Море света

ГЛАВА 17

Тролловый лов — вид ловли рыбы, при котором используется леска, крючки, приманки и наживка.

Покачиваясь, Пресли стоит на краешке стула и тянется к вывеске с надписью «открыто», чтобы выключить ее. Я наблюдаю за ней, надеясь, что она не упадет и не разобьет стекло. Еще не хватало, чтобы она поранилась, и мне пришлось везти ее в отделение неотложной помощи. В таком случае, я не смогу найти Линкольна. Так что нет, она не может упасть. Грызу ногти от нервов. У меня уже нет маникюра, потому что, угадайте, кто грыз его все утро, задаваясь вопросом, действительно ли Линкольн заглянет сегодня в бар?

Это я, та самая девушка.

Нетвердо стоя на ногах, Пресли спускается со стула и подтягивает стрейчевые джинсы.

— Как тебе удалось вывести рыбака из себя?

Считаю чаевые: свою половину кладу в карман, а остальные деньги засовываю в конверт Мэл за то, что она обслуживала мои столики, когда я отлучалась ранее.

— Я спросила его о брате.

Подруга смотрит на меня, толкая стулья к барной стойке.

— О Бэаре?

— Нет, о другом. — Вздохнув, засовываю мобильник в задний карман. Короткий миг смотрю на него, ожидая увидеть сообщение с извинениями от Линкольна, но потом вспоминаю, что у него нет моего номера телефона. Было бы неправильно дать ему его? Черт. Я не должна даже думать об этом. Номер телефона приводит к отношениям или привязанностям. Я не хочу и не нуждаюсь ни в том, ни в другом. — Кажется, есть еще один брат по имени Ретт, — бормочу, когда Пресли проходит мимо меня, глядя в сторону кабинета Эйва.

— О, я этого не знала. — Она небрежно прислоняется к барной стойке, вздыхая. Думаю, это ее способ вести светскую беседу, и я ее не осуждаю. Вероятно, Пресли не терпится ворваться в кабинет Эйва, чтобы броситься на его стол, либо заставить его объяснить, почему он ей подмигнул. — Они не упоминали о нем раньше.

— Потому что, как я поняла, эта тема под запретом. — Смеюсь, доставая свою сумочку из-под стойки. — Думаю, мы многого о них не знаем.

— И ты спишь с одним из них… — Подруга замолкает, как бы намекая, что я уже была в таком положении раньше и должна была усвоить урок. Я усвоила — не стоит привязываться.

— Нет, я трахаюсь с одним из них, — подмечаю с едкой ноткой в голосе. — Есть разница.

— Ага. — Ее смех разносится по бару. — Я тоже себе так говорила.

Когда мы заканчиваем убирать в баре, Пресли предлагает подвезти меня до дома. Я отказываюсь, потому что помню, что было в последний раз, когда Линкольн ушел из бара. Он ждал меня, и даже если в этот раз он этого и не сделал, я найду его и потребую, чтобы он рассказал мне, почему так внезапно ушел.

Слава богу, Эйв занят документами, а Пресли околачивается возле него.

— Нужна помощь? — спрашивает подруга моего брата, нервно переминаясь с ноги на ногу.

Эйв не отрывает взгляда от ноутбука, но бросает телефон на стол.

— Да, организуй доставку на утро. Сэм не ответил мне. — Сэм — поставщик пива, который постоянно задерживает доставку. Мы пытались найти другого дистрибьютора, но в небольшом прибрежном городке выбор невелик.

Пресли улыбается.

— О, это я могу сделать.

Что ж, по крайней мере, теперь благодаря телефону она узнает, скрывает ли он что-нибудь от нее. Зная Эйва, это не так. Он просто… Эйв. Но хватит о нем.

Как только я берусь за ручку двери, ко мне навстречу идут Кайло и Эверетт с куртками в руках.

— Подвезти? — спрашивает Кайло. Замечаю, что он нервничает. Его плечи напрягаются, когда останавливается возле меня.

— У тебя нет машины, — добавляет Эверетт, идя впереди нас. Он поворачивается у двери и упирается спиной в стальную раму. — Не предлагай подвезти кого-то в моем грузовике.

Эверетт дразнит.

Улыбаясь ему, прижимаюсь плечом к плечу Кайло.

— Спасибо, но не нужно.

У Кайло перехватывает дыхание, и я осознаю, что, вероятно, мне не следовало этого делать. Наверное, он думает, что я сейчас с ним флиртую. За исключением очевидной пятилетней разницы в возрасте, я могла бы рассмотреть возможность встречаться с Кайло. Он милый, застенчивый, добрый — все, что нужно такой девушке, как я. Но, к сожалению, я та девушка, которая хочет, чтобы мужчина скользнул своей уверенной и твердой рукой мне под юбку, и его рука не дрожала, черт возьми, пока он это делал. Не то, чтобы я когда-либо носила юбку, но вы понимаете, что я имею в виду.

