Море света

ГЛАВА 10

Шаг — теоретическое расстояние, которое может пройти гребной винт за один оборот. Качка — колебательные движения носа и кормы судна.

(прим. пер.: pitch — переводится с англ. как шаг винта и качка судна).

Не спеша иду к дому отца по той же дороге, что и прошлой ночью. У береговой линии пузырится белая пена на шелковисто-черном фоне, мили холодного океана отделяют меня от гребаной реальности. Вода бьет меня по ногам, а я думаю о девушке, которую не могу выбросить из головы. Размышляю о том, что делаю, и как все это закончится.

Плохо.

Вдыхаю запах мокрого песка и соленого воздуха, понимая, что мне нужно покинуть этот город. Если я останусь… Нет, нет, я не могу даже думать об этом.

Атлас все еще не спит, он не находит себе места, волнуясь по поводу той школы, в которую я не хотел, чтобы отец его записывал. Хотя мне хочется наброситься на папу за то, что он не обращает внимания на то, чего хочу я, но радостное предвкушение Атласа остужает мой порыв.

— Папочка! — Сын бросается ко мне, обвивая руками мою шею. — Ты здесь. Я думал, ты уже уплыл.

Прижимаю его к себе, крепко обнимая крошечное тело. Он пахнет печеньем и грязью.

— Я отчалю утром, дружище.

Он отстраняется и смотрит на меня с хмурым выражением лица, его задумчивые глаза, такого же цвета, как и мои.

— Почему я не могу уплыть с тобой на этот раз?

Я взъерошиваю ему волосы.

— В другой раз. Нас не будет пару недель.

Атлас бросает на меня недовольный взгляд, но это ненадолго. Этого ребенка ничто не расстроит. Он такой же, как и его мама. Всегда счастлив, всегда легко прощает. Вспоминаю ее. На миг ее образ всплывает в моей голове. Ее улыбка. Ее голубые глаза. Думаю о ней в ожидании мук. Я знаю, что скоро на мои глаза навернутся слезы, а за ними последует боль. Но этого не происходит. Воспоминания проносятся сквозь меня, словно шторм, сметая все на своем пути и разбрасывая на многие мили.

Из-за угла появляется папа, на его груди пристегнут игрушечный пистолет, а в руках еще два. Атлас широко мне улыбается.

— Мне пора. Мы на задании. — Вырвавшись из моих рук, он преднамеренно шлепается животом на пол, а затем начинает ползти по-пластунски. Сын хихикает, спрятавшись за диваном.

Папа улыбается.

— Мне нравится, что он здесь, со мной.

Я фыркаю. Мне нечего ему сказать. Не тогда, когда Атлас рядом. Я знаю, что мой папа хочет наверстать упущенное. Я понимаю, он редко видел нас, когда мы были детьми, но это не значит, что я хочу, чтобы Атлас жил с ним постоянно.

Сын носится по дому и коридору, крича:

— Я никогда не лягу спать!

Ему пять. В его мире «сон» — это плохое слово.

Я иду на кухню и наливаю чашку кофе. Смотрю в окно. Ничего не вижу, кроме кромешной тьмы и своего отражения. Мешки под глазами, морщины в уголках, обветренное лицо… Мне не нравится то, что я вижу, но разве когда-нибудь нравилось? Был ли я когда-нибудь полностью доволен своей жизнью и решениями, которые принимал? Нет, такого никогда не было.

Провожу руками по волосам, желая разбить голову об окно. Может быть, почувствовав боль, мне станет легче. Я пережил невообразимые потери по сравнению со многими другими людьми. Боль, муки — ничто не сравнится с тем разрушением, которое я причиняю сейчас.

Папа заходит на кухню. Поворачиваюсь к нему лицом, скрестив руки на груди.

— Зачем ты сделал это? Я же говорил тебе, что не хочу, чтобы он знал.

Папа прекрасно понимает, о чем я говорю. Он медленно качает головой, сузив глаза.

— Он заслуживает знать.

Между нами повисает тишина.

— Нет, это не так. — Опускаю руки. — Это только все усложняет.

— Ты усложнил все, переспав с ней.

Папа никак не может знать, что я это сделал, это лишь его предположение. И он прав.

— Не вмешивайся, — предупреждаю я, ставя кофе на кухонный стол.

— Она знает?

Я замираю, мое сердце бешено колотится в груди. Слышу этот звук в своих ушах.

