Месть со вкусом мяты

Глава 28

Надо ли говорить, что их с нетерпением ждали, практически, все в замке! Детей еле уложили и пела на этот раз им песенки Томка, кое-как уговорив близняшек, что она заменит их любимую мамулю. Такого слова они ещё не знали и, пошушукавшись, согласились на временную замену.

— А сказки вы умеете рассказывать, леди Тома? — закинули они удочку.

— Э… Про колобка могу…

— Знаем! — хором закричали они.

— А про Теремок?

— Это где биорн на него лёг? — Енке в своё время пришлось заменять медведя на более понятное им слово, обозначающее одно и то же, в сущности, медведя. Но Тома такого слова не знала и поэтому с радостным возгласом, типа, неа, не он! начала рассказывать про тот же теремок, только с медведем. Но они не дали закончить, заявив, что знают эту сказку.

— Блииин… — взвыла Тома, — да какую вы не знаете-то? Она вам, что, все пересказала? А что вы скажете про Золушку? Она длинная и красивая.

— А про что там? — интересуется, высунув носик, Лониэлла.

— Там про то, как у девочки умерла мама, а папа женился на другой,

с двумя своими дочками.

— Про мааачехууу, — тянет недовольно Мэйнард, — не надо, мы про эту туперус не хотим. Правда же, Лонька?

— Правда, — обиженно сопит девочка, — наша мама хорошая.

Тома взгрустнула маленько.

— Повезло вам с Енкой, я вам даже завидую. У неё и мама Аня классная, и она тоже. А у меня… Эх! — махнула рукой и засопела не лучше Лониэллы.

— А что у тебя, Тома? Мамы нету?

— Если бы не было, наверное, было бы легче, — вздохнула она, — а то так, что есть, что нет. Мне повезло вот с Енкой подружиться и с её мамой. Моя меня никогда не любила.

Наступила тишина в детской. Томка себе грустила, дети себе, так как тоже оказались в таком же положении — мама их оставила… Потом зашушукались и через минут десять встали и подошли в ней. — Тома, мы тебя любим. Вот! — сказала Лониэлла и взяла её за руку.

Рядом встал брат и взял за другую руку:

— И ты будешь нашей старшей сестрой. Хочешь?

У Томки защипало в глазах и она попыталась скрыть слёзы, но, так как они стояли и смотрели в упор, это было сделать невозможно. Увидев такое дело, они забрались к ней в кресло, предварительно закутавшись в свои пледики, и стали кресло-качалку раскачивать. А Лонька затянула тоненьким голоском:

— Спяяяят устааалые игрууушки…

Томка заулыбалась и стала подпевать. Потом вспомнила одну песню, которую пела мама Аня и перехватила их инициативу. — Я вам сейчас драконью колыбельную спою.

— Ты знаешь драконью? Здорово!

— Да, хотим, хотим!

И Тома запела:

…Когда к ним потихоньку проскользнула прибывшая, наконец, Енка, то увидела такую картину — они все трое спали на ковре. Дети прижимались к Томке, а она, в кои-то веки, лежала, не свернувшись калачиком, а во весь рост, притянув их к себе поближе. Позвала Петруса и он уложил детей по местам, сама же разбудила “няньку” и уволокла спать к себе в комнату. Там они пошушкались немножко: Енка рассказала, как прошла встреча с родителями мамы Ани, а Томка, сонно зевая, поведала, что дети испорчены сказками напрочь и ещё — её, Енкиной, любовью.

— Они про мачех слушать не хотят, — нещадно разевая рот в зевоте, пожаловалась она.

— И как ты их уболтала? — засмеялась подружка.

— Я вспомнила ту песенку-колыбельную, драконскую. Ну, помнишь, из фильма, там её пела девчонка. Раз десять спела, пока они на пол не перебрались ко мне.

— А ты, что, на полу пела?

— Ну, да, как мы раньше с тобой, помнишь? Мама Аня пела, а мы подушек накидаем на пол и там так и засыпали. Всё… я ушла, — она заползла на кровать

и отрубилась моментально. Енка укрыла её и ушла к Петрусу узнавать

последние замковые новости. А что они были, она не сомневалась.

Хойвелл проводил её добродушным смешком. Она, не глядя, провела ладошкой по стене и он чуть не замурлыкал от удовольствия.

Зайдя к жениху, Енка увидела его в задумчивости замершего перед ворохом одежды у кровати.

— Что это? — она приподняла верхнее нечто и, подержав невесомую ткань, опустила обратно.

— Их Храма прислали. Это то, в чём мы туда войдём. Хочешь примерить? Всё одинаковое по пошиву, только расцветки разняться.