Делаю еще один шаг к двери, наши тела отделяются друг от друга. Кайло касается моей руки.

— Ты собираешься идти домой одна?

— Я делаю это все время. — Перевожу взгляд на его руку, и он тут же убирает ее, засовывая поглубже в карман.

Эверетт издает стон.

— Да ладно, Кай, она отшила тебя.

Кайло толкает его и выходит за дверь.

— Дружище, ты мудак.

Смеясь, качаю головой.

— Парни, увидимся завтра. — Жду, пока грузовик Эверетта выезжает с парковки.

Выскользнув через заднюю дверь, закутываюсь в куртку. Прохладный утренний воздух дует мне в лицо, и возникает ощущение, будто я попала в фильм ужасов. Город, как обычно, окутывает туман. Я сворачиваю за угол на улицу и останавливаюсь как вкопанная, когда замечаю тень, движущуюся возле окон бара. Перепугавшись, прикасаюсь к груди, к месту над бешено колотящимся сердцем. Клянусь богом, если это снова Деверо, я врежу ему по яйцам. Окаменев, быстро моргаю, готовая защищаться. Куда я опять дела тот спрей для защиты от медведей? Он обезвредит мужчину, верно?

Делаю еще один неуверенный шаг. В этот момент замечаю его или, вернее, мое тело реагирует на него. Линкольн имеет власть надо мной, дыхание перехватывает. Я реагирую на него так, как никогда не думала, что буду реагировать на мужчину, до него.

Дым окутывает его лицо — его окружает привычная аура темноты. Он ловит мой взгляд и расплывается в самодовольной улыбке. Глубоко затягивается сигаретой.

— Я думала, ты ушел! — Вскакиваю, ударяя Линкольна в грудь.

Из его рта вырываются облачка дыма. Он вытаскивает руки из карманов, его лицо озаряет ухмылка. Затем вытягивает шею и тихо смеется. От этого звука по моей спине бегут мурашки.

Линкольн отходит от столба и приближается на шаг ближе ко мне, выходя из тени, словно преступник, готовый меня уничтожить. Меня окутывает его фирменный запах морской воды, дыма и корицы. Чувствую, как румянец заливает мои щеки и спускается вниз по шее.

Кинув сигарету на землю, он нажимает на нее носком ботинка, взгляд опущен, его обеспокоенное лицо скрыто тенью.

Сглатываю, пытаясь сделать вдох, но будто тону, находясь на суше.

— Почему ты ушел?

Линкольн, мрачный и угрюмый, молча и равнодушно пожимает плечами.

Это расстраивает меня, поэтому я продолжаю:

— Я поняла. Вопросов о твоем брате не задавать. По крайней мере, скажи мне, что ты не женат. — Он ничего не говорит. Ни единого чертова слова. — Вот как, — я усмехаюсь, вскидываю руки и поворачиваюсь, чтобы уйти. Нахер этого парня. Я не играю в его глупые игры.

Не успеваю сделать и двух шагов, как он останавливает меня, схватив рукой за локоть. Меньше чем через секунду прижимает меня к себе, и я ударяюсь спиной о кирпичную стену бара.

Линкольн выгибает бровь в ожидании моих действий. Я не двигаюсь. Жду, когда он заговорит. Он вздыхает, его грудь касается моей. Поглаживая большим пальцем мою щеку, он наклоняет голову набок. Я испытываю смущение под его пристальным взглядом. Мы тяжело дышим, и я вдруг осознаю, что Линкольн несомненно не хочет, чтобы я уходила.

Сглатываю, пытаюсь подобрать слова, но ничего не приходит на ум. Я очарована нашим моментом. Он скрывает часть своей жизни. Она неприкасаемая. Потому что что-то в его прошлом пошло не так, как планировалось. Его доверие подорвано. Но я здесь не для того, чтобы снова заключать соглашения или делать ставки на любовь. Я не хочу, чтобы меня боготворили.

Линкольн медленно вдыхает, с трудом.

— К тебе домой или на лодку? — спрашивает он, его слова звучат хрипло и восхитительно, глаза горят, глядя на мое лицо. Невольно на меня влияет каждое его слово, каждое движение — все, что связано с этим чертовым парнем, — я бессильна перед ним.

Открываю глаза, сбитая с толку. Дыхание создает облачко возле наших лиц. Мы стоим в тишине, Линкольн ищет ответа в моем взгляде, а я смотрю на него так, словно он сошел у ума.

— Почему?

