Мой грешный муж

Глава 11

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ мистер Косуэй, который носил обременительную должность секретаря, Ответственного За Все, Что Происходит в Лондоне, завел Кассандру в пустой кабинет, который Джошуа использовал, когда работал на складе в порту. В маленькой комнате доминировал письменный стол, заваленный досье и рулонами бумаги длиной в ярд, а также глобус и оборудование, названия которого она даже не могла представить.

Также здесь присутствовали: шейный платок, брошенный на стул, сюртук, брошенный на стол, шляпа, водруженная на глобус. Джошуа не мог уйти далеко, так как он в очередной раз оставил половину своей одежды.

Кассандра спрятала носовой платок, надушенный розовой водой, когда мистер Косуэй подошел к окну. Секретарь был размером примерно с карету, с бритой головой, разбитым носом и обрубком на месте левой руки, но разговаривал он как джентльмен, и обращался с ней со всей возможной вежливостью.

— Он на причале с детьми, — сказал он, постучав по толстому, засаленному стеклу.

— Детьми?

Она поспешила к окну. Джошуа, сегодня чисто выбритый, в рубашке и простом черном жилете, сидел на корточках на причале и разговаривал с двумя мальчиками и девочкой. Дети, которым было не больше одиннадцати-двенадцати лет, были одеты просто, но опрятно, и все смотрели на него с восхищением. Женщина, похожая на гувернантку, чьи черты лица намекали на африканское происхождение, наблюдала за происходящим неподалеку.

Кассандра прижала руку к оконному стеклу и наклонилась. Ее шляпка ударилась о стекло, и она нетерпеливо стянула ее с головы, чтобы лучше видеть.

Штаны Джошуа из оленьей кожи были туго натянуты на его мощных бедрах. Легкий ветерок взъерошил его волосы и играл с широкими рукавами рубашки, дразня ее видом его тела. Ее ладонь вспомнила ощущение щекотки от его щетины, и ей было интересно, насколько гладкая у него сейчас щека.

Один из мальчиков, маленький, рыжеволосый, что-то сказал, и Джошуа кивнул. Он нарисовал пальцем схему на деревянном причале. Трое детей придвинулись ближе, загораживая ей обзор.

Для человека, который считал детей обузой, они, казалось, нравились ему. Для человека, который утверждал, что он занят, у него, казалось, было время для них.

— Что происходит? — спросила она.

— Предполагается, что дети должны работать, но мистер Девитт любит иногда с ними поболтать.

— О чем?

— О том, что у него на уме. Это может быть что угодно. У мистера Девитта всегда тысяча мыслей.

Выражение его лица было печальным, но в то же время он говорил с восхищением.

— Он нанимает этих детей?

— Это больше похоже на практику, хотя они получают определенную зарплату. С ним сотрудничает несколько детских домов, где он платит за обучение детей чтению, письму и арифметике. Большинству детей это нравится, и если они находят работу, то на фабриках или в сфере обслуживания, но мистер Девитт говорит, что если у них есть способности к чему-то другому, то они должны их использовать. Говорит, что способности имеют большее значение, чем рождение. Поэтому некоторые проходят практику здесь, и когда они бывают готовы, мы помогаем им найти работу.

— Кто эта женщина?

— Это мисс Сэмпсон. Обучение было ее идеей, так что теперь она секретарь, Отвечающий За Организацию Обучения И Воспитания. Она хорошая девушка, мисс Сэмпсон.

Его лицо расплылось в улыбке, и Кассандра тоже не смогла удержаться от улыбки; возможно, мистер Косуэй считал мисс Сэмпсон не просто хорошей девушкой.

— Она научила меня красиво говорить. Многие люди думают, что если ты не говоришь по-английски так, как они, то ты не такой умный, как они. Я не имею в виду мистера Девитта, — поспешил добавить он. — Большинство людей не дали бы мне работу, потому что какой-то жадный пират украл мою руку, но я сказал мистеру Девитту: «Я разбираюсь в судоходстве, и мне не нужна левая рука, чтобы думать», и он согласился.

Внизу, на причале, к Джошуа подошел служащий, чтобы поговорить с ним. Он поднял голову, и их взгляды встретились через толстое стекло. Он покачал головой, затем кивнул служащему и снова посмотрел на нее. Она попятилась.

Не такая уж она и смелая, не так ли?

