Море света

ГЛАВА 21

Машина для разделывания — машина, используемая на консервных заводах для обезглавливания, удаления плавников и потрошения рыбы.

— Можно мне с кусочками шоколада?

— Ты имеешь в виду Rocky Road (прим. пер.: Rocky Road — шоколадное мороженое, также в составе орехи и зефир в виде кубиков)? — Дама за прилавком кафе-мороженого нежно улыбается Атласу.

Сын расплывается в улыбке, его глаза блестят.

— Ага. Именно. Я люблю зефир.

— Очень сильно, — поддразниваю я, подмигивая кассирше, когда она вручает Атласу рожок мороженого, и он тут же начинает вынимать все зефирки. — Сдачи не нужно, — говорю ей и кивком указываю на дверь.

Атлас следует за мной, его ботинки немного великоваты, рукава куртки такие же.

— Ты не будешь, папочка?

Я улыбаюсь ему, закатывая рукава, чтобы он не испачкал их мороженым.

— Я рассчитываю, что ты дашь мне немного своего.

Он поднимает рожок вверх.

— У тебя должно быть свое.

Наклонившись, откусываю и тут же жалею, потому что зубы сводит от холода.

— Я удивлен, что ты голоден после всего, что съел. — Не желая ссориться с отцом из-за того, что он взял Атласа в бар, когда мы оттуда ушли, я повел сына на пиццу. А потом за мороженным.

— Она красивая. Она мне нравится, — говорит Атлас, идя рядом со мной и пытаясь запрыгнуть в каждую лужу на нашем пути. Штаны промокли до колен, но ему все равно.

— Что? — Хватаю сына за руку, когда он чуть не падает в лужу.

Каким-то образом ему удается удержать мороженое.

— Джорни.

Я знал, что это произойдет. За обедом он без конца говорил о ней.

— Да, так и есть, — отмечаю я, зная, насколько точным является это утверждение. Мои мысли по-прежнему сосредоточены на этом маленьком мальчике, который шагает рядом со мной. Хотел бы я относиться ко всему так небрежно, но не могу. Легкомысленность — это не то состояние души, которое я могу себе позволить. Не в том положении, в котором я оказался на протяжении многих лет. Но с Джорни я был беспечным.

— Мне нравится это место. Мы переезжаем сюда?

Выгибаю бровь, глядя на него сверху вниз.

— Что тебе здесь нравится?

Он щурится сквозь пелену дождя, падающего на нас, его волосы прилипли ко лбу.

— Песок. — Проведя рукой по лицу, Атлас вновь откусывает мороженое и протягивает его мне. — Можешь съесть остальное.

Я смотрю на сына, когда он снова берет меня за руку. Раскачивая ею взад-вперед, он напевает себе под нос песенку.

— В Илвако есть песок.

— Но ты жил здесь, когда был моего размера? — Атлас судит о людях по их размеру, а не по возрасту. Для него возраст не имеет значения. Если ты маленький, ты ребенок. Если вы выше его, значит взрослый.

Я смеюсь.

— Ты имеешь в виду свой возраст?

— Ага?

— Нет. Я вырос в Раймонде, но когда мне было десять лет, мои родители развелись, и я переехал в Илвако с мамой. Папа переехал сюда вскоре после развода. — Воспоминание всплывает в моей голове. То, когда папа смотрит, как мама забирает нас с Бэаром, а Ретт остается с ним. Я никогда не забуду выражение лица брата. Единственный раз, когда я видел это непроницаемое выражение на его лице — в день, когда она умерла. Вы не сможете понять это, пока не испытаете смерть на таком уровне. Пока не будете любить женщину всю свою взрослую жизнь, а потом она уйдет, и вы являетесь причиной. Чувство вины такого рода не оставит вас просто так. Оно будет вас преследовать.

— Почему?

Я смотрю на сына.

— Что почему?

— Почему она переехала в Илвако?

— Там жили твои прабабушка и прадедушка. — Гляжу вдаль, в конце улицы виднеется дом отца. — Думаю, она хотела быть с ними.

Атлас прыгает обеими ногами в большую лужу, а затем хихикает, когда вода попадает на меня.

— Твоя мама же умерла?

Кивнув, опускаю взгляд на свои джинсы и вздыхаю. Он нарочно забрызгал меня.

— Да.

Его улыбка исчезает, и он выходит из лужи.

— Как?

