Месть со вкусом мяты

Глава 19

А в замке жизнь налаживалась. Прошёл, всё же, суд, по настоянию графини Пантэрри-Хантэрр. И был ею с треском провален. Позорное имя, что кинул ей бывший муж граф Льёнанес-Сильмэ, Дукаан-лишённая чести, перечеркнуло всю её светскую жизнь, да и всю остальную тоже. Личная жизнь вылезла наружу и стала достоянием общественности, о ней писали во всех газетах, шушукались на всех мероприятиях и балах, и второй муж решительно выпроводил её в загородное имение. Так что можно было больше не бояться, что она появится и испортит им жизнь, по крайней мере, в ближайшем будущем.

Целых две недели гувернантка пыталась избегать графа, занятого, кстати, беготнёй по судам. По крайней мере, минимизировала эти встречи и перевела их в строго официальное русло. Даже спать перешла в детскую.

Она боялась… Жутко боялась того, что могло произойти. Казнила себя за тот поцелуй, посчитав себя легкомысленной особой. Да, он разведён, да, суд оправдал её “вторжение” в жизнь детей, увидев положительную динамику в их поведении и учёбе. Но не оставляло ощущение нереальности всего, что происходило вокруг. Как будто этакий затяжной сон и вот-вот она проснётся или в Калининграде, или вообще дома. А, может, даже ещё в самолёте на подлёте к Калининграду. Хохочущий замок, дети, которых она полюбила всей душой, Петрус… Граф! Целый, настоящий граф… Да ещё такой, от которого дух захватывало, от одних воспоминаний об их походном поцелуе млела, мутилось в глазах и слабели ноги. Ну откуда всё это могло взяться? Только и могло, что присниться.

— А когда я проснусь, как же мне горько будет и обидно… — Енка лежала в кресле качалке и всё думала и думала о нём, о несносном графе. Приползла Элька и втиснулась сбоку. Через пять минут притащился со своим одеялом и Мэй.

— Эй, двигайтесь! Я тоже хочу, — воскликнул он недовольно, и они стали вжиматься, чтобы принять ещё одного в свою тёплую компанию. Вскоре дети, убаюканные очередной сказкой о Сивке бурке, сладко сопели, а она думала:

- “Ну и как просыпаться без них? Я ж от тоски по сну помру в реалии”.

Дверь бесшумно открылась и на пороге возник граф. Лёгок на помине… Она подняла на него глаза и щёки вспыхнули румянцем.

— Вы вовремя, они как раз уснули. Это уже в обязанности вошло у вас — разносить их по кроватям, — стараясь скрыть смущение, пошутила она.

Граф кивнул и, легко подняв дочь, перенёс в кровать. Следом и сына. Она по привычке чмокнула каждого и тихонько вышла, прикрыв двери. Он слегка дотронулся до локтя леди Йены и сказал тихо:

— Приглашаю отметить окончание суда.

— Да ну? Неужели всё закончилось? И что там? Что сказали? К чему пришли? — забросала она его вопросами.

— Всё решилось в нашу пользу, так что, думаю, за это поднять по бокалу вина, — он значительно поиграл бровями.

— Да, согласна, можно, я не против, — закивала, изобразив улыбку, а сердце глухо забилась. Почему она боится? Ну, поцелуются ещё разок. За эти недели он и не вспомнил о ней ни разу, скорее всего. А они с детьми и пирог успели испечь, и в войнушку с бомбочками водяными поиграть, и в поход снова ходили в оранжерею, только уже просто чисто познавательно — дети рассказывали свой гувернантке о тех растениях, что там росли, о живности, что водилась и искали новое место для нового похода, каникулярного, пригласить ещё детей и пожить с неделю там… Слава богу, что никаких хищников не было. Уроки почти все шли хорошо. Единственно — урок труда у Мэйнарда хромал — если с Лониэллой Клубничкина могла повышивать, пошить что-то, то он этим не хотел заниматься. Зато пристрастился к рисованию и терроризировал сэра Бэрримора фехтованием, у которого это дело было поставлено очень даже неплохо. Можно было наблюдать их бои в главном холле, где они начинали, а потом в азарте парочка могла перемещаться по всему замку. То и дело слышно было:

— Хак! Атакую!

— Наступаю! Маневрируй!

— Перенос! Атака!

И всё в этом духе. Слуги старались не попадаться им под ноги, но к таким играм относились с пониманием — граф обязан уметь держать оружие в руках.