— Дай угадаю… — она стала раскладывать кучу на отдельные четыре по цвету. — Наши вот эти? — ткнула в почти оранжевые. Он кивнул, улыбнувшись. Потом сгрёб всё и унёс в свой кабинет. Когда вернулся, Енки не увидел. Хм… куда она делась… Но долго думать не пришлось, его несносная и неугомонная женщина высунулась из двери в бассейн:

— Ты не хочешь освежиться? У меня нервы никуда. Надо немножко их в порядок привести.

Конечно, он хотел! Почему бы и не поплавать вместе. Быстро разделся и рванул к ней. Купальник с неё полетел неизвестно куда:

— Я так скучал целый день! Гости, гости… Подойти ж невозможно! — возмущался он, обнимая и целуя её в воде. — Хоть бы сюда никто не влез. Должны все уже лечь спать… А ты куда подругу уложила?

— К себе, а что?

— Её же Виторус ждёт у себя! Искать ведь будет! Лишь бы не здесь… — он снова начал целовать свою Йену.

А Виторус, и правда, потерял Тому. Заглянул в детскую и, не увидев её там, пошёл, что называется, “по запаху” и нашёл, мирно сопящую, свернувшуюся калачиком посреди кровати. Осмотревшись, никого больше не увидел и забрался к ней под бочок, зарывшись в волосы носом. Он тоже скучал целый вечер без неё.

Конечно, Вова встретился с майором. Но они так и не поговорили, а Вова очень хотел узнать, когда его отпустят домой. Хотя… тут прикольно. Они вернулись в замок барона Вуоретта порталом и это тоже было прикольно. Как на американских горках — уууух! и ты уже на месте. Леди Гортенния ждала их и тут же стала поить чаем или что это было в кувшине? с чуть подсохшими, но подогретыми, булками. Вкусно. Он выпил аж две кружки и съел три булки. И кружки прикольные, глиняные. Он думал, что противно будет в рот брать, но они были то ли отполированы, то ли чем-то таким покрыты, но похожи на их обычные кружки, с земли. Только легче раза в три. Он даже её в руке взвесил, ещё когда пустая была. Сегодня он снова задрых без задних ног. Только мешала какая-то штуковина, которая то и дело всплывала во сне. Понял ближе к утру — ему покоя не давал портрет. Очень хотелось посмотреть на конечный результат. Проснувшись утром, лежал и думал — магия, чтоб её… Как так получается? То порталы эти, то мать с портрета исчезает, а вместо неё эта, майорова дочка, появиться должна. Он покачал мысленно головой и хотел снова уснуть, так как стоявшая ещё тишина очень к этому располагала, но тут дверь открылась и вошли мужчина с женщиной. Приподняв в недоумении голову — кого ещё с утра пораньше принесло, Вова посмотрел на вошедших, но они, совершенно не смущаясь, встали перед ним и мужчина, чуть поклонившись, сказал:

— Приветствуем вас и ждём, когда вы будете готовы, чтобы подогнать по вашей фигуре наряд для свадьбы…

Вова пулей вылетел из постели:

— Какой свадьбы?? Я не хочу! Они там, что, совсем, что ли???

Женщина хихикнула и отвернулась — на Вове были одни “боксёры” и, если раньше он думал, что выглядит в них очень сексуально, то теперь мнение несколько поколебалось, так как он увидел себя в зеркале напротив кровати — тонкие, волосатые и совершенно незагорелые ноги сильно ему не понравились. Мужчина же и бровью не повёл:

— Все идут на эту свадьбу. У нас давно уже не было столько пар — целых три! Милорд предупредил, что вы можете не захотеть идти смотреть, взлетит дракон или нет, над Храмом, но просил передать, что вам всё равно придётся его сопровождать.

Вова сел обратно и вытер натурально выступивший с перепугу пот. Вот ведь… Чего только спросонья не померещится. Кивнул:

— Сейчас оденусь. Или не надо? Я вам в каком виде нужен?

— Нам всё равно. Вы, что, не шили никогда наряды на себя?

Вова застыл, прикусив нижнюю губу и соображал, что бы сказать?

— Ну, родители сами всё это делали, — промямлил, наконец, он, — без моего участия.

Он накинул быстро рубаху и штаны, что любезно ему предоставили для перемещения по городу бароны. Наряд немного великоват, но Красавчику было всё равно, что само по себе его удивляло — у себя он тем ещё щёголем слыл и последователем последнего писка моды. А тут надел чё попало и ладно. Его всё равно здесь никто не знал. Одетый Вова встал перед мужчиной и уставился вопрошающим взглядом — “ну, я готов, одевайте”.