Она даже не заметила, что мистер Косуэй ушел. Она положила свою шляпку на стол, сложила руки и попыталась успокоиться. Она не станет упоминать о прошлой ночи. Она не станет упоминать о детях.

Она не станет упоминать о мечте, которая расцвела за ночь, нежная и бледная, как крошечный полевой цветок, пробившийся сквозь папоротники на лесной подстилке. Она думала, что похоронила эту мечту два года назад, посчитала ее утраченной вместе со многим другим, но она расцвела заново.

Конечно, дети принесут и боль: она прожила достаточно долго, чтобы знать, что тот, кого любишь, рано или поздно причинит тебе боль. Но они также принесут и радость. Любую боль можно перенести, если есть радость, любовь и смех.

И ее тело было готово. Вот почему оно так странно вело себя рядом с ним. Это было единственным объяснением, учитывая, что он был таким ужасным, приводящим в бешенство и совсем не таким, каким она видела своего мужа.

И еще он не хотел детей и не хотел ее.

Именно поэтому она не станет упоминать об этом.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил он, влетая в комнату, отчего она уменьшилась вдвое. — Доки — опасное место.

— Интересно было посмотреть, где ты работаешь.

Их взгляды встретились, и что-то пронзило ее, как удар молнии, который отразился внутри него, как тот всплеск удовольствия, когда их губы встретились прошлой ночью.

Она могла бы поклясться, что он тоже это почувствовал, что что-то промелькнуло между ними, общее воспоминание, общая эмоция, общее желание, но он тут же подскочил к окну, чтобы что-то проверить снаружи. Она вспомнила тот момент, когда решила, что они могли бы стать друзьями; даже это казалось невозможным при свете дня.

— Ключевое слово тут работа, — сказал он. — А не болтовня с женой.

— Ты же болтал с этими детьми.

— Что тоже было работой.

— Мне показалось, что они тебе нравятся.

— Они потенциальные сотрудники. Так что не придумывай себе ничего.

— Придумывать?

Ее сердце бешено заколотилось. Он знал. Он знал, чего она хотела.

— Что ты имеешь в виду?

Он взял досье, пролистал его и бросил обратно на стол. Бумаги разлетелись в разные стороны, и он сделал выпад, чтобы они не упали на пол.

— Я занят, Кассандра. У меня нет на это времени.

— У тебя уйдет меньше времени на то, чтобы поговорить со мной, чем на то, чтобы избавиться от меня. Сегодня я чувствую себя особенно упрямой. Как ракушка, помнишь?

Он скрестил руки на груди. Она вздернула подбородок. Он прищурился. Она подняла брови. Он нахмурился. Она улыбнулась ему.

Он застонал и провел руками по волосам, которые, как она теперь знала, были до нелепости мягкими.

— Ты мне больше нравилась, когда была милой. Так в чем дело? Что? Что такое?

Кассандра оторвала взгляд от его волос, придала своему лицу веселое, осмысленное выражение и сосредоточилась на насущном вопросе.

— Та проблема с лордом и леди Болдервуд, — сказала она. — Мы должны обсудить, что мы будем делать дальше.

— Дальше будет вот что: я разберусь с лордом и леди Б. Ты же вернёшься в Уорикшир. Все вернется на круги своя.

Разочарование захлестнуло ее, но она продолжила улыбаться.

— Но, Джошуа…

— Это не твоя забота.

— Нет, это моя забота.

Она сделала шаг к нему, затем другой. Но невидимая стена между ними помешала ей сделать третий.

— Я должна появляться в обществе, где все будут думать, что мой муж совершил прелюбодеяние с женой моего бывшего жениха.

— Тогда не появляйся в обществе. Возвращайся в Уорикшир. Проблема решена.

— Так не пойдет, — сказала она. — Мы должны объединиться перед обществом и дискредитировать их в глазах всех. Если общество и общественное мнение будут на нашей стороне, они почувствуют давление и откажутся от своей затеи.

— Ты мне веришь.

— Да, верю. А жена всегда на стороне своего мужа.

Он долго смотрел на нее, затем снова начал двигаться, расхаживая по небольшому пространству, ощупывая предметы без всякой видимой причины.