Он наклоняется так близко, что наши рты почти соприкасаются, его глаза горят. Слова, произнесенные его грубым голосом, находят отклик в глубине моей души:

— Не веди себя так, будто тебе ничуть не любопытно, чего хочет такой мужчина, как я. — Его пальцы прокладывают путь от щеки к моей челюсти, приподнимая подбородок так, чтобы наши глаза встретились. — Держу пари, что эта узкая маленькая киска становится влажной при одной мысли об этом.

Иисус.

Христос.

Размыкаю губы, мое тело полностью настроено на него. Живот сжимается от предвкушения. Мне хочется крикнуть ему в лицо: «Что, черт возьми, с тобой не так?» и в то же время умолять рассказать мне обо всех своих тайных желаниях, потому что я знаю, что они у него есть. Посмотрите, как Линкольн следит за каждой моей реакцией на его прикосновения, у него есть гребаные секреты. У него есть желания, и, бл*дь, я умираю от любопытства узнать все пикантные подробности.

Мне нужно какое-то время, чтобы обрести дар речи, желая сказать ему «нет», но также знаю, что это не то, чего я хочу.

— Твоя лодка, — раздраженно заявляю я, выпрямляясь. — Ты снова запихнешь меня в шкаф?

Линкольн делает шаг назад и вдыхает, уголки его рта изгибаются в едва заметной улыбке.

— Возможно.

— Удивительно, почему я этого ожидаю? — поддразниваю я, наше настроение улучшается, но, тем не менее, между нами ясно чувствуется необузданное желание.

С его губ срывается тихий смешок. Пожав плечами, Линкольн кивает головой в сторону доков, но ничего не говорит в ответ.

Я что, должна угадывать, о чем он думает?

Он начинает идти без всякого предупреждения. Ладно, следую за ним. Мы переходим улицу, спускаемся по ступенькам, ведущим к докам. Линкольн идет впереди меня, туман расступается перед ним, как толпа перед рок-звездой, выходящей на сцену. Это безумие. И красиво. Смотрю на небо. Луна висит низко, как будто вот-вот упадет на нас. Я уставилась на нее, пытаясь вспомнить, видела ли когда-либо такую большую, яркую, завораживающую луну. Волны плещутся о доки, создавая неустойчивую почву подо мной.

Линкольн останавливается, и я врезаюсь ему в спину, не заметив, что мы у его лодки.

— О, упс, — бормочу я.

Смешок слетает с его губ, он поворачивается, протягивая мне руку. Я пялюсь на его протянутую ладонь. Когда я не беру ее, он фыркает, склонив голову набок, словно пытаясь меня понять. Забавно.

— Если только ты не хочешь снова поплавать, — добавляет Линкольн, бросив взгляд на воду.

— Ты пытаешься сделать меня мокрой? — Я ни за что на свете не проведу еще одну неделю в больнице, но потом осознаю, что только что сказала.

Он сверкает широкой улыбкой.

— Сладкая, мы с тобой и так знаем, что мне и пытаться не нужно, — отвечает Линкольн, и его раскатистый тембр голоса вибрирует во мне.

Мое дыхание учащается, вытягиваю руку из кармана куртки и касаюсь его ладони. Ощущение моей руки в его, тепла, собственничества — и из-за всего этого мой пульс зашкаливает. Наши взгляды встречаются: его — задумчивый, мой — любопытный. Линкольн замирает, вообще не двигается. Как и я. Есть что-то особенное в том, как он держит меня за руку. Словно он знает, что мы поступаем неправильно, но не может ничего с собой поделать.

А потом он начинает идти и разрушает момент, потянув меня за собой на лодку резким движением. С этого момента наступает безумие. Линкольн заталкивает меня в каюту, ногой захлопывает за собой дверь и срывает с себя куртку, а за ней следует фланелевая рубашка.

Я, очевидно, снимаю одежду недостаточно быстро, потому что он поворачивается ко мне и скользит руками под мою куртку, остановившись на бедрах.

— Ты раздеваешься слишком долго.

— Не знала, что это гонка.

Линкольн снова прижимается к моим губам, а затем проводит по ним языком. Выдохнув ему в рот, предоставляю доступ. На вкус он как дым и виски — смертельное сочетание, и этот парень именно таким и является. Немного грубый, немного сладкий и очень плохой.

Желая взять ситуацию под свой контроль, я прерываю поцелуй и снимаю куртку. Он наблюдает, тяжело дыша, быстро двигает руками, пытаясь мне помочь. Я давлю на его грудь, подталкивая к дивану.

— Я могу раздеться сама.

А потом пытаюсь быть сексуальной, но не знаю как. Расстегнув джинсы, стягиваю их, понимая, что сначала надо было снять обувь, и бросаю это дело, когда Линкольн смеется.

— Позволь мне. — Наклонившись вперед, он сначала снимает футболку, которая была под его фланелевой рубашкой, а затем постукивает по краю дивана. Расположив мои ступни между своих ног, осторожно скользит руками от моих коленей к лодыжкам.