Тут же мужчина хлопнул в ладоши и крикнул:

— Заходим, не задерживаем.

Дверь распахнулась и вошли сразу четверо мужчин, но, скорее такие же, как и он сам, совсем молодые парни. Он ревниво глянул на их ноги — но в их штанах не было видно, такие же худые или нет. Вову окружили и завертели в разные стороны, измеряя всё, до чего можно было добраться и измерить.

— Цвет какой предпочитаете? — и увидев, что Вова снова стоит, таращится, мужчина спросил по-другому, уверенный, что так будет понятней:

— У вас какой дракон?

Красавчик мысленно застонал — опять эти драконы! И решил пойти ва-банк:

— Обычный, как положено, огненный.

Не только мужчина, но и женщина, посмотрели на него несколько скептически,

но Вове принимать надменный вид было не привыкать. Кажется, он попал в струю и нахмурил сурово брови. Портняжки, как он их окрестил, больше ничего не стали говорить, взяли свои писульки и ушли. Вова выдохнул и, развалившись на постели, улыбнулся довольно. А что, тут довольно неплохо, если так рассудить. Можно недельку перекантоваться.

Птица “обломинго” прилетела уже на завтраке. Довольно скудного, надо сказать. Вчера даже ужин ночью и то был как-то поинтереснее. Кусок чёрствого хлеба и кружка воды. Даже не чай или что они тут пьют. Красавчик оттопырил губу и, поймав насмешливый взгляд “босса”, скривил рот. Кажется, начинается его перевоспитание.

— Не кривись. Всё в жизни надо заслужить…

— Я что, собачка, что ли, — огрызнулся он, — это они за кусок будут на задних лапках бегать.

— А, точно, ты не собачка, — задумчиво сказал барон, — ты дракон, огненный.

И захохотал так, что его баронесса заткнула уши и возмутилась:

— Вурр, ты совсем распоясался. Пусть мальчик помечтает, ему же не светит это, как всем остальным.

— Что — не светит? — спросил Вова у леди Гортеннии.

— Ну, стать драконом, летать в облаках… Раз ты с той стороны, немагичной. И, тем более, стать огненным драконом! Это, знаешь ли, дружок, не каждому дано.

Вова закусил губу. Приколисты и сказочники… Но, с другой стороны, магия у них есть, это он видел своими глазами. Чем чёрт ихний не шутит… Его глаза заблестели азартом:

— А что надо сделать, чтобы получить магию? Это стоит денег? Сколько?

Они переглянулись и барон Вуоретт уже спокойно и деловито ответил:

— Родиться здесь у родителей с магией.

Вова обиделся. Сплошной блат кругом…. Круговая порука. Без связей никуда.

— И зачем вы мне тогда сватали эту, Лониэльку, если она магичка, а я нуль без палочки?

— У нас чудеса случаются иногда. Всё, вставай, пошли работать.

— Я ещё не поел, — надулся парень.

Леди похлопала его по руке:

— Это был не завтрак, если что, лёгкий перекус. Завтрак впереди! Как Вуоретт сказал — его надо заслужить, заработать аппетит, так сказать, — она встала и величественно махнула рукой, — всё, идите, мальчики, мы с нашим Хьюстом будем думать, чем вас удивить.

Ничего не попишешь, тут все повёрнутые на перевоспитании. Вова встал, тяжело вздохнув, и потащился за бароном.

Ничего, в итоге, они не делали. Этот старикашка (сам говорил, что ему уже аж 300 лет почти!) таскал его с визитами по разным домам. Они уехали в город на таратайке какой-то с открытым верхом. Если бы в кино её показали, то назвали бы, наверное, каретой. А Вовка обозвал так, потому что гремела по выложенной булыжниками мостовой и тарахтела так, что все зубы чуть не повышибал себе. Когда, наконец, остановились в первый раз, у него ещё долго всё дрожало внутри. В этом, первом доме, фон барон оставил его в прихожей или как там… в холле, не хухры-мухры. Впрочем, да… потолки высоченные, куда их потолку дома в четыре метра, которыми так гордится маман, ерунда просто. Да в этом холле можно танцы устраивать! Огромное помещение, всё выложенное мраморной (на вид) плиткой, колонны такие же, уходящие куда-то в верхотуру. Вова задрал голову посмотреть, где же они заканчиваются, но не увидел. Может, потому, что вверху понатыканы были очень яркие светильники, которые слепили глаза.

— Посиди тут, — важно изрёк этот “драконище” и ушёл, больше ничего не сказав. Небось, жрать пошёл сам, а Красавчику тут сидеть, голодать.

- “Ладно, буду терпеть”, - решил парень, — “может, зачтётся за перевоспитание”.