— Другие тоже поверят, — продолжила она. — Лорд и леди Хардбери, конечно, а также лорд и леди Лаксборо. Мои тетя и дядя, лорд и леди Моркамб, и даже мои бабушка с дедушкой. Мы также можем рассчитывать на поддержку герцога Даммертона. Конечно, для решения юридических вопросов тебе понадобится юрист.

— У меня дюжина юристов.

— Это юристы по коммерческим вопросам. Я предлагаю сэра Гордона Белла, которому я безоговорочно доверяю, поскольку он долгое время был адвокатом многих представителей аристократии и не лишен влияния. Хотя я полагаю, что нашим первым шагом должна стать встреча лицом к лицу с лордом и леди Болдервуд, чтобы положить всему конец сегодня.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Ты говоришь так, словно планируешь битву.

— Они напали на мою семью.

— Нет, они напали на меня.

— А ты — моя семья.

— Это так не работает.

— Вообще-то работает.

Он развел руками.

— Ситуация полностью вышла из-под контроля. Наш брак — это только формальность, запомни это.

— Прошлая ночь…

— Ничего не изменила. Просто формальность!

В ответ на его рев снаружи послышались крики чаек, и ей тоже захотелось заорать. Боже милостивый, что этот человек с ней делал? Ее настроение стало таким же переменчивым, как и его.

— Вот именно, — отрезала она. — Я ношу твое имя, а это значит, что и мои сестры тоже, и поэтому твое имя влияет на будущее моих сестер.

— Твои чертовы сестры.

— И если ты не хочешь, чтобы мои сестры стали твоей проблемой, тогда помоги мне добиться того, чтобы их приняли в обществе и, в конечном счете, взяли замуж, и лучший способ для тебя сделать это — согласиться с моим планом.

Он слегка ударился лбом о карту Лондона, а затем повернулся и прислонился к стене.

— Ты снова говоришь разумно, — сказал он. — Терпеть не могу, когда ты говоришь разумно.

Ярость прошла так же быстро, как и появилась, и она с трудом удержалась от улыбки. Он самым ужасным образом лишал ее душевного равновесия, и она не понимала, почему находит его звериные манеры такими очаровательными.

— Так что делай, как я говорю, и перестань буянить, — сказала она.

— Буянить, — повторил он, перекатывая слоги во рту. Игривая полуулыбка озарила его лицо, и его темные глаза пристально посмотрели на нее. — Но мне нравится быть буйным.

— И у тебя это очень хорошо получается, — с трудом выдавила она, странно задыхаясь. — Но, возможно, пока все не уляжется, ты мог бы ненадолго перестать оскорблять людей, ввязываться в драки и заводить романы. Я имею в виду…То есть… О, нет.

Она прижала кончики пальцев к своим предательским губам и усилием воли отогнала жар, разлившийся по щекам. В этом-то и была проблема. Она потеряла контроль над своим языком и высказала мысли, о которых даже не подозревала. Вся сдержанность, в которой ее воспитывали, самообладание, которое должно было отличать рациональный, утонченный высший класс от простых людей, — всего один разговор с ним и двадцать лет тренировок шли прахом.

И это выражение его лица: она знала это выражение. Игривое, порочное. Взгляд, от которого ее тело требовало его прикосновений.

Он оттолкнулся от стены и неторопливо направился к ней.

Она прикрыла глаза рукой, чтобы не видеть, как он приближается, но чувствовала его присутствие, всю эту энергию, пронизывающую ее насквозь, скручивающуюся и пульсирующую глубоко внутри. Он подошел так близко, что его ноги задели ее юбки, а исходящий от него слабый пряный аромат дразнил ее ноздри, и часть ее снова оказалась в той постели.

— Ты же понимаешь, — мягко протянул он, — что, когда ты закрываешь глаза, я все равно вижу тебя.

— Нет, не видишь.

Он нежно взял ее за руку, его пальцы сквозь перчатки были теплыми и твердыми, и она позволила ему опустить ее руку. Когда он отпустил ее, она вцепилась пальцами в юбку, чтобы не обвить руками его шею. Каким глупым было ее тело, так сильно хотевшее ребенка, что оно упускало из виду тот факт, что он ей не нравился, а она ему была не нужна.

— Скажи мне правду, миссис Девитт. Ты ревнуешь?

