Мой грешный муж

Глава 10

БРЕНДИ НЕ ПОДЕЙСТВОВАЛО: ее сердце болело из-за того, что они оба потеряли. Кассандра хотела ненавидеть его, но это было несправедливо. Она согласилась на формальный брак, когда была еще слишком молода, чтобы понимать, какой долгой может быть жизнь, когда проживаешь ее в одиночестве.

Кроме того, он ей тоже был не нужен. Если бы она могла выбрать себе мужа, он был бы совсем не похож на Джошуа Девитта.

— У меня никогда не было романа с женой Болдервуда, — сказал он, потягиваясь и возвращаясь к своей обычной оживленности. — Я не очень хороший муж, но я могу пообещать быть честным, и это правда.

Пустой бокал был тяжелым в ее руках, в граненом стекле плясали отблески пламени. Она поставила его рядом с полным и увидела, как пламя отражается и в насыщенном цвете ликера. Она подняла бокал, чтобы полюбоваться им.

У него не было причин лгать. Что самое худшее она могла сделать? Вернуться в Санн-парк и никогда больше с ним не разговаривать? Завести любовника, чтобы он мог развестись с ней и выгнать их всех?

— Тогда почему Гарри думает, что ты это сделал? — спросила она.

— Я думаю, это план, чтобы получить деньги и отомстить мне. Я думаю, они это спланировали.

— Они это спланировали?

— Это единственное объяснение. — Его взгляд метнулся к бокалу в ее руке и снова поднялся. — Предположим, что я невиновен. А теперь подумай о том, что они находятся в тяжелом финансовом положении, они винят в этом меня, и я являюсь легкой мишенью.

— Но сказать такое о собственной жене! Он должен знать, что стенограммы о подобных уголовных делах публикуются полностью и продаются десятками тысяч экземпляров. Ее репутация…

Он пожал плечами и вздохнул. Для мужчины, который говорил, что никогда не устает, сегодня вечером он выглядел усталым.

— Вот почему я думаю, что она с ним заодно. Другие женщины переживали ситуации и похуже, даже выходили из таких скандалов с определенным достоинством; она тоже сможет, если только он с ней не разведется. Аристократия славится таким поведением; люди даже почти ожидают этого.

— Не похоже, что они на грани развода. Если бы ты видел их на вчерашнем рауте, все эти улыбки, прикосновения, взгляды и… О!

— Что? Что?

— Они говорили что-то о том, что собираются взять правосудие в свои руки. Но это… Боже мой, Джошуа, это отвратительно.

— Отвратительно. Позорно. Мерзко. Пошло.

Это было все это и даже больше. Она попыталась это осмыслить. Какими самодовольными они были прошлой ночью, зная, что подложили пороховую бочку под семью Кассандры: не только под Джошуа, но и под Кассандру и ее сестер.

— Нет, — сказала она. — Гарри никогда бы так не поступил.

— Возможно, твой драгоценный Гарри не тот человек, каким ты его себе представляла, — раздраженно сказал Джошуа.

У нее чуть не сорвалось с языка, что Филлис, должно быть, оказала на него дурное влияние, и она устыдилась своей готовности обвинять женщину, а не мужчину. Она вспомнила, как Гарри торжествующе посмотрел жене в глаза. Он не смог бы поддаться влиянию, если бы внутри он не был таким же.

— Они сказали мне, что были охвачены страстью, — сказала она. — Я не знаю, было ли между нами с Гарри много страсти. Я думала, что мы любим друг друга, но я слишком рассудительна для страсти.

— Не слишком страстная?

Он фыркнул.

— Ты только что швырнула стул через всю комнату, женщина.

Это было так нелепо, что она не смогла удержаться от смеха.

— Ты иногда говоришь такие милые вещи.

Он тоже засмеялся, и она подумала, как это мило — болтать с ним у камина, уютно свернувшись калачиком, чувствовать тепло внутри и снаружи. Может быть, когда-нибудь они смогут стать друзьями.

— Мы с Гарри были помолвлены всего неделю, прежде чем Чарли умер, и, полагаю, после этого я не была хорошей компанией, — сказала она. — Он навещал меня несколько раз, но мне особо нечего было сказать.

Потому что ее сердце было разбито. Прошло три года, а ей все еще больно вспоминать ту ночь, когда друзья Чарли привезли его, потного и истекающего кровью из-за ножевой раны между ребер, но при этом все время шутившего. Она как раз вернулась домой с бала, где они с Гарри дважды танцевали, и Гарри поцеловал ее и сказал, что она всегда будет жить в его сердце. Папа был в Шотландии, а маме пришлось дать успокоительное, и Кассандра помогала доктору, ее белое бальное платье было перепачкано кровью брата, и она ухаживала за Чарли три дня, пока он не умер.