Не прошло и пяти минут, как к нему подошли местные слуги и, окружив, с интересом принялись рассматривать. Вова, как всегда, был недоволен излишним вниманием к своей персоне. Но решил быть вежливым до скрежета зубов.

— Тебя как зовут? — спросил самый любопытный и разговорчивый. Вова немножко завис — как назваться? У них тут имена — язык сломаешь, а его фантазия была не настолько богатая, так себе, если честно, чтобы придумать что-то такое-этакое. Вспомнил близнеца и ляпнул:

— Мэйнард.

— Ты что, из благородных?

— Наверное, бастард.

— Чей? Думаешь, самого барона?

— Нет, сына его.

— Его сына выгнали в изгнание.

— Да я сам его недавно видел! С двумя женщинами входил в особняк к этим, что живут в горах, А, Мансикк, вспомнил.

— И что ты там делал? Это же шерд знает, где!

— Что, что… Дела там у меня были.

Они разговаривали так, как будто Вовы тут вовсе не было. И это его вполне устраивало. Как будто он находится на передаче “Пусть говорят”. Только эти — в центре, а Вова зрителем, вертя головой на каждого говорившего. Наконец, все выговорились и уставились на него. Красавчик стоял с самым задумчивым видом, пытаясь вспомнить, кто такой бастард. Слово было красивое, но у них оно было явно не в почёте. И чуть было не спросил у собравшихся вокруг него любопытных о значении этого слова.

— Что? — спросил он на их ожидающие ответа взгляды. — Вы столько спрашивали, что я не знаю, на какой вопрос отвечать первым.

— Так ты нам скажи — ты правда бастард барона?

— И какого, какого из них?

— Я сын своих собственных родителей, никаких баронов не было и нет, — отмахнулся Вова. — А имя давал… — сразу мелькнуло воспоминание от маман — “ а имя тебе дал дядя Боря, мой брат” — дядька мой дал имя. Это у него друг был с таким именем, вот меня так и назвали.

— Понятно… Не бастард, значит.

И во взглядах, и в голосах было сплошное разочарование. Людям хотелось развлечения и пищи для сплетен. Увы, Вова им не дал их. Не к одному же ему “обломинго” прилетать, хехе. Челядь разбрелась кто куда, у каждого было своё место и дело в этом огромном доме, один Вова остался не у дел и впервые в жизни почувствовал свою никчемность. Оглядевшись, увидел парнишку помладше него, разноцветными перьями, собранными в пучок, сметавшему пыль в дальнем углу. Веничек был то на длинной палке, то на короткой. Интересно… На кнопочке, что ли? Он, делая вид, что ему всё равно, подошёл к парнишке поближе и увидел, что никакой палки нет вовсе. Сметя пыль с одних бардюрчиков и завитушек настенных, паренёк просто подкидывал веник с перьями вверх и тот сам всё делал уже там. Потом щёлкал пальцами, тот спускался вниз, и он продолжал своё дело в другом углу. Вова только присвистнул. Опять магия, чтоб её… И такая тоска его обуяла! Последний служка владеет магией, а он нуль без палочки! А дома-то! Дома он огого кто и без этой дурацкой магии. Вдруг увидел камин чуть в стороне, за колонной, и тут же созрел план — свалить! Срочно свалить домой! А что, вдруг из этого как раз и уйдёт к себе, на “свою” сторону! Оглянувшись по сторонам и не увидев никого, кто бы мог за ним наблюдать, Вова потихоньку, опять же, делая вид, что просто прогуливается, разглядывая картины и всякие канделябрики на стенах, подошёл к камину и стал его осматривать. Может, есть кнопочка какая? Пощупал даже. Уже хотел перелезть через прикаминную решётку, но тут услышал своего барона, окликающего его во всю свою лужённую глотку:

— Эй, кхекк, ты где? Нам пора!

Вова быстро рванул к нему, чтобы тот не догадался, что он задумал побег. Молча подошёл, молча вышел следом и так же молча сел в таратайку. Как только барон уселся напротив, тут же протянул ему что-то, завёрнутое в бумагу.

— Угощайся, это пирог с мясом.

Хотел было Красавчик гордо отказаться, но в животе голодные рулады вводили симфонии МЯСКОвсого и ЧАЙковского одновременно. Сглотнув слюну, взял пирог и посмотрел на барона.

— Я же ещё не заслужил, вроде, — смотрит исподлобья.

— Мне слуга нужен живым и здоровым, — подмигнул гадский “дракон”. Хоть и не хотелось Вове верить в такое, но факты вещь упрямая. Кивнул и стал есть.