Да поможет ей Бог, она ревновала. Какой самодовольной она была раньше, когда он был незнакомцем и ей вообще не было до него дела. И он снова дразнит ее, этот негодяй, но теперь ей это нравится, потому что теперь она знает, что под своей дерзкой внешностью он был добрым, и это поддразнивание было только для нее, и это заставляло ее чувствовать себя особенной.

— Я имею в виду, ради приличия, — сказала она.

— Так значит ты хотела бы, чтобы я ради приличия стал монахом.

— Не обязательно становиться монахом.

Ее сердце исполнило небольшую кадриль, и ей пришлось сглотнуть, прежде чем она смогла заговорить снова.

— В конце концов, мы женаты, и ты знаешь дорогу в мою спальню.

ЧЕРТ ВОЗЬМИ. Он сам попался, не так ли? Он больше не мог использовать тему секса, чтобы отпугнуть ее. Похоже, она больше не опасалась супружеской постели.

И по самой худшей из возможных причин. Она хотела не его.

— Я выполню свой супружеский долг, — добавила она, и эти слова возымели благотворное действие, как ведро ледяной воды на его пах. Джошуа попятился от нее. Продолжал двигаться, пока не уперся спиной в стену.

— И? — спросил он.

Было ошибкой задавать вопрос, когда он уже знал ответ.

Ее невысказанные слова заполнили пространство между ними, раздуваясь, как гигантский воздушный шар, забирая весь воздух в комнате, так что дышать стало нечем. Ему хотелось, чтобы она не произносила этих слов. Он понял, чего она хотела; она призналась в этом прошлой ночью. Он должен был лопнуть этот воздушный шар, лопнуть его до того, как она позволит ему унести их обоих прочь.

Слишком поздно.

— И у нас могли бы быть дети, — закончила она.

Ее голос был таким тихим, что он почти не слышал ее, и таким громким, что ему хотелось попросить ее не кричать.

— Я уже могу себе их представить, наших детей, — мечтательно добавила она. — Бегущими по Санн-парку, такие яркие и энергичные. Смеющиеся. У них будут темные волосы, я полагаю, и они будут умными и озорными. Мальчики будут спускаться по перилам. Девочки будут бегать по розовому саду. Или наоборот. Я не возражаю.

Она коротко рассмеялась неестественно высоким смехом.

— Если бы ты увидел Санн-парк, ты бы понял, что это чудесное место для детства.

Она не знала, о чем просит. Он мог бы сказать ей… что? Что она стоит в начале тропинки, ведущей в лес. В этом лесу были ужасные существа: волки, чудовища и любимые ясноглазые дети. Она бы все равно побежала по тропинке, собирая цветы и напевая песенку.

Ему хотелось сказать «Держись подальше от леса. Он выглядит красивым, но он не такой. Здесь полно вещей, которые могут тебя уничтожить, таких как волки, монстры и любимые ясноглазые дети.» Но он мог бы кричать и вопить, а она не стала бы слушать.

Какой же она была наивной, оптимистичной дурочкой. Они поцеловались и поделились секретом, и она думает, что это все изменило. Прошлая ночь ничего не изменила. Теперь он понимал ее лучше, замечал нотки беспокойства, скрывающиеся за ее улыбками, видел, что ее упрямство на самом деле было потрясающе яростным стремлением защитить, что она изо всех сил старалась быть хорошей, когда какая-то часть ее хотела вести себя плохо. Даже осознание этого, в конечном счете, ничего не изменило.

Она была помехой, и вся эта нелепая история с Болдервудами была помехой, но это были небольшие помехи, и как только он вернется к своей насыщенной жизни в Бирмингеме, все пойдет своим чередом, так же мирно, как и раньше.

— Почему бы тебе не завести кошку? — спросил он.

— Ты уже подарил мне кота.

— Тогда найди себе хобби. Чтобы чем-нибудь заняться.

— Я веду хозяйство в Санн-парке.

По слухам, Санн-парк был чудесным местом для детства. Она вернется в это чудесное место и будет дарить всю свою любовь ребенку, не задумываясь о нем ни на секунду. А он вернется к своей жизни в Бирмингеме, где она ему совсем не нужна, потому что там у него есть его работа, которая была всем, что у него было в течение многих лет, и всем, в чем он когда-либо нуждался.

— Значит, у тебя тоже нет времени на детей, — заметил он.

— Почему ты так не хочешь заводить детей?

— Потому что от них одни неприятности.

— Тогда тебе не нужно беспокоиться о них.