— Рак.

Чувствую его взгляд на себе, но почему-то не смотрю в его глаза.

— Что это такое?

— Очень тяжелая болезнь.

Сомнение мелькает на лице сына.

— Как простуда?

— Хуже.

— Похожа на болезнь, из-за которой умерла моя мамочка?

— Нет, не такая.

Атлас останавливается, нахмурив брови.

— Какая же тогда?

— Ты знаешь, как умерла твоя мама. У нее было внутримозговое кровоизлияние.

— Из-за меня, — добавляет он, еще больше хмурясь.

Эмоции захлестывают меня. Я не рассказывал Атласу много подробностей о его маме. Ему пять лет. Он многое в этом не понимает, и я не хочу усложнять ему задачу. Он знает, что мама умерла, когда он родился, потому что в ее мозгу было кровоизлияние. Я не рассказывал ему о мучительном решении отключить ее от системы жизнеобеспечения, когда ему было два дня от роду, или о том дне, когда забрал его домой из больницы и позволил ему плакать три часа, потому что не мог взять его на руки. Я не хотел смотреть на него и видеть напоминание об Афине. В те дни я хотел умереть вместе с ней.

Сыну не нужно знать те подробности и моменты, когда я даже не знал, как дышать. Он маленький, и хотя у него есть только я, я хочу защищать его от внешнего мира и его жестокости так долго, как только смогу.

— Нет, не из-за тебя. Просто так случилось, дружище. Не из-за тебя.

Теперь он пристально смотрит на дом моего отца, его внимание сосредоточено на крыльце с качелями, на которых раньше сидела моя мама. Помню, как каждый раз, когда я приходил из школы, она качалась на качелях. Ветер усиливается, качели двигаются со скрипом. Звук привлекает мое внимание.

Атлас вздыхает, встречаясь со мной взглядом.

— Я думаю, что должен жить здесь, — говорит он мне, его губы и подбородок в шоколаде. Он наклоняет голову, чтобы посмотреть на выражение моего лица в ответ на его слова. Атлас всегда наблюдает за мной. Возможно, чтобы оценить мою реакцию, но какой бы ни была причина, я замечаю, что он проводит много времени, анализируя мои ответы и обыгрывая их. — И мне нравится дедушка Флетч. Он повел меня в бар. Я думаю, он классный.

— Я думал, я классный? — поддразниваю, вытирая рукавом шоколад с его рта.

Он отстраняется.

— Ты классный. Но он взял меня в бар.

Не могу поверить, что мой отец повел его в чертов бар. И меня бесит даже не бар. А то, что он познакомил Джорни с Атласом. Я не хотел встречаться с ней, не говоря уже о том, чтобы мой сын знал ее.

Я уже достаточно все усложнил. Чем глубже погружаешься, тем страшнее рассказать правду, и это пугает меня до чертиков.

В доме папа спит в своем кресле, а Бэар на диване с пивом в руке и смотрит программу «Ночь футбола», которая идет по четвергам. Папа шевелится, когда Атлас пробегает по дому и запрыгивает на диван рядом с Бэаром.

— Дядя Би, я пил пиво в баре!

— Я слышал, — отмечает Бэар, обнимая его одной рукой. Бэар смотрит на меня, а затем прижимает Атласа ближе. — Давай, мужик, нам нужна удача. Об «Морских ястребов» вытирают ноги.

Папа просыпается и замечает меня, затем встает и потягивается. Я выдыхаю, уставившись на него.

— О чем, черт возьми, ты думал? — говорю я тихо.

— Это не такая уж большая проблема.

— Проблема. Только потому, что ты облажался с нами, не означает, что ты можешь принимать решения, касательно моего сына, — огрызаюсь я, понимая, что перехожу черту.

Мой отец многое упустил в нашем детстве. К примеру, мало времени проводил с нами.

Он усмехается.

— Тебе еще многому предстоит научиться, сынок.

Я протискиваюсь мимо него к двери, в которую только что вошел. Смотрю на Бэара, сидящего на диване.

— Присмотришь недолго за Атласом? Мне нужно в одно место.

Бэар что-то ворчит мне в ответ, но я не в настроении разбираться. Я не знаю, куда пойду, когда выхожу из дома, но, кажется, мое тело понимает раньше меня. Знаю, в какую неразбериху вляпался, проводя время с ней, но потребность узнать ее намного сильнее.