застыла в такой позе, задремав первый раз за ночь.

Горыныч очухался часам к пяти. Открыв глаза, первое, что увидел, Томку, свернувшуюся калачиком на полу и закутавшуюся в толстый, плюшевый плед. В комнате воняло чем-то прокисшим или… фу, кажется, это уксус.

- “Что она им делала тут?”

Подняв руку, чтобы убрать прилипшую к лицу прядь волос, понял вдруг, что воняет уксусом именно от него. Попытался встать, но почувствовал страшную слабость и рухнул обратно. Что тут было? Но будить девушку не решился. Просто тихо лежал и ждал. А она спала сном праведника, даже не шевелилась. Только сопела под пледом, укрывшись по самую макушку. Часам к семи она потянулась и широко зевнула.

— Ну и ночка, чтоб её, — пробормотала Томка. Высунулась и посмотрела на Горыныча. Тот лежал, закинув руки за голову и с любопытством смотрел на неё.

— Вы проснулись? Как себя чувствуете?

— Сейчас нормально. А что здесь было?

— Вы не помните?

— Том, что ты всё мне выкаешь, — поморщился Горыныч, — и да, не помню ни шиша. Так что — рассказывай.

Она уселась и, обхватив коленки руками, прислонилась к ним щекой:

- Ой, я даже не знаю, как это назвать. Тут всё было — температура, бред, пожары, кого-то вы… ты спасали… спасал, Эрику звал. А что горело-то?

Он нахмурился.

— А какое сегодня число?

— Сегодня… — она кинула взгляд на телефон, что лежал рядом с ней, — двадцать седьмое апреля.

— А… ясно…

— Ну, если тебе и ясно, то мне нет, — Томка подняла голову и в глазах загорелось такое любопытство, что он рассмеялся, хоть и нехотя.

— Много-много лет назад был в одном доме пожар и мы с другом спасали его жителей, двадцать седьмого апреля. Но я давно не вспоминал его… вот так, сурово, как в эту ночь, — он снова понюхал себя и решительно спустил ноги на пол, — надо пойти и вымыться в ванне от уксуса этого.

Она округлила глаза:

— А ты сможешь? Не свалишься там? А то снова ударишься головой, меня Енка точно зароет!

Он хмыкнул и сказал с серьёзным выражением лица:

- А мы ей не скажем. Будешь дежурить под дверью. Как плохо станет, я тебя позову, — прищурился, а в глазах заплясали чертенята. Томка вздохнула:

— Пойдём, провожу. Вот ведь… навязалось приключение на мою голову.

Конечно, он только делал вид, что опирался на её руку. Дойдя до ванной, самостоятельно зашёл и прикрыл дверь.

Тамарка действительно уселась по дверью на табурете с телефоном в руках. Она открыла “змейку” и играла, стараясь провести её по лабиринту, а Горыныч напустил пару и залез в ванну. Он ждал, что вот-вот ему полегчает, но становилось только хуже. Почему так, он не понимал.

— Что за шерд… — процедил он сквозь зубы, — неужели та история не отпускает… или так звезданула Тамуся по голове, что в голове всё перемешалось? Тома! — позвал он и та тут же засунула нос в щёлку:

— Что? Помочь выйти или потереть спинку? — она хихикнула. В ванне была настоящая парилка, и его почти не было видно. Горыныч помахал рукой и рыкнул:

— В кармане камень лежит, серый, принеси.

Томка не стала спрашивать, что за камень, мало ли… И, порывшись в пиджаке, нащупала красиво огранённый камень.

— Вот… этот, да? — она сунула его ему сквозь клубы пара. Тот кивнул и, забрав искомое, слабо махнул ей на выход.

- Иди, задохнёшься.

Томка ушла, решив, что, если надо будет, позовёт, а она пока сварганит ужин, чем и занялась.