Теперь ее тон был более резким. Она была смелее с ним, чем раньше, или, может быть, ей просто было все равно, и она больше проявляла свою истинную сущность, которая скрывалась за ее вежливой, сдержанной внешностью.

— Мне понадобится твоя помощь в зачатии, — быстро сказала она ровным, напряженным голосом. — С остальным я справлюсь сама. Наши отдельные жизни могут продолжаться, как и прежде, а твоя жизнь не поменяется. Тебе даже не нужно будет запоминать их имена, если это доставляет тебе слишком много хлопот.

— Их имена? Значит, я буду твоим жеребцом, не так ли? Твоим племенным жеребцом.

— Ты можешь участвовать в их жизни, если хочешь. Или нет, как хочешь. Но ты… Я не знаю, чего ты хочешь.

Я хочу быть желанным. Я хочу знать, что больше никогда не потеряю то, что люблю. Я хочу, чтобы Сэмюэль вернулся, и я мог бы иметь сто тысяч детей, но этого никогда не случится.

— Я хочу, чтобы все вернулось на круги своя, — сказал он.

Он повернулся и поймал свое призрачное отражение в окне. Он посмотрел мимо него на причал, на троих детей. У девочки были темные волосы и румяные щеки. Именно такой цвет кожи они могли бы ожидать, если бы у них родилась дочь.

Кассандра подошла к нему. Он изучал ее отражение в стекле: какая она красивая, какая у нее теплая кожа, какое мягкое тело. Было бы так просто заключить ее в объятия, целовать, затаив дыхание, касаться языком каждого сантиметра ее тела, дать ей все, чего она хотела, и даже больше.

— Как их зовут? — спросила она.

— Девочку зовут Сара. — Его голос был хриплым, поэтому он откашлялся, чтобы продолжить. — Мисс Сэмпсон говорит, что она вундеркинд в математике. Высокого мальчика зовут Джон, и он прекрасно пишет предложения. Рыжеволосого мальчика зовут Мартин. Он хочет построить машину, способную летать.

— Ты был бы хорошим отцом, — сказала она.

Он не хотел причинять ей боль, но она причиняла боль ему, даже не подозревая об этом. Она предположила, что у них с Рейчел не было детей, и он никогда не поправлял ее. Если бы кто-нибудь из лондонского персонала и знал, им бы и в голову не пришло упомянуть об этом, а Ньюэлл казался безобидным, но у него была осмотрительность шпиона. Джошуа мог бы рассказать ей, но тогда она стала бы сочувствовать и раздражать его этим, и это ничего бы не изменило. И чем дольше он не говорил ей, тем невозможнее это становилось, и в любом случае, ему нужно было сохранить воспоминания. Если бы он вынес свои воспоминания на свет, они рассыпались бы в прах, и он потерял бы их тоже.

— Ты этого не знаешь, — сказал он.

— Ты заботишься об этих детях.

— Они потенциальные сотрудники. Я забочусь обо всех своих сотрудниках. Счастливый сотрудник — это продуктивный сотрудник.

— Как скажешь.

Это было безнадежно. Она тосковала и будет тосковать вечно, эта храбрая, благородная, глупая женщина, которая стольким пожертвовала ради других и просила взамен только этого. А когда тосковала она, он тоже тосковал, и ему хотелось разбить стекло кулаком.

— Я вполне доволен своей жизнью такой, какая она есть, — сказал он.

— Я понимаю.

Затем, наблюдая за ней, он увидел, что она проделывает свой трюк: она собрала свою тоску, одиночество, разочарование и надежду и спрятала их подальше, крепко запрятала в себе и запечатала все это милой улыбкой.

Он распознал в ней этот трюк. Он видел, как хорошо у нее это получается.

Возможно, потому, что у него самого это так хорошо получалось.

— А что с лордом и леди Болдервуд? — спросила она. — Нам стоит навестить их сейчас?

— Это глупая идея.

— Сделай мне одолжение.

— Ладно. Хорошо.

Она широко улыбнулась, даже слишком широко.

— Нам лучше одеть тебя, — сказала она. — Давай я помогу тебе с шейным платком.

ДЖОШУА НЕ БЫЛ УВЕРЕН, как это произошло, но он обнаружил, что полусидит на столе, а Кассандра стоит у него между ног и приближается к нему с отрезом тонкого муслина в умелых руках.