Таким образом они проехались ещё в три дома. И каждый раз Вова присматривался к каминам. Но больше такой лафы не было, как в первом доме. Да и еду барон больше не приносил. Выйдя из последнего особняка, барон Персиналь поинтересовался у подопечного:

— Ну, что, домой обедать или в трактир?

Вова ответил быстрее, чем подумал:

— Домой!

Они сели снова в экипаж и барон сказал кучеру:

— Едем домой.

Трясясь в обратном направлении, перевоспитуемый думал, а почему бы порталом не махнуть? Чего они трясутся-то так? И, конечно, не удержался, чтобы не спросить:

— Л-лорд Пер-рсиналь, можно сп-просить?

Тот кивнул и вопросительно поднял в ожидании брови.

— А чег-го мы тряс-с-сёмся по этим дор-рогам-гам, а не премищ… ай! — прикусил язык, — щамся порта-тал-лом? Ррраз! И дома, за сто-лом-ломмм.

— Это затратно очень… — ответил фон барон.

Вова тут же навострил уши: затратно — значит, покупает-таки магию дедуля! Вот же врун…

— …по энергетике и количеству магии. На пустяки истратишь, а вдруг дело важное какое появится, а сил построить магический переход не будет. Вот и ездим по таким дорогам. А были бы с крыльями, — размечтался барон, подняв голову к небу, — взлетели бы и уже через пять минут были дома. Ладно, что мечтать…

— Д-дороги-ги мож-но-ннно было бы и выр-ровнять-нять, а то з-зуб на з-зуб не-е попа-пад-дает.

Вот удивительно, но этот мечтатель говорил и не заикался, как Красавчик. Привычка или снова магия? Летуны, блин… Мечтает он. Вот из-за одного этого пойдёт завтра на эту свадьбу тройную, чтобы увидеть на их рожи разочарованные. Вот уж он посмеётся тогда, позлорадствует! Вова тоже теперь сидел, мечтал и похихикивал.

Вскоре приехали в замок баронский и Вова выдохнул. Наконец-то, земля… Он вышел из таратайки, пошатываясь, как с корабля. Есть с чем сравнить, знаем, плавали. Был как-то с маман в круизе. Он сделал пару шагов, слегка пошатываясь, а тут и барон подоспел, чтоб его… и по привычке положил на его плечо руку. Вова и рухнул под такой тяжестью.

— Чтоб вас… — пропыхтел он, лёжа на дорожке перед коваными воротами, — вот никак нельзя меня в покое оставить?

Вуоретт расхохотался и, подхватив тщедушного “работничка” подмышку, потащил в замок. В таком жалком виде и занёс его в дом. Ну, хорошо ещё, гостей нет никаких, совсем можно же со стыда сгореть. Барон занёс его и, поставив у стеночки, пошёл, вопя на весь дом:

— Мииилаяяя! Мы вернулись! Что у нас на обед? А я то бы и от повторения завтрака не отказался! Ты как, повтор или новый завтракообед? — повернулся к Вовке, который стоял злой, как сто пиратов. Но услышав о еде, решил оставить своё настроение за дверью, которая как раз медленно захлопнулась за ним. Кивнул и ответил довольно скупо, для себя:

— Выбираю второе.

— Ну, я так и думал. Как думаешь, если мы руки не помоем, сильно нас побьют?

Барон шутил, подмигивал, как будто целых полдня не измывался над Вовой. Но тот держал лицо — брови сдвинул, губы сжал и ничем не выдавал своих чувств.

- “Продержаться… Всего неделю. Я выдержу, я выстою… Русский я или нет, в конце концов,” — вдруг вспомнил он о своей принадлежности к своей родной расе. Барон повернул явно на кухню, и Красавчик пошёл за ним.

Руки они, всё же вымыли. Иначе баронесса грозилась выгнать и больше никогда не их кормить. Вообще всё как-то странно было в этом замке. Никаких толком слуг не было. Разве что повар. И то, когда они зашли, леди снимала фартук и сама отмыла руки. Барон с удовольствием ей поливал из кувшина. Вова вспомнил маму — она дома палец о палец не ударяла, “не комильфо, что люди подумают!” “Люди” — это подружки их круга. Поэтому у них были повариха, тётя Галя, экономка Лидия Сергеевна, водитель для матери Пётр Николаевич — отец сам рулит, любит это дело, а, да, садовник, парочка горничных. Они уборкой занимаются. Прям, ломовые лошади, а не горничные. Им маман столько работы придумывает вечно, что Золушка, наверное, обрыдалась бы над ними. А тут бароны… И замок вон какой! Интересно… Вова задумчиво ел, ворочая в мозгу то, что увидел вчера и сегодня. Вон, у той, как её, Лоньки, как её брат называет, у них слуг полон дом. Он вспомнил сэра Бэрримора и хмыкнул. Надо же, и тут есть такой. Потом какой-то парниша крутился, вроде него, за столом тоже слуги туда-сюда ходили.