Пристально изучаю каждый дюйм его обнаженной кожи. Его костяшки пальцев, руки и предплечья покрыты шрамами. Без сомнения, это результат его рода деятельности, но больше всего мое внимание привлекает то, что находится выше. Татуировка над его сердцем. Прищурившись, пытаюсь прочесть ее, но Линкольн наклоняется вперед, после того, как снимает с меня обувь и стягивает джинсы. Я обнажена ниже пояса.

На нем все еще джинсы, и это нужно изменить. Указываю на его штаны.

— Сними их.

Откинувшись назад, Линкольн возится с пряжкой, а затем снимает джинсы. Восхищаясь обнаженной мужественностью, провожу руками по его бедрам. Выражение его лица меняется, твердый, как камень, член внезапно оказывается в центре моего внимания. Прикусив губу, касаюсь его правой рукой и обхватываю ладонью. Он смотрит на меня сверху вниз хищным взглядом и с самодовольной ухмылкой на лице. Один за другим смыкаю пальцы вокруг его эрекции. Скольжу кулаком по его длине, пристально глядя на Линкольна.

А потом, прежде чем он успевает меня остановить, беру член в рот и обхватываю губами. Я никогда не умела хорошо делать минеты, но мне нравится думать, что это не имеет большого значения. Ствол в рот — в этом нет ничего особенного.

Я ошибалась.

Я раньше никогда не делала минет Линкольну, и это изменило правила игры.

Сначала он не проявляет никакого интереса к тому, что я делаю. Как будто думает о чем-то другом, проводя большим пальцем по моей челюсти. Я меняю позу и заглатываю глубже, давлюсь, когда его член упирается в заднюю часть моего горла. В этот момент Линкольн выходит из транса.

Он издает стон, сжимая мой затылок обеими руками. Я смотрю на него. Глаза закрыты, маска напряженности и ярости красиво исчезает из-за меня. С каждым взмахом руки и движением языка мои глаза слезятся. Он проводит ладонью по моим щекам. Я наблюдаю за каждой его реакцией, начиная с того, как вздымается его грудь, и заканчивая дрожанием его рук. Все это свидетельствует о том, что ему нравится, верно?

Я тоже так подумала, но Линкольн моргает, прогоняя эмоции со своего лица и ускоряя темп, а затем внезапно останавливается и отталкивает меня.

Ошеломленная тишиной, я снова становлюсь на колени, вытирая губы тыльной стороной ладони. Линкольн не смотрит на меня, когда наклоняется вперед и хватает за талию. Без особых усилий он сажает меня к себе на колени.

Прерывисто дыша, кладу руки ему на плечи, а мой взгляд устремлен на его татуировку над сердцем. Афина. Это женское имя, да?

— Ты женат? — спрашиваю я вновь, гадая, ответит ли он мне на этот раз.

Он замирает и обхватывает мою щеку, прижимаясь своими губами к моим в неожиданном проявлении нежности. Линкольн пытается смягчить удар? Я стараюсь убедить себя в том, что он не должен делиться со мной своими секретами, и со мной все хорошо, но, возможно, это не так.

Взяв подол моей рубашки, он пытается ее снять. Я останавливаю его. Мотаю головой и выдвигаю свои требования:

— Нет, пока ты не ответишь на мой вопрос.

Он откидывается на спинку дивана и проводит рукой по волосам. Сделав вдох, выдыхает с трудом, а затем качает головой, словно не желает отвечать.

Я перефразирую свой вопрос:

— Кто такая Афина?

На его скулах заиграли жевалки, мышцы напряжены, и я могу сказать, что Линкольн не привык кому-то открываться.

— Моя жена.

Мой живот сжимается, а дыхание замедляется.

— Так ты женат?

Пожалуйста, ради бога, скажи «нет»!

На его лице отражается усталость. Он моргает.

— Она умерла, — бормочет Линкольн едва слышно. Она умерла? Я должна была умереть. Почему одна жизнь спасена, а другая нет?

Его дыхание меняется, становится быстрым и беспокойным, и я чувствую себя тупицей. Мне не следовало любопытствовать. Нежно касаюсь к его груди, но не прикасаюсь к тому месту, где вытатуировано ее имя.

— Мне жаль.

Его глаза устремлены в пол.

— Это было давным-давно, — говорит Линкольн, в его тоне слышатся нотки одиночества и секретов, в которые он не хочет, чтобы я совала нос.

Наверное, наш момент испорчен, потому что я наговорила лишнего, но Линкольн, очевидно, не думает подобным образом, потому что заявляет:

— Ты позволишь мне обладать тобой или это была всего лишь болтовня?

Улыбаясь, поднимаю ладони, протягивая ему свои запястья.

— Я вся твоя.