— Чарли мне нравился. Как и всем, — сказал Джошуа. — И хорошо, что ты не вышла замуж за Болдервуда, если он даже не смог поддержать тебя в трудную минуту.

— В вашем браке были трудные моменты?

На его лице появилось мрачное выражение. Как, должно быть, он скучает по своей жене.

— Ничего особенного, — ответил он и больше ничего не добавил.

"ТАК ЭТО И ЕСТЬ БРЕНДИ", — подумала Кассандра, когда между ними повисло молчание. Между ее разумом и окружающим миром возникло несколько толстых перегородок. Ее эмоции свернулись в маленький клубок, как это делал мистер Твит, когда ложился в изножье ее кровати.

Она скучала по мистеру Твиту.

— Ты выпила весь мой бренди, — сказал Джошуа.

Она посмотрела на стакан в своей руке. Он был пуст. Ой.

— Люси пристрастилась к бренди, — сказала она.

— Что? Ей… сколько лет?

— Девятнадцать. Я прячу бутылки, но она их находит. В первый раз это было днем. У мамы есть ручная коза по имени Гиневра, и она залезает в розы. Люси под воздействием бренди, завела ее в дом, чтобы она не покусилась на розы, и повязала ей на голову чепчик.

— Зачем?

— Чтобы никто не догадался, что это коза. Это была хитрая маскировка.

Она рассмеялась. В тот момент это не показалось ей смешным, хотя Люси и смеялась. Но Люси пила бренди, а теперь бренди выпила Кассандра, и, действительно, бренди проделал удивительную работу по превращению происходящего в забаву.

— Итак, бедная коза в огромном чепце, украшенном искусственными вишнями и виноградом, бегала по дому, уворачиваясь от слуг, блеяла, ломала вещи и ела цветы. В конце концов, мы выгнали ее на улицу. Бедная Гиневра. Ее не удалось поймать в тот день, и ей пришлось носить чепец еще один день, пока я не смогла снять его с нее.

Он рассмеялся. Ей нравился его смех. Он согревал ее, как бренди.

— В другой раз Люси нарядилась в одно из старых маминых платьев и парик и пела непристойные песенки.

— Какие непристойные песенки?

— Я не стану петь непристойные песни.

На его лице медленно расплылась порочная улыбка.

— Ты знаешь слова, не так ли? Идеальная, вежливая, чопорная Кассандра, поющая непристойные песни.

— Это всё Миранда. Она моя старшая сестра. Я имею в виду, сводная сестра. От первого маминого брака.

— Миранда меня не волнует. Я хочу услышать песню.

— Миранда нашла этот старый сборник песен и предложила мне исполнить одну из них, но потом…

Ей было двенадцать, а Миранде шестнадцать, и она не понимала слов. Она села за фортепиано, сердце ее колотилось, дыхание было таким прерывистым, что она не была уверена, сможет ли она петь, но она была полна решимости доказать Миранде, что она сможет, поэтому она сыграла первые две ноты и сделала паузу, и все слушали — семьи Белл и Ларк тоже присутствовали, как и все остальные: викарий, его жена и мать, а затем…

— Вместо меня спела Миранда, — сказала она.

У Миранды, конечно, были неприятности, но она наслаждалась каждой минутой. Мама и папа так и не узнали об их первоначальном плане; они похлопали Кассандру по плечу и сказали, что рады, что могут положиться на нее в том, что она будет вести себя хорошо.

В тот раз Кассандра пожаловалась, что Миранда и Люси были непослушными, но им уделяли все внимание, в то время как она была хорошей и не получала ничего. Поэтому мама повезла ее в Лимингтон Спа, специально для нее.

Она скучала и по маме.

— Спой сейчас, — сказал он. — Шокируй меня, миссис Девитт. Кроме того, ты выпила, а у нашей нации есть гордая традиция использовать выпивку как повод для распевания непристойных песен. Это твой патриотический долг.

— О боже. Хорошо. Если это мой патриотический долг.

Это действительно казалось отличной идеей, и ей нравилось, как он на нее смотрит.

— Песная называется «Устричная Нэн». Эм…

Она собралась с мыслями и запела:

Когда Устричная Нэн стояла у своей ванны

Чтобы показать свои порочные наклонности;

Она вымыла свои самые благородные части тела,

И вздыхала из-за желания совокупления.