Горыныч напитал камень паровой энергией и вызвал Гринга:

— Слушай, я совсем никакой. Сегодня отрубился напрочь. Снова крыша поехала от тех воспоминаний, ну, ты знаешь… Но узнал, всё же, где живёт мать Люсьены. Это Инсарово, у нас тут, неподалёку. Зовут Анна Тулиевна Клубничкина. Можешь пробиться ко мне сюда? Настройся, я попробую тебе навстречу кинуть пару нитей.

Через минут пять Гринг стоял уже под дверью квартиры. Осмотревшись, нажал на звонок.

— Кто там? — подбежала Томка к дверям.

— Доктор, — донёсся из-за двери бас.

— Да? — озадачилась девушка и крикнула в ванну, — эй, Горыныч! Ты вызывал доктора?

Но тот не ответил. Она испугалась не на шутку и открыла дверь. Мужчина — гора просто! приподняв застывшую столбом в изумлении Томку, переставил её в сторону, а сам рванул в ванную, как будто знал, где “пациент”. Оттуда вышел через секунду, держа Горыныча на руках, и отнёс в комнату на многострадальный диван.

— Фу, чем воняет у вас? — повёл он недовольно носом.

— Уксусом, — обиделась Тома. — У него температура была высокая, а её всегда уксусом нужно сбивать. Ну да, воняет, зато помогает.

— Его пить надо? — поднял бровь “доктор”.

— Неее, обтирания делать, — хихикнула девушка.

— Окна можешь открыть? Хоть чуть-чуть проветрить всё это, — он повёл широким плечом.

— Диван выкинуть надо, — вздохнула она, — я на него много пролила.

— Ладно, с диваном потом, сейчас с этим кадром надо разобраться. Ты пока посиди на кухне. Есть чем заняться?

— Ну да, я ужин там готовила.

— Во, точно, дело нужное. Мяса побольше и, желательно с кровью, — он поиграл бровями, а Томка вытаращила глаза и умчалась готовить “мясо с кровью”.

Вспомнила один рецепт, но не знала, подойдёт ли. Заглянула в комнату, чтобы спросить и увидела, как Горыныч висит в воздухе посреди комнаты, а “доктор” стоит рядом с раскинутыми руками и что-то бормочет. Она вытаращила глаза ещё больше, чем перед этим, и попятилась. Мужчина не обернулся, но рыкнул:

Вон, быстро! Сгинь!

Девушка умчалась на кухню и забыла, что она тут делала вообще. Села на табурет и потёрла лоб. Она же чем-то тут занималась… Рассеянно огляделась по сторонам. А, точно, ужин готовила. Вот растяпа, как могла забыть? Томка набросилась на продукты и с ожесточением кромсала их — чистила, мыла, резала, жарила, тушила, варила… Только вот выкинуть из головы парящего в воздухе Енкиного ухажёра никак не могла. Что за доктор к ним пришёл чуднОй? О, лёгок на помине… Не успела подумать, как мужчина появился в дверях. Впрочем, он так задумчиво стоял, прислонившись к косяку, что она могла поклясться, что встал там не сию минуту, а значительно раньше. Поджав губы и нахмурив брови, она спросила:

— Ну? Как он там? Полёт нормальный?

Мужчина, до этого буровивший её взглядом, расхохотался таким громовым басом, что она вздрогнула.

— Чего?

— Честно, не думал, что ты вспомнишь, как он летал. Ты гипнозу, внушению не поддаёшься?

— Ещё чего, — фыркнула она, — сама кому хошь, чего не хошь внушу и втюхаю, мне по работе это положено.

— А и кем ты работаешь? — со смешком интересуется мужчина.

— В торговле, — она уселась поудобнее и спросила, — есть-то будет кто или я зря, как на маланью* свадьбу, готовила?

Он отлепился, наконец, от косяка и подошёл к сотейнику. Открыл крышку, посмотрел, понюхал и повернулся к Томке, загнув бровь чуть не к волосам:

— И это всё?