Я не могу сказать, о чем он думает, потому что выражение его лица слишком сдержанное. Как будто мне нужно быть детективом, чтобы расшифровать его. В его взгляде читается отчаяние, которое он не может стереть, но пытается. Линкольн неспешно проводит рукой по моей груди, затем между моих ног, где я с удовольствием сижу на его члене.

С улыбкой покачиваю бедрами, выгибая спину. Моя киска легко скользит по его эрекции. Дышу с трудом, его ресницы трепещут, а длинные пальцы тянутся к подолу моей рубашки. Он снимает ее, лифчик следует за ней. Мое сердце бешено колотится, зная, что при таком освещении Линкольн может видеть каждую деталь моей одолженной жизни. Он не задает вопросов. Вместо этого его взгляд падает между моих ног, и его хватка на моих бедрах усиливается.

Так же быстро, как он посадил меня к себе на колени, он разворачивает меня, и я уже лежу на диване. Обхватив мои руки своей ладонью, он кладет их на подлокотник.

— Не двигайся.

— Мне нравится мужчина, который командует, — шепчу я. Линкольн целует меня в губы, отчаянное желание большего гложет меня изнутри.

— Тогда ты в надежных руках. — Без предупреждения он входит в меня, полностью погружаясь. Это невероятно, и даже больше. Знаю, что женщины постоянно так говорят, но это правда. Ничто не сравнится с этим чувством. Он растягивает меня, и я раздвигаю для него ноги.

К сожалению, я помню, что Линкольн не надел защиту. Мне требуется мгновение, чтобы вернуться к реальности. Прерываю поцелуй.

— Э-э, ты кое-что забыл?

Он качает головой, вновь толкаясь.

— Я вытащу.

Падаю головой на подушку, Линкольн двигается торопливо и стремительно. Он вытащит? Какого черта?

— Нет. Надень презерватив, — говорю я ему, пытаясь высвободить свои руки из его железной хватки. Я не могу рисковать, вдруг я забеременею или, что еще хуже, я понятия не имею, есть ли у него венерические заболевания.

Он перестает целовать меня и останавливается.

— Ты серьёзно? — Линкольн тяжело дышит, его грудь вздымается, когда он нависает надо мной.

— Ага, в точку. Надень его.

Со стоном он выходит из меня, встает и достает презерватив. Это дает мне возможность полюбоваться его длинным, стройным телом. Каждый мускул четко очерченный, каждый его угол резкий и великолепный. Как будто его высекли из камня и послали на Землю, чтобы я пускала слюни. Он выдвигает и захлопывает ящик, а затем подносит пакетик к губам. Разорвав обертку зубами, бросает ее на пол и раскатывает презерватив по всей длине. Я наблюдаю. Ладно, пускаю слюни. Его член длинный, толстый и стоит прямо, кончик чуть выше пупка.

Пристально глядя на меня из-под опущенных век прищуренным взглядом, Линкольн движением руки указывает на стол, шумно дыша носом.

Закатив глаза, я встаю.

— Ты не можешь просто сказать мне, что делать, вместо того, чтобы показывать жестами?

Он наклоняется, его дыхание обдает мое лицо.

— Залезай на гребаный стол, — хрипит Линкольн.

Ему не нужно говорить больше ни слова. Вообще-то, судя по выражению его лица, я должна к черту заткнуться и залезть на стол.

Прежде чем я успеваю сделать еще один вдох, он проводит рукой по столу, покрытому составленными картами, и укладывает меня на него, нащупывая веревку, лежащую на полу. Схватив мои запястья, он поднимает их над моей головой, почти так же, как делал на диване.

— Какого черта ты творишь? — спрашиваю я, но это бессмысленно, потому что мы с вами знаем, что Линкольн ничего не скажет. Сосредоточенно нахмурив брови, он связывает мои руки веревкой и привязывает ее к ножке стола. Лодка поскрипывает, ее слегка покачивает от его быстрых движений. Мое дыхание становится прерывистым, и я опускаю взгляд на свои ноги: бедра раздвинуты, задница прилипла к поверхности. В каком затруднительном положении я оказалась, и все из-за того, что сказала, что хочу, чтобы мной обладали. Может быть, мне следовало подумать дважды.

Закончив, Линкольн выпрямляется и пристально смотрит на меня, а единственным источником света в каюте является сияние луны, низко висящей в небе. Он не двигается. Просто смотрит на меня таким взглядом, словно не знает, что теперь делать.

Я моргаю, пытаясь получше рассмотреть его в темноте. Слава богу, я все еще могу разглядеть его красоту.

— Клянусь, если твой брат объявится, и ты оставишь меня привязанной к этому столу, я сделаю с тобой что-нибудь очень плохое. — Мое тело пробирает дрожь. Я не замерзла, а до смерти боюсь того, что он собирается делать дальше. — Не знаю, что, но тебе будет плохо.