Он расхохотался, в его глазах плясали веселые искорки, и она тоже засмеялась, наслаждаясь происходящим больше, чем следовало бы.

— Что дальше? — спросил он. — Устричная Нэн получила…

— Не говори этого. — Она откинула волосы со лба и попыталась вспомнить.

— Там был один винодел, — сказала она. — И они… они развлекались.

— Они развлекались?

— Но их прервали, а потом…Я не знаю. В словах нет никакого смысла. Гм…

Она снова запела:

Но их позвала компания,

В то время как он изо всех сил старался угодить ей,

Я уже скоро, почти кончил, сэр, — сказал он

Мой дорогой, я тоже, — ответила она

— Почему ты смеешься? — спросил она. — Это даже не смешно.

Но он закрыл лицо руками, и его плечи затряслись. Она представила, как проводит рукой по этим плечам, как под ее ладонью раздается его смех, как она ощущает форму его мышц и тепло его кожи.

Когда его смех утих, он сказал:

— Ты — сокровище.

Выражение его лица стало мягким. Его улыбка смешалась с бренди и вызвала в ее теле странное и восхитительное ощущение, как прошлой ночью, в ее постели, когда она думала, что он поцелует ее, и, возможно, он поцелует ее сейчас.

Но он не поцеловал ее. Он любил свою жену. Он не хотел ее. И она тоже не хотела его. Она все время забывала об этом.

Она хотела поставить бокал обратно на стол и только тогда поняла, что чуть не уронила его, когда он бросился вперед, поймал его и поставил на середину стола. Она могла бы сбить этот стакан со стола, и он разбился бы.

— Она сломана, — сказала она.

Она взглянула на Джошуа. Он изучал ее, слегка нахмурившись.

— Люси, — пояснила она. — Она сломана внутри, и я не знаю почему. У нас было немало трагедий, но… Я не знаю, как это исправить, и мне больно смотреть, как она распадается на части. Ты тоже немного сломан.

Он вскинул голову.

— Никто не сломлен. Это просто жизнь.

— Я думаю, ты пытаешься остановить происходящее, но жизнь все равно продолжается.

Она не знала, откуда пришла эта мысль, но она показалась ей очень хорошей и важной. Бренди не мешало ей думать. Ее мысли были правильными. Теперь она поняла. Она поняла это… что-то.

Но ему это не понравилось. На его лице промелькнуло раздражение.

— Ты называешь меня сломленным, потому что я не цепляю на лицо самодовольную улыбку и не притворяюсь, что я лучше всех остальных.

— Ты говоришь обо мне?

— Ты понятия не имеешь, каково это — совершать ошибки, — сказал он. — Тебе никогда не понять человеческих недостатков.

— Откуда тебе знать, что я понимаю, а что нет?

— Ты когда-нибудь совершала ошибку? Когда-нибудь принимала неверное решение? Нарушала хотя бы одно чертово правило? А? Назови хоть один поступок, которого ты стыдишься.

Комната накренилась. Вот что значит быть пьяной. Подвыпившей, навеселе, подшофе. Был ли папа навеселе, когда он умер? Образ папы поплыл у нее перед глазами. Папа, обнимающий ее после свадьбы. Папа, объясняющий, как управлять поместьем, уверяющий, что все будет хорошо. Папа, неподвижно лежащий на окровавленной соломе в конюшне. Даже после его похорон она не плакала. Она написала своему мужу, и когда он не удосужился приехать, она взяла на себя управление поместьем, хотя в этом не было необходимости — у них был хороший управляющий, а она и так была занята по хозяйству из-за болезни мамы, — но с самого утра ей нужно было заполнять каждую минуту до отхода ко сну.

— Я подкупила государственного чиновника, — сказала она. — Вот что я сделала. Я солгала закону и церкви.

Джошуа тоже любил ее отца. Если она расскажет ему, то причинит ему боль. Хорошо.

— Папа не падал с лошади и не ломал себе шею, — сказала она. — Он застрелился. И я подкупила коронера, доктора и всех остальных, чтобы скрыть это.

ДЖОШУА ВЫПИЛ ВСЕГО ОДИН БОКАЛ БРЕНДИ, но голова у него закружилась так, словно он выпил целую бутылку, и ему пришлось схватиться за подлокотники стула, чтобы не упасть.

Затем мир обрел устойчивость. Кассандра сидела, уставившись в никуда, и все будто было по-прежнему, хотя уже никогда не будет таковым.