— Вова, — неожиданно обратился к нему барон Вуоретт, — а скажи на милость, почему тебя мой сын назвал Кхекк?

Вова обиженно оттопырил губу.

— Понятия не имею. Я такое слово не слышал даже.

— Ну, у нас так называют того, кто себя любит и красуется сильно перед другими.

Вовка моментально покраснел, как рак, и возмущённо воскликнул:

— Да фамилия у меня такая! Красавин! Поэтому друзья… — тут он несколько снизил обороты, — в общем, все в школе называли Красавчик. Вот и майор ваш тоже туда же.

— Ааа, понятно! Значит, никакой ты не Кхекк, просто заблудился, и забыл, где фамилия, а где кличка, — глубокомысленно ответствовал Вуоретт…

Вова дёрнулся было недовольно, но… промолчал. Что-то и спорить расхотелось. Да и есть, кстати, тоже. Хотя он уже умял и суп, который отродясь не могла подсунуть мама, и мяса кусок такой вкуснотищи, какой не ел ни дома, ни в ресторанах Калининграда, а на десерт были огромной величины клубничины, но они тут назывались по другому. Как же леди их называла? Ман… чего-то там. Но вкус был другой, не было той кислинки, что у земной клубники. Поскольку его никто не отпускал, Вова сидел и ждал, когда наестся барон. Его супруга уже тоже закончила трапезу и, как и Вова, ждала, когда насытится этот фон Проглот. А он и не торопился. Ел и рассказывал, как интересно он съездил и кого навестил, кому рассказал о значимой свадьбе, вернее, свадьбах.

— Не представляешь, как все были шокированы! Сколько удивления, радостного ожидания! Вот, что бы кто ни говорил, а я уверен, что всё получится! — Вуоретт говорил вполне искренне, подзабыв о своих сомнениях у Петруса в замке. — так что, придут все! Надо будет устроить у нас большой бал и застолье. Как думаешь, Ния?

— Не знаю, надо срочно пригласить тогда поваров в помощь нашему, пригласить слуг. Представляю, как оживится наш замок! Но надо это всё согласовать с графами Силмэ. Вдруг они захотят у себя устроить всё?

— Мы ближе от Храма живём, — подумав, ответил Вуоретт, — но ты права, я переговорю с ними.

И взглянул на Вову:

— Помой посуду и приходи ко мне в кабинет.

Вова остолбенел. Кто, он будет посуду мыть? Да он дома и ложку никогда за собой не мыл! И кружку не ополаскивал! И… снова промолчал. Сжав губёшки, встал и стал собирать тарелки. Он не видел, как усмехнулся барон, поверх его макушки и улыбнулась леди. Блииин! А где раковина-то? Он огляделся по сторонам, но так её и не увидел.

— А в чём мыть? Где у вас раковина?

— Что? — барон остановился уже в дверях, а леди повернулась, почти выйдя из-за стола.

— Ну, куда положить посуду? У вас же нет посудомоечной машины, а раковину я тоже не наблюдаю.

Барон Персиналь озадаченно уставился на парня:

— Машина? Что за машина? А у вас, что, есть такая?

— Есть, — буркнул Вова, — засовываешь в такую коробку железную, на кнопку нажимаешь и она сама стирает, если бельё и моет, если посуда, кастрюли там, стаканы. Ну, там, порошок надо ещё кинуть.

— Да как же она без рук моет-стирает? — никак не мог понять барон, — что-то ты темнишь, дружок. Не сочиняешь ли?

— Могу нарисовать. Я немного рисую, — без ложной скромности сказал парень. Он, и правда, умел рисовать, но, в основном, это были задастые и грудастые девицы, денежные купюры (правда, только половинки, которые он с приятелями сворачивал и подбрасывал под ноги прохожим, развлекаясь). Но, если постараться, то мог и срисовать, и нарисовать по памяти что-то.

— Всё, пошли во мне в кабинет!

— А посуда?

— Потом вымоешь, пошли! — барон потащил парня за руку за собой.

Зайдя в тот самый кабинет, где он вывалился из камина, Вова уселся за внушительный стол, что стоял у окна. Барон уселся в своё кресло и придвинул Вове большой белый плотный лист бумаги и перо в чернильнице. Красавчик завис. Потом, голосом школяра из мультика, перейдя на фальцет, воскликнул:

— А это чего у вас тут? Ручка, что ли? И как она пишет?

