Море света

ГЛАВА 28

Миграция — перемещение вида от одного местообитания к другому. На Аляске самой крупной миграцией является миграция лосося, когда рыба перемещается из соленой воды в свои края нереста в пресной воде.

Каждое утро просыпаясь, в туманные секунды между сном и явью думаю про себя: «Это не твоя жизнь. Ты живешь, потому что того человека нет».

И в этот момент меня настигает одиночество. В течение трех месяцев после пересадки сердца я находилась в изоляции в больнице. Я ненавидела это. Но за то время мне пришлось смириться с тем, что чья-то жизнь закончилась, а моя начинается вновь. Мое дыхание должно было принадлежать ему.

Возможно, то же самое касается и Линкольна. Он не должен был быть моим. Возможно, мое будущее было начертано звездами, и я изменила его, оставшись в живых? Или, возможно, мне просто нужно хорошенько выспаться, вместо той херни, которой я занимаюсь в последнее время, пока жду его.

Линкольн не появился. Не звонил и не отвечал на мои звонки. В последний раз я видела его, когда он выходил из бара после разговора с Эйвом.

Застаю Эйва перед тем, как он уходит в бар в субботу утром. Он уставился в свой телефон, потерявшись в этом моменте. Поднося чашку к губам, делает глоток, и, нахмурив брови, выглядит сосредоточенным.

Прочищаю горло.

— Что ты сказал Линкольну прошлой ночью?

— Ничего такого.

— Чушь собачья. Перестань мне врать.

Брат со стуком ставит чашку на стол.

— Я не вру. У нас был короткий разговор о том, какие у него намерения. Я толком ничего не сказал.

Эйв иногда чертовски выводит меня из себя. Из него нужно вытягивать информацию. Почти как с Линкольном.

— Сделай мне одолжение, Эйв, — брат, наконец, смотрит на меня, — перестань пытаться контролировать мою жизнь. С тех пор, как умерли мама с папой, ты только и делаешь, что пытаешься защитить меня, и я понимаю, ты старший брат, но я устала от твоих дурацких секретов и от того, что ты вмешиваешься в мою жизнь! — И чтобы донести свою точку зрения, ухожу из дома и даже хлопаю дверью. Наверное, это самое приятное хлопанье дверью, которое у меня было с тех пор, как я в шестнадцать лет сказала ему отсосать, когда он не позволил своей умирающей сестре курить травку с друзьями. Ладно, да, я понимаю его, и мой выбор слов был не совсем удачным, но, черт возьми, в тот день было приятно быть бандиткой.

Не смейтесь. Я всегда хотела это сказать.

Шагаю по мокрому от дождя асфальту, из-за утреннего ветра глаза слезятся и трудно держать их открытыми. Я иду по живописной тропинке на пляже к пристани, где, как мне кажется, может находиться Линкольн. Моросящий дождь будто завис в воздухе, заглушая все звуки, кроме рева океанских волн. Когда-то, кажется в другой жизни, я была той, кого мои родители называли своим диким ребенком. «Она живет в своем собственном ритме, и это адский ритм», — так говорил мой дедушка.

Где-то, каким-то образом эта маленькая девочка превратилась в девушку, которая боится. Наверное, потому, что она знала, что ее дни ограничены. Я смотрю на горизонт, где серое небо сливается с беспокойным морем. Пенистые гребни волн разбиваются о берег. Мои мысли возвращаются к Эйву и его потребности постоянно держать меня в неведении. Мне двадцать три, и хотя я понимаю, что он не хочет меня потерять, не могу больше так жить. Достаточно того, что я живу чужой жизнью; почему я не могу хотя бы решать, с кем мне спать?

Медленно шагая, в конце концов, я оказываюсь на пирсе. Конечно, Линкольн здесь, работает в лодке. Я щурюсь от дождя, лицо и волосы намокли. Еще ранее утро, и пристань окутана густым слоем тумана.

Сначала он не замечает меня, но затем его глаза вспыхивают, как будто он почувствовал мое присутствие, а не увидел меня. Линкольн идет навстречу, наша связь глубокая, всепоглощающая. Его плащ прилип к груди, дыхание учащенное.

— Ты так и не появился, — говорю я, скорее констатируя факт.

Он ставит ведро, на лице заходили желваки, густые волосы падают на лицо. Линкольн не выглядит ни радостным, ни раздраженным, увидев меня. Повисает неловкое молчание, прежде чем он пренебрежительно пожимает плечами.

— Не хотел меня видеть? — Это смелый вопрос, в нем есть искра того дикого ребенка.

Выражение его лица обезоруживает.

— Дело не в этом.

Я делаю шаг вперед, подходя к краю причала. Его брови слегка приподнимаются, когда я спрашиваю:

— А в чем тогда?

Усталость омрачает его лицо, и он быстро отводит взгляд, сдергивая капюшон куртки.