— Что??? Да вы… ты… да я…

— Ладно, ладно, — примирительно прогудел ей чуть не в ухо, — я пошутил. Давай, накладывай. И себя не забудь.

— А этот, ваш пациент?

— Пусть ещё поспит, ему полезно.

Томка пожала плечами, спит, и спит. Ей-то… Пока они ели, мужчина уж слишком задумчиво её разглядывал. Вот положит кусок мяса в рот, или овощей ложку, смотрит на неё и жуёт, жуёт… А сам смотрит ТАК задумчиво-внимательно, что ей хотелось под стол залезть. Из-за этого и не поела почти.

— Ну, вы что-то засиделись, господин доктор. Кстати, могли бы и представится, раз уж есть даже остались, — она оттопырила обиженно губу.

Он встал неспешно и, склонив голову, представился:

— Гринг Персиналь, прошу любить и жаловать.

Тамуся хихикнула:

— Иностранец, что ли?

— Вы очень догадливы, девушка. А вы?..

— Что я? А, я… Тамара Степанна я, царица здешняя, — произнесла с интонацией актрисы Нины Масловой — царицы Марфы Васильевны.*

Иностранец явно видел этот фильм, потому что снова захохотал.

— Я и правда, сейчас уйду. Но надо поговорить, Тамара Степанна.

— О чём?

— О вашем пациенте, — он кивнул в сторону комнаты.

— А нечего и говорить. Вот очухается и пусть валит в свою… эту, как её, контору. Он женихается к моей Енке, так что мне не резон его держать здесь.

- Енка — это подруга?

— Ну да, в отпуске она, а я от матушки своей сбежала. Достала своими нравоучениями. Приедет Енка, сдам её с рук на руки этому, Горынычу. Господи, я даже не знаю, как его зовут!

— Ну, для тебя — Виктор.

— А, ладно. Витя, так Витя. Что с ним делать, как проснётся? А то вдруг снова хуже будет?

— Вот об этом я и хотел поговорить…

Мужчина отодвинул тарелки от себя подальше и буквально завалился на стол, приблизившись к Томке через стол почти вплотную. Она испуганно отодвинулась:

— Чегоооо? О чём там ещё говорить, не о чём говорить, — бухтела она, с завидной скоростью собирая тарелки в одну кучу, баррикадируясь от него.

— Да ты выслушай сначала, потом будешь мыть свои тарелки и возмущаться, — ухмыльнулся он уголком рта.

— В общем, расклад такой. Забудь о своей подруге. Она больше не вернётся сюда. И жених её совсем другой. А этот, конкретный, что лежит в комнате, этот твой и ты должна взять его с потрохами.

Она замотала головой в испуге, но постепенно наливаясь яростью:

— Что вы… ты такое говорите??? Как она не вернётся? Моя Енка? Да я сейчас тебе бошку той же сковородкой приплющу! Будешь рядом лежать со своим дружком! Ишь, что выдумал! — она и правда, подскочила, схватив первую попавшуюся тарелку и кинулась на него. Была скручена, обезврежена в ту же минуту и теперь он держал Томку, прижав спиной к своей каменной груди и сдерживая то и дело норовившие вцепиться в него руки.

— Шустрая, сил нет. Не кричи, разбудишь раньше времени, не даст же поговорить. Выслушай молча, а потом будешь вопить, думать и так далее. А то рот заклею, чтоб не шумела.

Она притихла, даже стала успокаиваться от его спокойного голоса.

— Итак, расклад такой — твоя подруга нашла или в самое ближайшее время найдёт СВОЕГО мужчину, понятно это?

Томка кивнула, шмыгнув.

— Этот — не её и не был её мужиком никогда, с самого начала. Когда-то случилось несчастье и его девушка попала к очень плохим людям. Мы с ним там и познакомились, когда спасали и её, и других таких же, попавших в переплёт. Она там погибла, сгорела. А Енка твоя на неё похожа. И это всё решило. И взять не может, потому что обидит её этим, и уйти не может, потому что — она похожа на ту, другую. Вот… Сейчас я провёл диагностику… ну, ты видела, — он заглянул ей в лицо, опустив голову чуть не к носу. Она кивнула, сглотнув с перепугу.