Барон поднял брови:

— То есть, как она пишет. Берёшь в руки и пишешь. Ну, или рисуешь. Что не так?

Закусив губу, Вова осторожно достал перо и стал разглядывать. Конечно, тут же поставил кляксу на чистый лист. Но это его не смутило, он страшно развеселился и, подняв руку с пером вверх, с пафосом воскликнул:

— Я памятник себе воздвиг нерукотворный! Или нет… не то… Вот! На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел… Пушкин, блин блинский с пером! Хахах!

Вова опустил свой горящий восторгом взгляд еще на пару клякс и стал усердно пририсовывать к ним носы, уши и в конце концов у него получился слон с огромным ухом и бабочка с усиками. И так увлёкся, что забыл, зачем его сюда притащили. Наконец, Вуоретт Персональ Привёл его в чувство вопросом:

— Наигрался? Рисовать свою машину будешь?

— Ой… ну, я просто потренировался, у нас такими давно уже не пишут, лет двести. Ща нарисую.

Он начал выводить посудомоечную машину, какую помнил по своей кухне. Потом понял, что нарисовал просто коробку, а как она работает, не видно. Стал рядом рисовать в открытом виде, так сказать, в разрезе.

— Вот в эти решётки складывается посуда. Они выдвигаются, чтобы удобно было уложить посуду. Потом затаскиваются обратно внутрь и закрываются дверцей. А, там ещё такие таблетки пихают, с помощью которых и моется всё. Вода поступает по трубам и, под давлением, всё отмывает. Вот…

— Интересно, — скептически оглядел барон его художества, — я подумаю, что можно сделать в этом направлении.

Вова пожал плечами. Он мог бы сказать, что у них всё работает на электричестве, но не стал. Как объяснять про него, он не знал. Пусть фон барон Умниковский сам думает, как и что. В конце концов, у него ж мааагия есть! Красавчик хихикнул.

— И чего сидишь? Иди, посуда сама себя не вымоет, — не отрывая взгляда от каракулей, пробормотал барон. Вова вздохнул и отправился обратно. Как только за ним двери закрылись, барон хмыкнул ему вслед, весело улыбнувшись и, вытянув ноги под столом, стал думать, как эту штуку привести в действие.

Красавчик притащился на кухню, налил в лохань горячую воду, стоявшую наготове на печи, и сгрёб всю посуду в неё. А чем мыть-то? Он и дома этим не озадачивался, а тут и подавно понятия не имел. Посуды было очень много. Вот когда он пожалел, что в нём нет ни капельки магии. Так бы махнул рукой и ррраз! Посуда вся вымылась! Он размечтался и тут же получил подзатыльник. Это был повар, как его… Забыл. На хлюста похоже.

— Чего размечтался? Мой, давай, — и грозно сверкнул глазами. Вовины мечты враз стухли, и он спустился на грешную землю.

— Чего сразу драться, — возмутился себе под нос, и чуть погромче, — чем мыть-то?

— Руками, чем-чем. Никогда не мыл, что ли?

— Нет, я… художник.

— А это что ещё такое? — вытаращил глаза повар. Вова растерялся.

— Ну, те, кто рисует…

— Вывески, что ли, для таверен и лавок?

— Ну, и это тоже. А ещё картины, портреты.

Повар упёр руки в бока:

— Если ты такой умелец, намалюй меня. Вот прям таким, как я есть — в куртке,

колпаке и…

— …грязном фартуке?

Повар недовольно глянул на фартук. Он, и правда, был заляпан.

— Пятна можно и не малевать. И, если будет похоже, сам вымою посуду.

— Ну, мне нужна бумага, карандаш.

— Это что за зверь?

Вова в отчаянии возвёл очи к небу:

— То, чем рисуют!

— А, грифель! Понятно. Сейчас, минуточку!

Повар убежал, а Красавчик приуныл. Что за страна, как тут жить, когда они элементарного не знают? Малевать вывески! Мама дорогая! Всю жизнь мечтал. Зашла леди и поинтересовалась:

— А где Хьюст? Нам ужин надо обговорить. Намечаются гости.

Вот оно, имя! И, правда, похоже на этого, хлюста. Вовка мысленно поржал, но тут же подобрался и очень галантно, склонив перед леди голову, поинтересовался:

— А могу я узнать, леди Гортензия, кто прибудет?

Леди улыбнулась.

— Что такое гортензия?

— А… вы не Гортензия? — растерялся парень. Меньше всего он хотел обидеть хоть как-то эту милую леди.

— Леди Гортенния, к вашим услугам, — она снова улыбнулась.

— А, ясно, немножко перепутал, — смущённо кивнул он. — У нас это цветок и, между прочим, очень красивый. У матери на даче целых два куста растут.