— Не знаю, — со вздохом отвечает Линкольн. Его волосы непривычно растрепаны, и хотя я считаю, что это сексуально и хочу провести по ним пальцами, именно его слова сбивают меня с толку.

Не спрашивая, ступаю на лодку и встаю перед ним. Вода капает с кончика его носа, неистовые глаза смотрят на меня.

— И я не знаю, что мы делаем и что это значит, но я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Его грудь вздымается от глубокого вздоха. Его запах поражает меня, и мне трудно вспомнить, почему я злюсь на него. Поддавшись вперед, Линкольн мозолистыми руками заправляет прядь моих мокрых волос за ухо. Его пальцы опускаются ниже, следуют вниз по моему плечу, предплечью, а затем по руке. Он молча ведет меня в рулевую рубку и сажает в капитанское кресло.

Я сглатываю, дыхание перехватывает, неохотно раздвигаю ноги.

Это происходит быстро, связь между нами. Его руки скользят вверх по моим бедрам, а затем к пуговице на джинсах. Это то, что я даю ему и ничего больше. Но затем он целует меня, и руки перемещаются с моих бедер на сиденье рядом со мной. Он наклоняется, прижимаясь своей грудью к моей, и, чувствуя его учащенное дыхание, понимаю, что он так же бездумно плывет во тьму, как и я. Этому мужчине не была предначертана такая судьба. Он пытается сопротивляться ей, но это захватывает нас, и как бы сильно мы ни притворялись, мы не можем остановиться.

Линкольн помечает меня губами, его поцелуи страстно-нежные. Он не перестает целовать, когда тянется за презервативом, и уж точно не тратит время впустую, показывая, зачем я пришла сюда. Он удерживает меня на стуле, но снимает с меня джинсы и тянет к краю сиденья. Обхватываю ногами его талию, я не собиралась этого делать, но солгала бы, если бы сказала, что не хотела этого. Мое сердце замирает от его напора, его глаза горят, глядя на меня, когда он входит и выходит, равномерно толкаясь в меня.

Взгляд Линкольна кажется интимным, и я не могу разорвать зрительный контакт. Не могу отвести взгляд. Я не избита и не брошена вместе с ним. Я наполнена энергией и поглощена.

Наш момент длится недолго, и предполагаю, что это как-то связано с тем фактом, что мы на пристани для яхт, и рулевая рубка находится на виду у доков.

Накинув рубашку на плечи, я смотрю на него.

Линкольн стоит близко, прислонившись к двери каюты и наблюдая за мной с пристальным вниманием.

— Как давно это было? — Он проводит рукой по волосам и чешет челюсть.

— Моя пересадка сердца?

Линкольн кивает.

— Почти шесть лет назад. — Не знаю почему, но упоминание о том, как давно это было, пробуждает что-то внутри меня. Пока этот мужчина готовился стать отцом, я получила сердце и второй шанс. Я все еще чувствую себя виноватой, но часть меня благодарна за то, что мне дали еще одну возможность, потому что, как бы ни было страшно находиться рядом с Линкольном, не могу отрицать, что жжение от укуса вызывает привыкание. В прямом и переносном смысле.

— Ты знаешь, кто был донором? — Его голос затихает, внимание приковано к радио рядом со мной, где предупреждают о приближающемся шторме.

Из всех людей, кому я когда-либо рассказывала свою историю, никто не спрашивал, откуда взялось сердце. Я не ожидала, что он спросит. Только несколько близких людей задали этот вопрос после трансплантации.

— Нет. Я никогда не интересовалась.

Порыв ветра обрушивается на лодку, дождь хлещет по алюминиевой обшивке, и звук похож на падение крошечных камешков на пол.

— Почему? — спрашивает Линкольн, а затем быстро отводит взгляд.

— Этот человек отдал свою жизнь ради меня. Ладно, он на самом деле умер, и у него не было особого выбора, но он это сделал. Выбрал донорство органов. — Делаю паузу, взвешивая свои мысли и пытаясь точно выразить свои страхи словами, которые имеют смысл. Поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Откашлявшись, добавляю:

— Я боюсь, что его семья подумает, что я потратила впустую жизнь их близкого человека, работая в баре и не имея абсолютно никакой цели в жизни. — Соскальзываю с капитанского кресла и тянусь за ботинками. — Если я узнаю его имя, узнаю, как выглядел владелец сердца, я как бы перейду на другой уровень вины выжившего.

Линкольн смотрит на меня, абсолютно молча. Я почти сожалею, что была столь откровенна с ним.

Он опускает взгляд.

— Я бы не чувствовал себя виноватым, — бормочет он, едва шевеля губами. Выражение его лица отстраненное — наигранное безразличие, которое не скрывает эмоции. Линкольн берет сигарету из пачки на столе и закуривает. Затянувшись, выпускает дым в открытое окно.

Я наблюдаю, как дым красиво вьется по ветру.