Лорд Чарльз застрелился. Нет. Лорд Чарльз был самым веселым и сердечным человеком, которого он когда-либо знал. У него всегда находилось доброе слово и улыбка. Он изо всех сил старался помогать другим и никогда не оставлял в своем кармане ни пенни, если кто-то другой нуждался в этом больше.

— Почему?

Слово с трудом вырвалось из его сдавленного горла.

— Яне знаю. Он не оставил записки. После его смерти я узнала, что у него были финансовые проблемы, но ты дал ему достаточно денег, чтобы все уладить.

Деньги. На что, черт возьми, годились эти деньги? Слишком долго Джошуа верил, что деньги могут решить все проблемы, но каждый раз, когда он думал, что защищен, жизнь подкидывала ему что-то еще, чтобы в очередной раз доказать, что он ошибался.

— Почему ты мне не сказала? — спросил он и тут же пожалел, что задал этот вопрос.

Она написала ему, что ее отец погиб в результате несчастного случая во время верховой езды. Пригласила его посетить поместье, которое он унаследовал.

Вместо этого он сидел в одиночестве в Шотландии и оплакивал лучшего человека, которого когда-либо знал. Он прислал деньги, Ньюэлла и котенка. Черт возьми. Он заслуживал того, чтобы его пригвоздили к позорному столбу.

— Я никому не говорила, — сказала она.

— Твоя мать?

— Она не знает. Никто из них не знает. Ты не должен им говорить.

Она обхватила колени руками, прижалась к ним щекой, и ее волосы упали на одну сторону. Она выглядела слишком юной и невинной, чтобы нести это ужасное бремя. Он назвал ее наивной. Он назвал ее самодовольной.

Он подошел и сел рядом с ней на диван. Она опустила ноги и позволила ему взять себя за руку.

— Что значит, никто из них не знает? Ты носишь эту ношу одна?

Она играла с его пальцами и говорила отрывисто.

— Он сделал это во втором стойле, в пустом. Была гроза, поэтому, я полагаю, гром заглушил шум. Конюх нашел его перед рассветом и рассказал экономке. Она не смогла разбудить маму, потому что… Ну. Потому. Так что вместо этого она разбудила меня. Я настояла на том, чтобы увидеть его. Мне не стоило этого делать. Что-то оборвалось внутри меня, и я почувствовала себя опустошенной. Я послала грума за сэром Гордоном Беллом — он мировой судья и близкий друг папы — и сказала ему, что никто никогда не должен узнать правду, и он согласился. Если бы все узнали, мы бы… нам бы пришлось похоронить его на перекрестке дорог с колом в сердце. Моего отца. Похороненный как… Я не могла этого допустить.

Она водила пальцем по линиям на его ладони, но он сомневался, что она что-то видела. Он не хотел этого слышать, но ему пришлось.

— Мы заплатили коронеру пятьсот фунтов, чтобы не было публичного расследования. То есть ты заплатил ему пятьсот фунтов.

Она говорила почти весело. А он обвинил ее в том, что она пытается скрыть свои эмоции с помощью самодовольной улыбки. Черт возьми.

— Доктор отказался брать деньги, но ты все равно купил ему новую карету и лошадей. Ты купил груму небольшой коттедж недалеко от Маргейта, и он уехал и женился на своей возлюбленной. Экономка миссис Гринуэй тоже ничего не хотела, но ты оплатил обучение двух ее племянников в начальной школе Шрусбери. У них все хорошо. Ты щедрый на взятки.

— А твоя семья?

Ей было двадцать, когда она все это сделала. Прошел месяц после их свадьбы, а он даже не мог вспомнить ее лица. Где, черт возьми, была ее мать?

— Им не обязательно было знать. К тому времени, как они проснулись, все было улажено. Они перенесли папу, миссис Гринуэй и доктор обмыли его, и доктор сказал, что при падении у него было разбито лицо, поэтому им пришлось держать гроб закрытым.

Одинокая слезинка упала ему на руку. Она подняла на него взгляд. Ее глаза были зелеными и влажными, ресницы слиплись в маленькие пушинки.

— Он знал, Джошуа, — сказала она. — Он боялся, что умрет до того, как я смогу выйти замуж и он сможет обезопасить всех, а я смеялась над ним и говорила, что у него нет причин умирать. Но все это время он планировал это сделать, и именно поэтому он хотел, чтобы мы поженились. Он даже передал свою собственность тебе, чтобы корона не смогла ее конфисковать. Мы убили его, ты и я. Если бы мы не поженились, он бы никогда этого не сделал, и его демоны исчезли бы. И теперь он похоронен на церковном кладбище, что является святотатством, и мы совершили это преступление, и я стараюсь поступать правильно, но никогда не смогу искупить свою вину. Иногда я так злюсь на него.