— Вооот… Да… Короче, ты как раз та, что ему нужна. Со своей сковородкой, как раз подходишь, — он хохотнул. — Я ещё не досказал, не дёргайся. Его прокляла одна бабка за то, что в доме том сгорела её внучка, на безразборный секс, пока не встретит ту, единственную. Но он её не найдёт, типа, потому что нет её в этом мире… Ну, там, где мы жили… — он слегка подзавис, задумавшись. Хватка ослабла и Томка вынырнула рыбкой из-под его рук, снова усевшись на табурет и поджав по привычке ногу под себя.

— Да, ты его, однозначно. По всем параметрам. Просто он ещё этого не понял. Ты смотри, ни за что его не бросай. Будь рядом. Он поймёт это, скоро. Потому с ним всё сейчас и приключилось — температура, жар, бред этот, что Енка ушла и связь оборвалась окончательно, нарушилась. А тут ты появилась и его, как это…

— Колбасит?

— Во-во, самое то сказала, — снова криво улыбнулся. Но ему это шло, лицо оставалось очень добродушным.

— А сейчас-то что мне делать? Ну, проснётся он, а я такая — “здравствуйте, я вся ваша”! Да?

Гринг фыркнул.

— Не знаю, — залез в свои волосы пальцами и поворошил их. — Ждать, когда он очухается, мне не резон. Давай адрес матери Енкиной, надо ей от дочки привет передать, чтобы не волновалась.

Она снова нахмурилась:

— И тот спрашивал про неё, и ты теперь. Что вам всем от неё надо?

— Шоколада, — улыбнулся во всю ширь своей челюсти. — Вернусь, расскажу. Давай адрес, поеду я уже.

Тамуся начирикала адрес на бумажке и пододвинула по столешнице к нему. Глянув на неё, мужчина кивнул и встал:

— Всё, я пошёл. А ты — действуй!

И, не успела она раскрыть рот, чтобы спросить:

— А бумажку… — …как дверь хлопнула, и “доктор” смылся.

— Чтоб вас всех… Вот попала… Что за… Мой, обалдеть просто! Такой мужик и мой? Пойду гляну, что ли, повнимательнее, а то, вдруг второй сорт подсунули.

Она, хихикая тихонько, шмыгнула в комнату и, присев на край дивана, стала его разглядывать. Грудь вздымалась неровно, урывками, как будто то ли воздуха не хватало, то ли что мешало ему дышать. Пошла, открыла фрамугу на щёлочку, всё же, ещё не май месяц, и снова присела рядом. За окном опустилась ночь и в комнате было темно, только с кухни свет падал тонкой полоской, не доставая до дивана, но лицо было видно. Крутой подбородок выделялся сразу. Нос тоже был крут, почти грузинский. Скулы квадратные. Брови густые и сейчас очень нахмуренные, несмотря на то, что лежит без сознания и должен быть расслаблен.

— И что мне с тобой делать? — прошептала она.

Внезапно его глаза открылись и он уставился куда-то перед собой расфокусированным взглядом. Потом облизал пересохшие, потрескавшиеся губы и сказал чётко:

— Любить, что же ещё.

И тут же сгрёб её и одним рывком уложил рядом с собой. Она только и успела пискнуть. Горыныч зарылся носом в волосы и потянул запах:

— Без мяты… Кончилась? не она… — перевернулся на живот, положив тяжёлую руку на Томку и отрубился. Так и лежала, пока не уснула…

=====================

*ПГТ — Посёлок Городского Типа- Инсарово

*Маланьина свадьба — означает обильное застолье и имеет под собой реальные события с реальной Маланьей.

* царица Марфа Васильевна — из фильма “Иван Васильевич меняет профессию”

-