Линкольн хмыкает, как будто ему смешно. Опускает руку под стол, а затем поднимает ее, зажав что-то блестящее между большим и указательным пальцами. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что именно он держит. Его челюсть сжата, он выглядит диким и опасным.

— Как ты относишься к пирсингу?

— Что? — Сглатываю и нервно смеюсь. Я жажду большего, но какова цена? Допустим, он прокалывает мой клитор, и я подхватываю инфекцию? И это слишком больно, мне это не нужно. Не-а. Поднимаю голову и облизываю пересохшие губы.

— Я не хочу этого. Я передумала. Мне не нужно, чтобы мной обладали. — Пытаюсь пошевелить руками, но ничего не получается. Черт, он крепко завязал их. Веревка впивается в мою кожу, обжигая. — Развяжи меня.

Линкольн хмурится, челюсть напряжена, зубы сжаты.

— Не морочь мне голову, — рычит он, опуская крючок и погружая в меня палец. Положив одну руку на стол рядом с моим бедром, он держит правую руку между моими ногами. — Тот факт, что я могу себя контролировать — единственное, что защищает тебя.

Защищает меня? Что, черт возьми, у этого парня на уме? Я серьезно. Посмотрите на него. Мне бежать? Может быть, вам следует вызвать полицию для меня, просто чтобы ваша совесть была чиста.

И затем Линкольн задает, пожалуй, самый опасный вопрос:

— Хочешь знать, какую власть ты имеешь надо мной?

К моему горлу подступает ком.

— Наверное, нет, — отвечаю, задыхаясь, мои глаза практически закатываются, когда он сгибает палец. Да, да, прямо здесь.

Его взгляд жесткий, он замечает каждую мою реакцию. Его дыхание учащается, как будто находиться так близко рядом со мной доставляет ему физическую боль. Не зная, что еще делать, я поднимаю голову и целую его, втягивая в рот его нижнюю губу. Его язык скользит между моими зубами.

— Трахни меня, — умоляю я, желая, чтобы он был внутри меня. — Все, что пожелаешь, только трахни меня.

Линкольн отстраняется, ухмыляясь.

— Все?

— Не протыкай меня крючком. Мне нельзя подхватить инфекцию.

Какая-то эмоция появляется в его взгляде, но затем так же быстро исчезает.

— Сказать такому человеку, как я, что он может получить все, что желает — опасное предложение.

— Я знаю.

— И твое предложение все еще в силе?

Смеюсь, не сводя с него глаз.

— Я в буквальном смысле на столе (прим. пер.: игра слов: still on the table — все еще в силе, on the table — на столе). Для тебя.

Линкольн убирает пальцы, но его рука остается между моими ногами. А затем я чувствую его там, его кончик скользит туда-сюда по моему клитору. Всего на дюйм, но я вздыхаю с облегчением, дергая веревку.

— Ты тугая, — ворчит он, толкаясь в меня до упора.

Я не в силах сдержать стон, сорвавшийся с губ.

— Означает ли это, что никто другой не был внутри тебя после меня?

Киваю.

— Продолжай в том же духе. — Слышу улыбку в его голосе, но не смотрю на него. Я слишком занята, пялясь на то, как его член входит и выходит из меня.

Линкольн снова рычит, безмолвный греховный гул вырывается из глубины его груди. Он медленно скользит пальцами по ложбинке между моими грудями, по моей груди и к моим губам. Он держит их там в течение секунды, а затем убирает.

— Слижи свои соки.

Что? Сперва я не делаю этого. Я слишком увлечена тем фактом, что не могу двигаться, но это уже слишком.

— Не отказывай мне, — добавляет Линкольн, в его грубом голосе звучит мольба.

Я закрываю глаза, сжимая бедра вокруг его талии, пока он трахает меня.

— Лизать киску — это не моя тема, — говорю я, отчасти поддразнивая.

Когда я отказываюсь сосать его пальцы, он делает глубокий вдох и хватает меня за подбородок другой рукой, в его тоне внезапно появляется резкость.

— Что я говорил?

— Бл*дь, хорошо. — Я открываю рот и посасываю его длинные пальцы.

Его пристальное внимание приковано к моим губам. Он облизывает нижнюю губу и, понизив голос, говорит:

— Ты сводишь меня с ума

Как будто эти слова вырвались неосознанно. Его широкая грудь вздымается, загорелые руки дрожат, когда он возвышается надо мной.

Он вынимает пальцы из моего рта, но не сводит с меня глаз, его взгляд внезапно становится серьезным. Прерывисто дышу, запоминаю каждую его мельчайшую деталь. Ставлю стопы на стол, качая бедрами, чтобы принять его глубже.