Ее логика была неправильной, совершенно неверной, но эмоции способны заставить самую плохую логику казаться правильной.

— Лорд Чарльз сказал мне то же самое, когда просил меня жениться на тебе, — сказал он ей. — Он сказал, что смерть Чарли оставила вас всех без защиты. Я подумал, что он напрасно беспокоится.

По ее щекам текли слезы. Он взял платок из кармана и вытер их, стараясь быть нежным, но чувствуя себя грубым и неуклюжим. Она позволила ему. Потому что она заботилась обо всех, а о ней никто не заботился. Он притянул ее к себе, и она прильнула к его груди. Он гладил ее по волосам и жалел, что не может унять ее боль.

— Это было его решение, — сказал он. — Ему, должно быть, было больно, а ты подарила ему покой.

Она ничего не сказала. Он прижал ее к себе и вдохнул ее аромат, несмотря на стеснение в груди и жжение в горле. Кассандра вынесла все это, а он насмехался над ней. И лорд Чарльз: Он бы сделал все для лорда Чарльза, если бы только знал. Но лорд Чарльз всегда был таким веселым и доброжелательным, даже когда скорбел о Чарли. Прикрывая свою боль приятной, вежливой улыбкой.

Существовала женщина, которая, возможно, знала всю историю, но он никогда не сможет рассказать Кассандре о ней. Кассандра все еще верила, что ее отец был верен своей жене. Он не хотел лишать ее и этой иллюзии.

Бедняжка. Его так раздражала ее уверенность в своей правоте, ее самообладание. Ему было легче думать о ней как о хорошей, скучной девушке с вежливыми улыбками и мелкими заботами. Он почти жалел, что узнал это о ней: что она была гораздо большим.

ОНИ ДОЛГО СИДЕЛИ РЯДОМ, Кассандра уютно и тепло прижималась к нему, пока он не понял, что она засыпает.

— Давай. — Он высвободился из-под нее, и она запротестовала, сонная и пьяная. — Давай уложим тебя в постель.

— Мне здесь нравится, — сказала она. — Здесь тепло и ты удобный.

— Твоя постель тоже будет теплой и удобной.

Он погасил огонь и пошел за ней. Она была молода, доверчива и тоже немного сломлена. Она так старалась сохранить свою семью. Милая дурочка. Это было невозможно. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что семьи распадаются и ничего нельзя поделать.

— Ты соглашаешься со мной, — сказала она. — Именно так я поступаю с Люси, когда она пьяна. Я соглашаюсь со всем, что она говорит.

— Это очень мудро. Тебе следует соглашаться со мной при каждом удобном случае.

Он поднял ее на руки. Она обвила руками его шею, положила голову ему на плечо и пощекотала его волосами. Ее грудь прижалась к его груди, а округлое бедро — к животу. Он уже несколько месяцев не был так близок ни к одной женщине. Он не обращал внимания на свое глупое тело; она была расстроена, пьяна и была его женой.

— Никогда не следует спорить с пьяным человеком, — сказала она, когда он выносил ее из кабинета и поднимал по лестнице. — Это то, чему я научилась.

— Я согласен.

— Нужно быть сговорчивым. Ты не сговорчивый. Ты неприятный человек.

— Нет, это не так. Я очаровательный.

Она рассмеялась, прижавшись грудью к его груди. Она не была легкой, но и не тяжелой. Ему нравилось чувствовать ее в своих объятиях. То, как ее тело двигалось от смеха, и смех передался ему. Он нес ее на руках, как и должен был делать с самого начала.

— Ты сварливый.

— Я очаровательный.

— Ты невоспитанный.

— Я восхитительный.

Она снова рассмеялась. Тихий, ласковый смех. Было приятно видеть, как она смеется, но он беспокоился о боли, которую она скрывала. Боль, которая выплеснулась из нее сегодня. Сначала это сбило его с толку, но теперь он все понял. Как, должно быть, ей было одиноко в ее семье, когда она единственная знала правду и мило улыбалась, несмотря на это.

А он… Эгоист — это слишком слабое описание для него.

В ее комнате он опустил ее на кровать. В свете единственной свечи ее глаза казались большими и темными, каштановые волосы разметались по подушке. Он потрогал большой бант на ее ночном жакете.