Так что им было, что обсудить за чашкой или рюмкой, как дело пойдёт. Она отвернулась, скрывая улыбку. Нельзя показывать, что ей понравилось его предложение, а то, не дай боги местные (она так их и не выучила ещё) отмечать даже ничего не станут… Вдруг дело и не дойдёт до отмечания, а сразу перейдёт к “десерту” в виде сладких, головокружительных поцелуев. Граф вёл её в кабинет, слегка придерживая за локоть. Она некстати вспомнила, что давно не занимались письмом. Пора бы восстановить, что ли, занятия, раз у графа все дела завершились столь прекрасно.

- “Вот сейчас и предложу… позаниматься. А то давно уже отлынивает граф”. Они вошли, и она открыла уже было рот, чтобы предложить позаниматься, но… растерялась — в комнате была зажжена всего одна свеча, правда, толстая и высокая, но одна, и стояла она где-то в глубине кабинета, куда девушка ещё не ходила. Как-то недосуг было. Они предсказуемо прошли туда, и Ена увидела столик с её любимым драконьим графином, фруктами и мелкой закуской в виде кусочков сыра, ветчины и особым способом приготовленной рыбы. Отдельной горкой в глубокой вазе лежали маленькие пирожные. И свеча в середине всего этого. Граф Петрус галантно усадил девушку на диванчик и сел напротив. Свет свечи отражался и плясал в его глазах и они особенно напоминали сейчас глаза хищника, того самого, Бонифация…

— Ну, что ж, поднимем наши бокалы за завершение, и довольно быстрое, надо сказать, нашего общего дела. Вы же тоже переживали, не так ли, леди Йена? — он посмотрел на неё, наливая вино и так горячо стало, как будто резко выглянуло солнце и прямо над головой

“Бонифаций” налил красивое, переливающееся огненной лавой в свете свечи, вино и передал один бокал ей. Они выпили по глотку и замолчали. Как будто оба боялись нарушить ту хрустальную тишину, что воцарилась в комнате. Енка протянула руку к фруктам и взяла апельсин. Он был очищен уже, оставалось отделять дольки и есть. Что она и делала — отковыривала одну и клала в рот, другую — туда же… А граф сидел, откинувшись на спинку дивана и, слившись с тенью, следил за каждым её движением, только глаза горели оранжевым, как те же апельсины. Снова потянулся к бокалу, и она невольно сделала то же самое.

— За что на этот раз?

— Можно… за вас? Вы столько сделали для меня, для моих детей… И, леди Йена, хотел вам немного рассказать о… драконах. Наверное, не раз слышали о них от нас. И недоумевали.

— О, да! Везде драконы, во всех названиях, во всех рассказах. Что это? Просто, типа, традиций? Сказки? Легенды? Дети не раз меня так называли, — она тихонько фыркнула.

— Ну, в общем, да, мы и есть потомки драконов. Давно хотел рассказать. Ну, чтобы знали, были в курсе того, с кем живёте… под одной крышей. Причём, не одного, так сказать, вида, а разных. Вот у вас, там, — он мотнул головой куда-то себе за спину, — все одинаковые?

— Нет, конечно, разные расы есть, — всё ещё не сильно веря в его слова, задумчиво сказала Енка. И на всякий случай вцепилась в ножку своего бокала, как бы прячась за ним. — Если перечислять, думаю, часа на три дело растянется. И традиции разные, и внешность у каждого народа. Ну и языки тоже.

— О, даже языки! Интересно… Нет, языки все у нас одинаковые. Так вот… Есть просто драконы, ящеры, так сказать, есть змеи воздушные, водяные, есть волки или собаки, кому как нравится, птицы, и даже кошачьи.

Она слушала, сначала скептически подняв бровь, но потом рассказ захватил, и она сидела, забыв и про вино, и про апельсин, подалась вперёд и слушала, заворожённая больше, скорее всего, его глазами, которые то и дело вспыхивали огнём, чем рассказом.

— И что? Какой вы?

— Я льёнанес, львиной породы.

Енка оторопела от такого стопроцентного попадания и рассмеялась:

— Да не может быть такого! — и не обращая внимания на его обиженный вид, продолжила возбуждённо, — я ведь сразу дала вам определение — лев Бонифаций!

Он очень удивился:

— А… почему Бонифаций?