Тут примчался Хл… Хьюст, то есть, с огрызком бумаги, но довольно большим, и грифелем, который, как и подумал Вова, был обычной палочкой-стержнем, без “рубашки”. При виде баронессы, повар резко затормозил и снова набросился сурово на Вову:

— Как? Ты ещё не вымыл посуду? Ты что себе позволяешь?

Красавчик пожал плечами:

— Вы же сказали, что сами вымоете, мне не доверяете, вдруг, разобью её. Я ведь только и умею, что грифелем по бумаге водить.

Он никогда за словом в карман не лез и теперь тоже не был намерен “прогибаться под этот изменчивый мир”, то есть, под выкрутасы повара. — Вы принесли, что хотели? — Вова поднял на Хьюста невинные глаза.

— Принёс, — буркнул тот и кинул искомое на стол.

— Что это? — заинтересовалась леди Гортенния, — бумага? Для чего?

— Ну… ваш повар не поверил, что я рисовать умею и принёс бумагу, чтобы я нарисовал что-нибудь. Вот, думаю, кастрюлю, что ли, нарисовать?

Повар зыркнул на него и неожиданно рассмеялся:

— Нет, врёшь, я просил меня нарисовать, а не кастрюлю. Так что —

садись и рисуй, раз пообещал. А я, так и быть, посуду сам помою. Мне уже и к ужину готовиться надо.

— Хьюст, по поводу ужина… надо пригласить твоих помощников, у нас сегодня будут гости, — сказала довольная леди, — прибыл сынок наш с женой и дочерью! Представляешь!

— Ох, миледи! Уж ради вашего Гринга я расстараюсь! Да ещё с деточкой! Сколько же ей годчков?

— Я так обрадовалась, что даже не спросила. Всё узнаем, когда они прибудут. Вечером!

Вова сразу наябедничал:

— Если речь идёт про майора, то дочь его огромная дылда! И лет… наверное, даже больше, чем мне.

Миледи и повар переглянулись. Но он тут же её похвалил:

— Но красивая, очень даже. И добрая, хоть и ехидная.

Миледи рассмеялась:

— Да есть в кого, если что. А тебе сколько лет, в таком случае?

Он смутился. Врать не хотелось, а признаваться, что только школу и успел закончить и ему всего восемнадцать, говорить не хотелось, но под внимательным взглядом миледи он сказал, хоть и через силу:

— Восемнадцать. Но скоро будет уже девятнадцать!

Она не стала ни охать, какой он маленький ещё, юный, ни жалеть или смеяться над ним, а сразу перешла к делу:

— А ты права рисуешь? Тогда садись вот здесь и рисуй Хьюста, как обещал.

Его усадили на стул со спинкой и дали, наконец, грифель. Он сидел, то скрючиваясь, то откидываясь назад и глядя, как бы, со стороны, закрывал глаза, прищуривался — в общем, со стороны можно было подумать, что он выпендривается, но нет, Вова творил! Он рисовал с вдохновением, с усердием, даже язык высовывал, облизывая губы. Всё это время повар мыл посуду, шинковал, резал, поглядывая на него иногда, а леди Гортенния сидела и смотрела, как парнишка рисует. Наконец, он закончил.

— Всё… — выдохнул он и вдруг, посмотрев на рисунок, растерялся, — ой…

— Что ой? Не получилось? Вместо меня кастрюлю нарисовал? — съехдничал Хьюст, но Вова зажмурился и потряс головой.

— Сам не понимаю, как так вышло… Леди Гортенния, я … вот… — он протянул рисунок леди. Та взяла его и подняла брови:

— Ты же ни разу даже не взглянул на меня! А кто эта девушка? Или…

— Да, внучка ваша, ну, как запомнил её.

— Она вылита я в молодости… Какая взрослая девочка… Я уже боюсь этой встречи. Говоришь, она добрая?

Повар уставился на Вовку и сверлил его убийственным взглядом. Он был очень сердит. Но Вова снова взялся за грифель:

— Не сердитесь, сейчас и вас нарисую.

Через пятнадцать минут показал законченный рисунок повару.

— Как? Нравится? — с волнением спросил его. Тот долго рассматривал, потом положил на стол, разгладил как следует и кивнул.

— Дома повешу на стенку. Похож… очень. Спасибо. И вали уже отсюда, — махнул на него рукой. — Нечего тебе тут делать.

Два раза Красавчику повторять не надо было. Он выскочил из кухни, на ходу удивляясь, что не заметил, когда ушла леди Гортенния. Вечером встретится с майором… Ух! Всё ему выскажет! Воспитатель хренов!