— Ты спишь в нем?

— Он теплый и удобный. Как и ты.

Он невольно рассмеялся и помог ей забраться под одеяло. Ей не нужна была помощь, но он все равно помог. И ему не обязательно было ложиться рядом с ней поверх одеяла. Ему также не нужно было запутываться пальцами в шелковистых локонах, выбивающихся из-под ее повязки. Но он и это сделал.

— Что тебе еще нужно? — спросил он. — Принести тебе ночной чепец?

— Ты считаешь, что мой ночной чепец глупый.

— Я думаю, он восхитительный.

Он наклонился к ней, провел костяшками пальцев по ее щеке, нежной, как лепестки, и пытался заставить себя встать. Это становилось пыткой. Ему нужно было отстраниться. Он не мог пошевелиться.

— Ты даже ни разу не целовал меня, — сказала она.

Немедленно встань с кровати, прикрикнул он на себя. Убирайся сейчас же. Но на этот раз он был слишком медлителен.

Она подняла голову и прижалась губами к его губам.

Ее чистая, нежная сладость пронзила его насквозь, обжигая грудь и опьяняя голову силой тысячи сортов бренди. Его рука скользнула ей на шею, зарылась в густые, мягкие волосы, обхватила ее голову, чтобы он мог получить больше. Их губы соприкоснулись, исследуя, раскрываясь, и когда он попробовал ее на вкус своим языком, она издала тихий горловой звук, который отдался у него в паху. Она выгнулась навстречу ему, и он снова попробовал ее на вкус. Глубже. Больше. И она — такая щедрая и теплая — приняла его. На вкус она была как бренди, и как женщина, и как надежда, и как цветы, и он не мог понять, как у нее может быть цветочный вкус и почему это может быть хорошо, но это было именно так. Он мог бы раствориться в ней, в ее щедром тепле, отдаться глухому стуку своего сердца и настойчивости своего члена, раствориться в ней и заставить ее раствориться в нем, и вся их сердечная боль тоже растаяла бы.

Он оторвался от ее губ и мягко толкнул ее обратно на подушки. Она улыбнулась ему, и ему потребовались все силы, чтобы сохранить дистанцию.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь мы поцеловались.

— Это было чудесно.

— Ты пьяна. Тебе все кажется прекрасным.

— Даже твоя щетина прекрасна.

Ее ладонь погладила его по щеке, и он подавил желание снова прижаться к ней. Он опустил ее руку. При свете свечей он не мог определить, какого цвета у нее сейчас глаза, но это не имело значения, потому что цвет ее глаз менялся всякий раз, и это была лишь одна из тех восхитительных черт, которые он в ней обнаружил.

Ему было нужно, чтобы она заснула, чтобы он мог избежать этого безумия.

— Закрой глаза, — сказал он. Она закрыла. Он отвел волосы с ее лица, погладил лоб, щеку. Ему хотелось погладить каждую клеточку ее тела. — Теперь вдохни, — сказал он. — И выдохни. Вдох и выдох.

Она послушалась и заснула.

Слава Богу. Теперь он мог сбежать.

Но не сейчас. Это было бы неправильно. Она была расстроена, и он был уверен, что неправильно оставлять кого-то, кто расстроен. И это был первый раз, когда она была пьяна, и она могла испугаться, если проснется одна с головокружением. Поэтому ему следует остаться еще немного. Пока он не убедится, что она успокоилась. Пока он не перестанет ощущать прикосновение ее губ. Пока у него не пройдет желание плакать.

КАССАНДРА ПРОСНУЛАСЬ. В комнате почти не было света. Она почувствовала легкую тошноту и головную боль. Ее постель была теплее, чем обычно. Она была не одна. Она была слишком сонной, чтобы испугаться, к тому же это был всего лишь Джошуа. Его рука лежала у нее на талии. Горячая стена за ее спиной была его грудью. Она прислушивалась к его дыханию: он спал. Она целовала его. Его губы были теплыми и на удивление мягкими. Он прикоснулся своим языком к ее языку. Она должна была почувствовать отвращение, но вместо этого ее пронзило острое наслаждение, и все, чего она хотела, — это большего. И что она ему наговорила! Она никогда больше не должна пить. Но он не осудил ее. Она не пошевелилась. Она не хотела ни беспокоить его, ни встречаться с ним лицом к лицу. Кроме того, это было так приятно — находиться в объятиях этого мужчины. Она закрыла глаза и наслаждалась этим.

Когда она снова проснулась, его уже не было.