Линкольн стонет, прижимаясь своим лбом к моему, и, упираясь руками о край стола, толкается в меня. Высовывает язык и проводит им по моим губам. Я целую его в ответ, наши губы соприкасаются, языки следуют нашей потребности друг в друге. Что это? Нужда?

Он входит в меня и выходит, жар распространяется по всему моему телу.

— Не кончай, пока я не скажу, — приказывает он, замечая, как мои стеночки сжимаются вокруг него. Каждый мускул в его теле напряжен, грудь дрожит.

Сглатываю, с трудом заставляя себя расслабиться.

— Пожалуйста, — умоляю я, дергая веревку. — Мне нужно.

— Нет, — ворчит Линкольн, врезаясь в меня снова и снова. Это больно, но это лучший вид боли. На сей раз я вскрикиваю, пот вновь покрывает мое тело. Повернув голову набок, я кашляю, не в силах сдержать першение в горле.

Мой кашель привлекает его внимание. Я смущена, но он быстро возвращается к делу, задавая мучительно медленный ритм, который, я уверена, должен свести меня с ума. В течение долгих мгновений он дразнит и мучает меня безумно медленными толчками.

Его дыхание становится прерывистым, он пытается удержать заданный этот мучительно медленный темп.

Я целую его в щеку, челюсть, губы.

— Не сдерживайся.

Линкольн поднимается, глядя на меня сверху вниз.

— Я причиню тебе боль, если дам себе волю.

— Нет, этого не будет.

Он делает резкий вдох, а затем выдыхает, издавая утробные звуки при каждом толчке. Двигается уверенно, беспощадно, и я так сильно хочу, чтобы мои руки были свободны. Хочу провести пальцами по его груди, по волосам, коснуться его лица. Хочу держаться за него, пока он ведет меня к оргазму.

Он врезается в меня все быстрее с неистовой, первобытной яростью, и я начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил, что причинит мне боль. Линкольн касается ртом моего плеча, а затем впивается зубами в мою кожу. Сначала это просто укус, но он не отступает. Глубже погружает зубы, и меня словно пронзает молния.

Я не замечаю крови, пока его губы не скользят по моим в страстном, грязном поцелуе. Он сильно дрожит, его губы окрашены красным. Повернув голову, я вижу пятно крови на своем плече. Он укусил меня до крови!

Я должна была слететь с катушек из-за того, что он сделал, но при виде крови мое тело охватывает спазм, и приближается кульминация. Я пытаюсь сдержаться, но не могу.

— Не кончай, — резко приказывает Линкольн, учащенно дыша, его безумное выражение лица слегка пугает.

— Я должна, — кричу, киска пульсирует от желания.

— Нет. — Он склоняется надо мной, пресс напрягается, когда его бедра с безумной скоростью врезаются в мои. — Кончи со мной. — Он толкается дважды, сильно, полностью наполняя меня, а затем мы кончаем вместе. Я кричу, по крайней мере, мне так кажется. Это чересчур, меня словно ослепляет молния, накрывают волны невероятного блаженства. Его тело напрягается, мои стеночки сжимаются вокруг его члена, забирая у него всю силу. Боль и наслаждение сплетаются воедино, это уже слишком, но я ничего не говорю. Я не могу отделить это чувство, резкость от чувственной стороны, которая дает мне силы держаться. И хотя хочу сказать себе, что я не должна этого желать, но я желаю и не могу это отрицать. Это… это рай, и я коплю воспоминания, запоминая образы этого мужчины, когда он наиболее уязвим.

Линкольн вонзается в меня, зажмурив глаза, посасывая ртом прокушенную окровавленную плоть. Ладно, значит, он как вампир. Потрясающие. Ушла от одного сумасшедшего к другому.

Он издает утробные звуки, стонет, сосет и толкается в меня в последний раз, так глубоко, что я чуть не сваливаюсь со стола. Наблюдаю, как сжимается его челюсть, напрягаются мышцы, как он буравит меня взглядом, и я моргаю, думая, что это я являюсь причиной.

Наши тела переплетены, я жду его реакции, сердца бьются друг против друга. Линкольн судорожно вдыхает, отстраняется на несколько дюймов, опираясь на руки. Я смотрю на него, ожидая той реакции, которая, как я думала, последует. Та, которая поместит меня в его версию событий, что бы это ни было. Но ее нет. Он даже не смотрит в мои глаза, когда выходит из меня, как будто хочет быть где угодно, только не здесь со мной.

Это разрывает мою душу, но я собираюсь с духом и редактирую свои мысли. Моргаю, сдерживая нахлынувшие эмоции и соленые слезы, потому что я не буду той девушкой, которая привязывается к мужчине, не желающему прощаться со своей свободой. Я больше так не могу. Нужно подготовиться к худшему.