— У нас мультик есть про него. Как он в Африку ездил в отпуск и там развлекал местное население. А… как поверить в то, что вы лев? Ой, а жена… ну, бывшая! Постойте, не говорите, сама попробую догадаться. Она тоже из кошек, Пантэрри… пантера, что ли?

— Да! Так и есть. Как вы догадались? — он так удивился, что вскочит и, пробежавшись вдоль стола туда-сюда, присел с ней рядом. — Причём, “рыжая пантера”

— Вас “вычислила” по глазам. А графиню по ассоциации — фамилия сильно смахивает на наше слово — пантера, Пантэрри. Странно, почему рыжая-то? Она, вроде, не рыжая.

— Просто с подпалинами по бокам, ближе к животу. Есть у них в семье что-то вроде легенды семейной. Что одна представительница их рода прыгнула через заградительный огонь во время какой-то свары, войны, чтобы попасть в дом, где остались её дети, и не рассчитала прыжка, попала как раз в середину. Выпрыгнула сразу, но живот опалила.

— Теперь мне становятся понятны и споры детей, кто они. Особенно Мэйнард очень не хочет быть льёнанесом, — она хихикнула. — А по какой причине?

- У нас дед какой-то там дальний был классическим драконом. Вот и он мечтает об этом. Кстати, наш Виторус тоже классический.

— Угу, знаем мы, кто он классический.

— Ну, тут всё сложно, на самом деле, но говорить не буду. Пусть, если что, сам рассказывает.

За разговором незаметно выпили почти весь кувшин. И Петрус давно уже завладел её руками, причём, обеими. Сначала просто держал в своих, потом стал поглаживать, то тыльную часть ладони, то нижнюю, и это было так… мурашечно, что хотелось просто закрыть глаза и млеть. И она на миг закрыла их. Тут-то несносный граф и подловил её, как будто специально ждал этого момента. Он снова поцеловал её. Но не сильно-то и долго. Отодвинувшись, встал и прошёлся снова по небольшому пространству этого закутка. Наконец, остановился. Всё это время она молча наблюдала за мужчиной и сердце отстукивало в груди:

— Бух, бух-бух, бух-бух-бух, — всё сильнее и быстрее.

Остановился как раз напротив, но через виераспойт. Сегодня он вполне оправдывал своё предназначение — говорить правду и только правду. Ну, или, хотя бы, выговориться. Наконец, собрался с духом и сказал:

— Я… хотел бы обозначить, сказать… Йена, леди… шерд, я боюсь, честное слово! Я люблю вас и хотел бы, чтобы вы стали моей женой. Вот… — он, как фокусник, достал коробочку — ярко-красную, обвязанную золотистой ленточкой. Не стал ждать, пока она, с широко распахнутыми глазами, смотрела то на него, то на коробочку, сдёрнул ленту и вытащил оттуда кольцо. Большое, массивное, с огромным рубином. Быстро, пока девушка не пришла в себя и не сбежала, чего он боялся больше всего, надел на безымянный палец и оно тут же сжалось и село так, как будто и было там всегда. Поднял руку с кольцом и поцеловал сначала пальчики, потом ладошку.

— Йена, только не говори “нет”… Я просто не переживу!

— Нет…

Он дёрнулся и рухнул на колени перед ней, обхватив за талию и уткнувшись в живот лицом:

— Не отпущу!

— Да нет же, — забормотала она, — я хотела сказать, что не хотела говорить “нет”. Я… тоже люблю вас — тебя и близняшек, этих несносных, любознательных, смешных и таких милых… — руки сами зарылись в его шевелюре и перешли на шею, потом нырнули под ворот рубашки. Петрус рыкнул и, вскочив на ноги, накинулся на неё, как жаждущий из пустыни до источника. Предыдущий поцелуй был не в счёт. Припал к губам и долгих пятнадцать минут они целовались самозабвенно и замок замер, притих… Потом они сидели в обнимку и, хихикая, кормили друг друга, кто что со стола стащит. И снова целовались и Енка взъерошивала его волосы, слегка царапая голову своими коготками и вдруг сами собой вспомнились стихи:

Петрус закрыл глаза и сжал девушку так сильно, что она пискнула. Он встал и, подхватив её на руки, понёс из кабинета через другую дверь, не выходя в коридор, к себе. И там тоже горели свечи по разным углам, отбрасывая причудливые тени на стенах, потолке и их лицах. А потом… сам замок, не иначе, этот несносный Хойвеллл, читал им шёпотом Пастернака…