— Ты бы выяснил, если бы был на моем месте?

Этот вопрос застает его врасплох. Рука с сигаретой замирает у его губ. Он поднимает на меня глаза, а затем быстро отводит взгляд.

— Нет, наверное, нет. — Большим и указательным пальцем Линкольн зажимает кончик сигареты, гася пламя, прежде чем положить ее рядом с радиоприемником. Отгоняя дым от моего лица, он притягивает меня к своей груди. — Я отправлюсь с Бэаром на пару дней на Аляску.

— На твоей лодке?

Линкольн кивает, опуская глаза на мои губы. Он целует меня один раз, второй, а потом дергается, когда кто-то стучит в окно.

— Я следующий! — кричит Бэар, смеясь.

— Во время этого путешествия я могу выбросить его за борт, — дразнит Линкольн, отходя от меня, чтобы застегнуть ремень.

Проведя руками по волосам, я беру куртку и укутываюсь в нее. Я не ухожу сразу. Наблюдаю, как они готовятся к отплытию, и Бэар рассказывает мне о том, как ученые исследовали девятифутовую большую белую акулу в Австралии. И вот однажды ученые, следившие за акулой, заметили, что за считанные секунды бросило с высоты тысяча девятьсот футов, а температура ее тела повысилась на двадцать градусов.

— Что это значит? — спрашиваю, полностью очарованная тем, как эти братья дополняют друг друга. Бэар общительный, а Линкольн принимает решения. Интересно, какая динамика была между ними и Реттом. Из-за того, как ранее Линкольн закрыл эту тему, я не собираюсь ее поднимать.

— Морское чудовище, — говорит Бэар, протягивая Линкольну коробку с приманкой. — Это единственное разумное объяснение.

— Или устройство слежения оторвалось и попало в течение, — добавляет Линкольн, качая головой. Он бьет рукой Бэара в грудь. — Заткнись. Никому нет дела до морских чудовищ.

Я смеюсь.

— Вы бы поладили с Пресли. Она отказывается ходить по пристани ночью, потому что клянется, что там морские чудовища, которые ее съедят.

Бэар смотрит на меня.

— Кто из девушек Пресли?

— Блондинка с голубыми глазами.

Бэар хмурит брови.

— Та, у которой красивая задница?

Фыркаю.

— Я не особо смотрю на ее задницу, но, наверное, да.

Он издает гудящий звук, который снова заставляет меня смеяться.

— Ага. Я бы съел ее всю.

— Мужик, — стонет Линкольн, — не будь грубым.

Мои щеки пылают.

— Ладно, думаю, мне пора идти.

Бэар подмигивает.

— Дай ей мой номер.

— Что случилось с Мэл?

Он наклоняет голову в сторону.

— Та, у которой есть дети?

Я киваю.

— Она не звонила. Я открыт к предложениям.

— Вероятно, на то есть причина. — Между нами встает Линкольн, прижимаясь своей грудью к моей. — Сделай Мэл одолжение и не давай ей его номер.

Я смеюсь, и мои щеки заливает румянец, когда я смотрю на Линкольна.

— Когда ты вернешься?

— Во вторник.

— В четверг, — добавляет Бэар, обходя лодку.

Линкольн хмурится.

— Хорошо, наверное, в четверг.

Я должна прожить шесть дней без него? Мысль о том, что я не увижу Линкольна так долго, вызывает во мне приступ тревоги. Он помогает мне сойти с лодки. Я стою на том же самом месте, где находилась около двадцати минут назад, только теперь ощущения другие. Воздух холодный, яростные порывы ветра бьют меня по лицу.

Линкольн смотрит на меня, но потом его внимание сосредотачивается на чем-то за моей спиной.

— Когда я вернусь, нам нужно кое о чем с тобой поговорить. Может быть, за ужином?

— Хорошо…. — Мой голос затихает, я не уверена, что он имеет в виду. Но, алё, он только что пригласил меня на ужин! — Эм, подожди… ужины сопровождаются кольцами и женами, просящими развода. Не-а. Ни за что. Я приготовлю обед.

Он фыркает, качая головой и усмехаясь.

— Ладно, обед.

— Идеально.

Начинаю нервничать, когда понимаю, что он уходит.

— Береги себя.

Потянувшись за тросом, Линкольн подмигивает.

— Всегда.

К горлу подступает ком, когда он кричит мне вдогонку:

— Эй!

Разворачиваюсь к нему, ожидая его слов.

— Постарайтесь больше не находить бродячих собак.

С моих губ срывается смех. Кто знает, что я могла бы найти в этом городе, если бы очень постаралась. Смотрю, как их лодка покидает пристань, выдыхаемый мной воздух танцует, как дым его сигарет, клубящийся вокруг меня. Откладываю этот миг в памяти, как и сладкий вкус его ухмыляющихся губ и необузданность, текущую сейчас по моим венам. Не хочу отпускать его.