Слегка улыбаюсь и смотрю, как Линкольн развязывает веревки и ловко сматывает их, его щеки покраснели, а губы вишневого цвета, покрытые моей кровью. Он садится на стул и наблюдает, пока я слезаю со стола. Меня трясет. Мое тело дрожит, я пытаюсь взять себя в руки, но это тщетное усилие. Смотрю на отметину на моем плече. Провожу пальцами по следам его зубов. Крошечные остатки крови скапливаются вокруг фиолетовых и синих вмятин.

Губы Линкольна изгибаются в лукавой ухмылке, и я вспоминаю его нежную сторону, которая похожа на поэзию, и мне хочется вписать себя в его жизнь.

— Разве ты не это имела в виду? — спрашивает он.

Сглатываю, преодолевая сухость в горле.

— Ты сосал мою кровь. — Это не вопрос, а скорее утверждение, которое он игнорирует.

Лодка медленно покачивается из стороны в сторону, и скрип старого дерева заполняет тишину между нами. Линкольн выгибает бровь, глядя на меня, словно я его забавляю, а затем отводит взгляд и подбирает свои джинсы с пола.

— Нам пора идти, — тихо говорит он.

Я встаю, молча одеваюсь, он делает то же самое. Когда мы становимся друг перед другом, я задаюсь вопросом «Что будет дальше?» Это та часть, когда он говорит «Увидимся», хотя на самом деле имеет в виду: «Что ты от меня хочешь?»

Линкольн нежно касается места укуса, проводя по нему огрубевшими подушечками пальцев. Мое сердце трепещет, тело наслаждается его теплыми прикосновениями, ожидая слов, которые не произнесут его губы. Это продолжается до тех пор, пока он не прищуривается и не склоняет голову набок.

— Больно?

С тревогой наблюдаю за его реакцией и не могу ее расшифровать.

— Рана онемела.

Линкольн убирает руку, которой касался меня в карман джинсов. Приоткрывает губы, выдыхая. С трудом сглотнув, проводит рукой по волосам, а затем обхватывает затылок. Я смотрю на мускулы на его предплечьях и на шрам, который тянется от запястья до локтя. Он глубокий и неровный.

— Что случилось?

Его брови хмурятся в темноте, на лице отражается растерянность и смятение.

— Хм?

Прикасаюсь к толстому шраму, провожу по нему пальцами и думаю о своем.

— Бэар задел меня крюком багора.

Я знаю, что такое багор. Это очень длинный шест с крюком на конце, которым рыбаки протыкают рыбу и затаскивают ее в лодку. Я не могу представить, чтобы меня ударили таким.

— Охренеть.

— Ага. — Линкольн фыркает, как бы говоря: «Да, нелегко быть мной». — Наложили семьдесят два шва, чтобы зашить рану.

— Ого. — Семьдесят два. Хм. Такое же количество дней я провела в больнице после пересадки сердца.

Тишина окутывает нас. Он пристально сморит на меня. Как будто не может расшифровать, о чем я думаю. Хотела бы я прочитать его мысли. Прочистив горло, Линкольн снова склоняет голову, глядя вдаль в темноту.

— Я… должен быть в одном месте. Я провожу тебя.

— Хорошо. — Киваю и следую за ним, спускаясь с лодки. Мы идем молча, и я, наконец, интересуюсь: — Почему ты не спросил о моем шраме? — А затем быстро добавляю: — Обычно это первый вопрос, который задают, когда его видят.

Мы сходим с причала, он наклоняется ближе ко мне и бормочет, пробиваясь сквозь туман, как и мой разум:

— Думал, ты расскажешь мне, если захочешь, чтобы я узнал.

Его слова проникают в мое сердце, и я ловлю себя на том, что жажду разговора с ним.

Вы улавливаете неуверенность в его голосе? То, что его слова несут больше смысла, чем он хочет? Засовываю руки в карманы куртки.

Линкольн игриво толкает меня своим плечом, тепло его тела пронизывает меня, а его губы изгибаются в едва заметной усмешке.

— Тебя кто-то укусил?

Смотрю на него, украдкой бросая взгляды, замечая его веселую сторону, о существовании которой я даже не подозревала. И я не знаю почему, но его слова кажутся мне такими смешными или, может быть, приступ хихиканья вызывает у меня тот факт, что он шутит надо мной. Линкольн останавливается и наблюдает за мной с искренней улыбкой на лице, его плечи трясутся от безудержного смеха. Именно в этот момент — вы тоже это видите — он дарит мне первую настоящую улыбку. И она чертовски яркая, и я не понимаю, почему не видела ее до сих пор.

Мое сердце болит за всех женщин, которые когда-либо любили этого мужчину или были одержимы этим равнодушным любовником. Он в моей крови, в венах, с каждой улыбкой медленно пробирается к моему сердцу.

Линкольн оставляет меня в четыре часа утра, со смехом на губах и воспоминаниями о нем между моих ног.