— Нет. — Иду по коридору в свою старую комнату, где сейчас обитает Атлас. Она не сильно изменилась с тех пор, как здесь спал я. Коробки со школьными альбомами Бэара до сих пор стоят в углу, а мои старые бейсбольные трофеи стоят нетронутыми, пылясь на полках. На прикроватной тумбочке фотография Ретта, нашего старшего брата. Наверное, папа положил ее туда. Знаю, что это точно не мог сделать я, или, возможно, Атлас где-то нашел ее.

Мгновение рассматриваю фотографию, вспоминая человека, который больше, чем наш папа, учил нас с Бэаром быть мужчинами. Ужасно, что Атлас так и не встретился с ним. В одну минуту брат был здесь, а в следующую, как будто его не было так долго, что я и не мог вспомнить, как он выглядел до этого момента. Атлас во многом похож на него. Его сила духа, смех.

Пока я отвлечен, Атлас выстреливает мне в голову поролоновой пулей.

— Папочка, ты попался! — кричит он, ствол падает на кровать и с глухим стуком слетает с нее. Простодушный смех сына разносится по комнате и невольно вызывает мой собственный.

Я ложусь, выглядывая из-за спинки кровати.

— Ты в порядке?

В меня попала еще одна пуля. На этот раз не в голову.

— Замри, — говорит он мне, пытаясь подавить смех, и смотрит на меня, сузив глаза, — и я пощажу тебя.

Изображаю подобие улыбки и хватаю Атласа. Перетащив его через изголовье кровати, прижимаю к своей груди и щекочу по ребрам. Он ерзает, крича:

— Я сдаюсь! Прекрати! Прекрати… — Сын смеется сильнее. — Папочка, пожалуйста!

Крепко держу его, чтобы он не мог вырваться.

— Никогда не признавай поражения.

Атлас вырывается из моих объятий и садится рядом, скрестив ноги перед собой.

— Мне приходится, когда ты меня щекочешь.

Убрав волосы с его лба, касаюсь ладонью его щеки.

— Ты же знаешь, что я делаю все это для тебя, верно?

Он кивает:

— Я знаю. Ради меня и мамочки.

— Ради тебя и мамочки, — повторяю я. Но правда ли это? Было ли это так когда-нибудь?

Атлас ложится рядом, свернувшись калачиком у моей груди.

— Почему я должен идти в школу? Это скучно.

Я тихо смеюсь, его тело сотрясается от этого движения. Он смотрит на меня снизу вверх, подперев рукой подбородок, его щеки порозовели от активной игры.

— Ты должен учиться.

— Меня учишь ты и дядя Би.

Вздыхаю, закатив глаза. Мы обсуждали это последние несколько месяцев с тех пор, как Атлас узнал, что ему нужно идти в подготовительный класс начальной школы и что он не может стать рыбаком в пять лет. Сын провел много времени в море и, видимо, из-за этого думал, что жизнь — это только я с его дядей на лодке, и так будет всегда.

— Тебе нужно научиться тому, чему мы не можем тебя научить. Например, математике.

— Я уже умею считать.

Сев, тянусь к чемодану рядом с кроватью за его пижамой.

— Математика — это намного больше, чем считать до десяти, дружище.

Он берет пижаму с моих рук, смотрит на нее, а затем хмурит брови.

— Есть числа больше десяти?

Я снова смеюсь.

— Существует бесконечное множество чисел. Им нет предела.

Его глаза округляются.

— Как море?

— Как море. Они бесконечны.

Атлас все еще верит, что, когда вы находитесь в воде, оно будет продолжаться, до тех пор, пока вы не вернетесь в порт. Я говорил ему, что это не так, но мне также нравится, что он верит, что море бесконечно.

В конце концов, я укладываю его спать, читая «Старик и море». Я читал ему эту книгу так много раз, что страницы порваны, смяты и запачканы. Он всегда носит ее с собой. Не одеяло или плюшевого медвежонка, а книгу. Это единственное, что Афина смогла ему оставить.

Я думаю о книге и ее значении. Хотя это простая история, она имеет глубокий смысл. Глубже, чем в состоянии осмыслить пятилетний ребенок, но он это делает. Он понимает гордость, упорство и мечту этого человека, движущей силой которого выступает борьба.

Я на самом деле не хочу снова покидать Атласа, но я знаю, что быть на воде, вдали от реальности, — это именно то, что мне нужно. Я не могу объяснить, виной всему привязанность или связь — хотя с этим можно поспорить, — потому что причина есть. Я просто не хочу, чтобы так было. Хотел бы я сказать, что ухожу, но я никогда не умел сопротивляться. Я импульсивен по натуре, и сдержанность не является моей сильной стороной.

В результате я потерял больше, нежели получил.