— Откуда ты вообще знаешь, как завязывать платок? — спросил он.

— Я много чего умею.

Ее дневное платье цвета зеленого мха закрывало ее горло и запястья, так же тщательно, как и ее ночная рубашка. Но у нее была очень хитрая портниха, потому что черные полоски спереди притягивали его взгляд к округлости ее груди, а ее мантилья, казалось, была застегнута под грудью на один шнур, который заканчивался двумя толстыми соблазнительными кисточками, которые дразнили его мыслью, что нужно всего лишь потянуть за них. чтобы все это исчезло само собой.

Его руки нащупали край стола, и он сжал его пальцами.

— Это плохая идея, — сказал он.

— Почему ты так говоришь?

Широко раскинув руки, она прижала середину шейного платка к его горлу, а затем обхватила его за шею, чтобы скрестить концы сзади и снова накинуть их спереди. Ей пришлось наклониться поближе, чтобы сделать это, с ее полосками, кисточками, запахом и волосами, и она действительно не понимала, почему это плохая идея?

— Ты можешь использовать этот платок, чтобы задушить меня, — сказал он.

— Не исключено.

Она снова скрестила ткань у его шеи, и выражение ее лица просветлело.

— Признаюсь, половину времени я не могу решить, поцеловать тебя или придушить.

— А как насчет другой половины времени?

— А вторую половину я хочу просто придушить тебя.

Его губы начали складываться в какую-то глупую колкость о том, что целоваться лучше, чем душить, но он вовремя себя остановил, и она снова принялась обматывать тканью его шею. Туда-сюда, раскачиваясь взад-вперед, бодрая и уверенная, как будто она ни о чем не подозревает. Она называла его порочным, но сама была воплощением зла.

Затем, о милосердие, она закончила со слоями, завязала последний узел и, казалось, все еще не осознавала, какое впечатление производит на него.

Можно было подумать, что он вообще не производит на нее никакого впечатления.

Она прижала теплую ладонь к его щеке.

— Ты побрился, — прошептала она.

— Эта чертова щетина чесалась.

Он мог бы повернуть голову и запечатлеть поцелуй на ее ладони. Он мог бы наклониться и запечатлеть поцелуй на ее губах. Она, конечно, позволила бы ему. Она хотела ребенка. Она хотела быть послушной. Она не подавала виду, что хочет его. Это не должно было иметь значения.

Но, возможно, ей бы понравилось, если бы он поцеловал ее сейчас, когда она была в здравом уме. А что, если он прикусит мочку ее уха? Заставит ли это ее застонать, или завизжать, или ахнуть? А что, если он поцелует ее грудь? Или уткнется лицом между ее бедер?

— Ты же понимаешь, — медленно произнес он, — что мы находимся в моем офисе, на моем складе, вокруг мои сотрудники, а снаружи доки кишат матросами?

Словно в подтверждение его слов, в коридоре послышались легкие шаги. Маленькие белые пальчики ухватились за дверной косяк, а затем Мартин всем телом завернул за угол и влетел в комнату.

— Мистер Девитт! Мистер Девитт!

Мартин вскрикнул, а затем резко остановился при виде них, широко раскрыв глаза. На макушке у него торчал пучок рыжих волос.

— Вы что, целуетесь?

Кассандра отскочила в сторону, схватила свою шляпку и, воспользовавшись окном как зеркалом, завязала ее. Джошуа заставил свое измученное тело выпрямиться, подобрал сюртук и просунул руки в рукава.

— В чем дело, Мартин? Мы собираемся уходить.

— Я наблюдал за чайками, они всегда взлетают навстречу ветру. Я уверен, что это послужит уроком того, как летать!

— Молодец, парень.

Он схватил свою шляпу с глобуса и покрутил ее на пальце. Кассандра натягивала перчатки, ее взгляд метался между ними двумя.

— Ты можешь рассказать мне об этом в следующий раз. А теперь убедись, что выполнил всю свою работу для мисс Сэмпсон.

— Да, сэр.

Мальчик снова бросился бежать. Джошуа направился за ним. Он уже был в дверях, когда вспомнил, что должен сначала пропустить ее, но если он начнет вести себя вежливо, то она подумает, что у нее получится перевоспитать его, а у этой женщины и так было достаточно опасных идей.