Море света

ГЛАВА 36

Зазубрина — выступающая часть крючка вблизи его острия, которая предотвращает его выпадение изо рта рыбы.

Проходит два дня, прежде чем Линкольн возвращается в Вестпорт. Без Бэара. Он находится в травматологическом центре в Анкоридже, его состояние стабильное, но его еще рано выписывать. Как рассказал мне Флетчер, у него было кровоизлияние в мозг, которое удалось остановить, разрыв селезенки из-за сломанных ребер и сильное переохлаждение. Флетчер улетел в Анкоридж на два дня, а я осталась с Атласом.

Я никогда раньше не нянчилась с ребенком, но за эти два дня я уже не представляю своей жизни без него. Он помогает мне пережить самую сильную боль от того, что, по сути, его отец использовал меня.

Дядя Линкольна привез его из Сиэтла вместе с двумя другими членами экипажа, которые были на судне в тот день. Они подъезжают к бару около трех часов дня.

Первыми из грузовика выходят члены экипажа, каждый уходит в противоположном направлении. Они выглядят примерно такими же избитыми, как Линкольн: лица в синяках, все в порезах. Когда Линкольн направляется к нам, он выглядит иначе, чем в тот вечер, когда я его впервые встретила, и в то же время такой же. Он опускает взгляд, и я не могу увидеть то, что так отчаянно хочу. Эти холодные глаза цвета морской волны. Понятия не имею, о чем он думает, а без его пугающего взгляда я не могу разгадать, собирается ли он сказать мне правду.

— Вот он! — Атлас вскакивает, все еще держась одной рукой за меня, а другой сжимает поводок Кохо. Да, собака все еще с ним. — Это мой папа! — Прекрасная улыбка, которую я не видела уже несколько дней, растягивает его щеки. — Папочка! Ты меня помнишь?

Мальчик выкрикивает все это с расстояния примерно в двадцать футов в ту же секунду, как только из дядиного грузовика появляется Линкольн.

При звуке голоса Атласа Линкольн переводит взгляд на него, и улыбается, на его лице мгновенно появляется облегчение. При виде сына он с облегчением вздыхает. И может быть, это делаю и я? Я не знаю. У меня пересыхает во рту, сердце бешено колотится в груди. Я смотрю на небо, вдыхаю свежий прохладный воздух, который одновременно жжет и успокаивает. Я могу это сделать. Могу выслушать его точку зрения, не обращая внимания на ощущение, что он использовал меня. Я… хочу этого. Потому что, когда он рядом, даже так далеко, между нами есть нечто большее, чем просто привязанность.

Слезы жгут мои глаза. Даже сейчас, когда еще Линкольн не переводит взгляд на меня, его причины, которые неизвестны мне, проносятся в моем сознании словно шторм, разрушая мою решимость найти разумное объяснение. Я хочу простить его, не зная подробностей, потому что эта реальность не имеет значения. Возможно, он знал правду все это время, но понятия не имел, как сказать. А может быть, как и я в последние дни, он притворялся, что не знает. Как и я, он обманул себя, поверив, что между нами происходит нечто большее? Что перед нами разыгрывалась судьба, а мы были просто жертвами?

Любовь ослепляет.

Атлас бежит к отцу, он так быстро перебирает ногами, как только может. Линкольн обнимает его, прижимает крошечное тельце к своей груди. Я начинаю плакать. Кохо скулит, и я смотрю на него сверху вниз. Это первый раз, когда он не погнался за Атласом, и тут я понимаю, что пес остался со мной, потому что я в нем нуждаюсь. Я едва сдерживаю слезы от облегчения, что Линкольн жив, и Атлас не потерял отца. Но также и от того, что я не потеряла его. Как бы ни было больно от его лжи, мысль о том, что его вообще не будет в моей жизни, перевешивает все остальное.

Линкольн идет ко мне, держа Атласа на руках. Он знает, что я знаю. Я вижу это по его глазам. Когда он опускает голову, я сглатываю. Смотрю на Атласа, потом снова на Линкольна.

— Нам нужно поговорить. Наедине.

Его взгляд непроницаемый. Он сглатывает, кивает и наклоняет голову в сторону пляжа. Линкольн не отрывает глаз от земли, не в силах посмотреть на меня.

— Хорошо.

Увидев нас, Пресли выходит из бара и обращается к Атласу:

— Дружище, рутбир ждет тебя!

Я улыбаюсь ей, испытывая облегчение. Линкольн опускает сына на землю и взъерошивает ему волосы.

— Я на минутку.

Атлас колеблется.

— Не уходи без меня, — говорит он Линкольну, прежде чем улыбнуться мне. — Я сейчас вернусь.

— Мы не уйдем, — заверяю я его, ласково улыбаясь. — Я только поговорю с твоим папой минутку вон там. — Указываю на кафе.

— Хорошо. — Атлас бежит к Пресли через дорогу и, оказываясь у двери, дает ей пять. — Ты приготовила мои любимые начос?

— Ага.

Мне нравится, что Атлас теперь не только часть моей жизни, но и всех остальных, кто работает в этом баре: Эверетт заключает с ним пари, Кайло обучает карточным играм, а Мэл все еще тайно планирует его брак со своею дочерью.

Когда за ними закрывается дверь, грудь Линкольна вздымается от вздоха.

— Спасибо тебе, что позаботились о нем. Я знаю, ты не должна была это делать.

— Я хотела.

Возможно из-за нервов, он закуривает сигарету. Замечаю, что у него дрожат руки, и я догадываюсь — не от холода.

— Ты не должен курить, — говорю я ему, когда мы присаживаемся на скамейку возле кафе напротив бара. Воздух прохладный, более спокойный, чем раньше, но я кутаюсь в куртку, дрожа. Ладно, может быть, Линкольн тоже дрожит, потому что ему холодно.

Сквозь его губ со смехом вырывается дым, струйка поднимается в безоблачное небо.

— Я думаю, мне это нужно для нашего разговора.

Смотрю на его лицо, на потрескавшиеся губы, красные щеки и налитые кровью глаза. За последние пару дней он прошел через ад, боролся за выживание, а теперь он здесь, и ему приходится все объяснять. Он прав, ему, наверное, нужно закурить, чтобы пережить это. Дело в том, что я понятия не имею, с чего начать разговор. Поэтому произношу:

— Что случилось с твоей женой?

Сначала Линкольн ничего не говорит. Его взгляд скользит по улице, по проезжающим машинам, по туристам, стоящих вдоль причала. Он смотрит куда угодно, только не на меня. В те моменты, когда мне все-таки удается уловить выражение его лица, он выглядит потерянным и уязвимым. Если бы не резкий вдох в тот момент, когда слова сорвались с моих губ, я бы подумала, что он не услышал мой вопрос, но это не так. Отбросив сигарету в сторону, с нотками поражения в голосе Линкольн произносит:

— Она умерла. Я же говорил тебе.

Хотя мое сердце бешено колотится, мой гнев из-за сложившейся ситуации начинает угасать. Я все еще расстроена, но не так, как думала.

— И она мой донор, — делаю сама вывод, полагая, что он не собирается этого говорить.

Линкольн кивает, его колено подрагивает, как мне кажется, от сдерживаемого волнения.

— Я не знаю точно. — Пожав одним плечом, Линкольн откидывается на спинку скамейки. Пристально смотрит на меня, изучая, его глаза мрачны и встревожены. — Я сказал, что не хочу знать, а также, что мы не желаем, чтобы с нами связывались.

Мне кажется, я никогда в жизни так не нервничала. Делаю глубокий вдох, собираясь с духом для следующего вопроса.

— Когда ты вошел в бар, ты знал, что я та самая, не так ли?

Еще один кивок.

— Почему? — спрашиваю я, поджимая губы и стараясь казаться равнодушной, будто его присутствие не влияет на меня. — Это была какая-то больная привязанность к ней? Ты заставил меня поверить, что ты что-то чувствуешь ко мне.

Линкольн снова наклоняется вперед, упирается локтями в колени, хмурится и поворачивает голову ко мне. Я едва могу дышать от того, как он смотрит на меня. Сохраняю дистанцию между нами, зная, что если я этого не сделаю, то уступлю. Поддамся власти его прикосновений, и мое предательское тело сдастся раньше, чем я успею это понять.

— Я не искал тебя специально. Признаюсь, мне было любопытно. Но потом я встретил тебя, и внезапно оказалось, что Афина больше не имеет к этому никакого отношения.

Я внимательно наблюдаю за Линкольном, выискивая любой признак того, что он мне лжет. Но мне не за что зацепиться. Моргаю, уставившись на него. Его глаза встречаются с моими, и я вижу в них правду. Все нити, которые связывали нас воедино, наконец-то обрели смысл. Его брат погиб вместе с моими родителями, а сердце его жены бьется в моей груди. Наши жизни переплелись так сильно, что мы практически стали одним целым. И я даже не могу злиться на него, потому что проигнорировала тонкие предупреждения.

Но мне известно одно: я не хочу этой боли. Этой горечи внутри меня. Я не желаю ничего из этого. Я хочу смириться и двигаться дальше. Хочу… прощения, даже если оно не заслужено.

— Это море лжи, — бормочу я, глядя на серое небо над нами и смаргивая слезы. — Все это.

Линкольн выпрямляется, поворачивается ко мне и обхватывает ладонями мое лицо. Наклонившись, он касается своим лбом моего, обдавая мои щеки своим дыханием.

— Или море света, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Я смотрю в его глаза, замечая боль, конфликт и его размышления, которые я даже не могу понять. Отстраняюсь и наблюдаю за ним.

— Я не знаю, что сказать, Линкольн. Афина твоя жена. И я не знаю, как вписываюсь во все это.

Он молчит, и я не думаю, что ожидала какой-то другой реакции. Отчасти я его понимаю, но мои стены подняты, и его правда пугает меня так, как никогда раньше.

Сделав глубокий вдох, он на мгновение закрывает глаза, а затем смеряет меня взглядом. Мне грустно от того, как он смотрит на меня, словно хочет забрать всю мою боль, но знает, что не может, потому что сам является ее причиной.

— Как можно подойти к кому-то и сказать: «Кстати, я думаю, что у тебя сердце моей покойной жены?» — Он прищуривает глаза, сжимает губы в мрачную линию. — На самом деле нет правильного способа сказать это. Нет правильного способа начать этот разговор, в любом случае он приведет к неловкому моменту. Я солгал. Я только еще больше все усложнил. Не знал, как сказать, поэтому и не стал, — говорит Линкольн, его слова едва слышны из-за шума океана и причаливающих лодок. — А потом я не знал, как тебя отпустить.

Слезы катятся по моим щекам. Его честность искренняя и неподдельная, и я сочувствую ему. Ему, наверное, было нелегко. Знать, но не быть в этом уверенным.

Линкольн наблюдает за слезой на моей щеке, а затем со вздохом поднимает руку и проводит костяшками пальцев по моему лицу.

— Когда я встретил тебя, я знал, что это неправильно, но не смог остановиться, как только попробовал тебя на вкус.

Фыркаю от иронии его слов. Мы оба смеемся, он ухмыляется, и я вижу в нем Атласа.

— Буквально, — дразню я сквозь слезы, мой голос звучит хрипло.

Воцаряется неловкое молчание. Он молчит несколько мгновений, и я открываю рот, чтобы побудить его продолжить, но мука в его глазах останавливает меня.

Линкольн прикусывает губу, борясь с эмоциями, которых я не вижу, но знаю, что они его гложут. Его глаза блестят, а голос становится тише.

— Я был так зол, когда потерял Афину, что поначалу не хотел тебя искать. Был зол, что они забрали ее сердце, ее глаза, ее кожу. Я не был благодарен. Я был взбешен. Она только что родила, а потом… — Его слова обрываются, и он качает головой, как будто не в силах решить, что сказать дальше. Кладу руку на его плечо, мягко успокаивая. Он сглатывает, и его тело напрягается. — Ее отключили от аппарата жизнеобеспечения и отвезли в операционную, где забрали практически все. От нее не осталось ничего, кроме костей. — Его подбородок дрожит, челюсть сжимается. — И, блин, я понимаю это, — Линкольн кивает, испуская вздох, — Афина дала другим шанс на жизнь, а я держал на руках новорожденного ребенка и обижался, что она никогда его не увидит. — Слезы беззвучно катятся по его щекам, взгляд устремлен прямо перед собой. — Предполагалось, что это будет лучшее время в нашей жизни, но оно прошло в мгновение ока. Я не… — Он снова замолкает, прочищая горло. Шмыгает носом, быстро смахивая слезы. — Я не попрощался с ней и не сказал, что люблю ее. По крайней мере, так, чтобы она меня услышала. — Впервые за время своего признания он поворачивает голову и смотрит на меня. Его взгляд обжигает, и слезы текут по моим щекам. Я стараюсь казаться невозмутимой, но у меня ничего не получается. Его слова причиняют боль, проникают в мои кости, достигая души. Они гноятся и каким-то странным образом дают выход моей собственной боли. Мы оба страдаем. — Я не знал, как с этим справиться. И это длилось очень долгое время. Я не уверен, что у меня это получилось. Знаю лишь то, что у меня есть Атлас. — Линкольн замолкает, его взгляд скользит к бару, а затем возвращается ко мне. Он в отчаянии качает головой. — И я не знаю, что еще сказать.

Я проглатываю эмоции, переполняющие мои слова. В этом буквально суть нашей дилеммы. У меня есть то, что принадлежало им. Я не думала о его чувствах. До этого момента, пока по его щекам не покатились слезы, я не задумывалась о его боли. А ведь совершенно очевидно, что я небезразлична Линкольну. Мое сердце переполнено любовью к нему. Не знаю почему, но я обнимаю его. Заключаю в объятья и утешаю, потому что это правильно. Иногда люди косячат. Они косячат так сильно, что не знают, как это исправить.

Он прижимает меня к себе крепче, обхватывая руками мою хрупкую фигуру. Чувствую, как он прижимается губами к моему виску, а затем к макушке.

— Мне жаль.

— Мне тоже жаль, — говорю я Линкольну, хотя и не знаю о чем. Может быть обо всем.

— Это символично, — шепчет он мне на ухо.

Смотрю ему за спину на угасающее солнце в оранжевых и розовых брызгах, разливающимся по горизонту.

— Что?

Линкольн отстраняется и нежно касается костяшками пальцев моей щеки. Я встречаюсь с ним взглядом.

— Твое имя, — бормочет он, глядя на меня так, словно пытается донести до моей души свои извинения. — Мне кажется, что я преодолел это путешествие только для того, чтобы, в конце концов, найти тебя (прим. пер.: — Джорни переводится, как «путешествие»).

И в течение следующих двадцати минут он не оправдывается и не обещает, что все будет хорошо. Он просто обнимает меня. Я не знаю, куда мы пойдем дальше, если вообще куда-нибудь пойдем, но меня утешает то, что Линкольн ни к чему меня не подталкивает.