Моя Мия. На осколках первой любви

Глава 20. Мия и динамики, будь они не ладны…

В ужасе озираюсь по сторонам.

Как в замедленной съёмке прохожусь взглядом по скандирующим и машущим руками студентам Арха. Толпа возбуждена и заведена до предела.

Страшно становится.

Народ требует «хлеба и зрелищ». Всё, как у древнеримского сатирика, только на этот раз вместо зерна и театра на городской площади — человеческая кровь.

И не просто человеческая. Они требуют крови Громова.

Ненависть растекается по моим венам молниеносно. Из девочки, которой страшно, превращаюсь в ту, которую надо бояться…

Сжимаю кулаки до противной боли и держусь из последних сил.

Я настолько ошарашена поведением людей вокруг, что не сразу замечаю — бой уже остановили.

Прилепив свой обескураженный взгляд к окровавленному лицу Громова и безжалостно сшибая всех вокруг, отправляюсь к огороженному квадрату в центре спортивного зала.

— Зачем, ты это сделал? — взвизгиваю, когда приближаюсь к Лёве.

Ещё час назад мы ездили вместе на обед. Он спонтанно позвал — я согласилась. Думала, удастся убедить, но даже побоялась поднять эту тему.

Смалодушничала.

Красивый ресторан, вкусная еда, непрекращающийся флирт между нами. Блин. Как он мог?!

Как. Он. Может. Быть. Таким. Жестоким?..

— Успокойся, — отвечает Лёва, как обычно, довольно хладнокровно, и поворачивается в сторону плотного кольца из людей, облепивших Мирона.

Сплюнув на пол и размяв шею, мой парень потирает основательную ссадину на скуле и кричит:

— Ты как, Гром?

Мирон фокусирует взгляд на нас. Насколько получается в данный момент.

Сквозь толпу медленно осматривает сначала моё зарёванное лицо, на мгновение зависает, а затем обращается к Демидову:

— Лучше всех. Благодарю за бой.

Дальше отзывается на какие-то вопросы парней и внимательно слушает то, что ему пытается донести Ваня Соболев, при этом не разрывая зрительного контакта со мной.

С ужасом занимаюсь исследованием внушительной гематомы над заплывшим глазом. Паника внутри достигает критической отметки. Воздуха становится катастрофически мало и с моих губ слетает громкий всхлип.

— Ми-рон, — выдыхаю, подавшись вперёд.

— Не надо, — обрубает он взглядом, затем чуть улыбается через силу. — Не надо, Карамелина, — слышу бархатный голос у себя в голове. Он не хочет моей жалости.

Между нами всего пара метров, но фактически мы давно по разным краям одной большой пропасти.

Сердце разрывается в мелкую крошку. Это я виновата, — приходит озарение.

Прозрачные глаза сверкают от кипящего в его теле адреналина, тёмные волосы в беспорядке, а чёрно-белая майка заляпана кровью.

Боже.

Как много крови и всё из-за меня?..

Почему я тогда не могла с ним просто поговорить?

Это же он.

Громов!

Мой Громов!

Тот, с кем мы в деревне от бабушки прятались, чтобы она домой не загнала раньше времени, а потом засыпа́ли в стоге сена от усталости.

В обнимку.

Он тот, кто защищал меня.

Всю сознательную жизнь защищал ото всех. Любой в радиусе нескольких километров знал, Алиеву трогать нельзя. И точка.

Почему я решила, что Мирон обязан меня полюбить?!

Кем я себя возомнила?

Я сама во всём виновата. Естественно, мужчины разобрались по-своему, как умеют.

Перевожу взгляд на Лёву, принимающего поздравления, и качаю головой. Завидую его самообладанию. Он как скала. Нерушимая, холодная, острая. Сегодня всё же чуть подбитая.

Группа поддержки подхватывает Демидова и радостно подбрасывает его в воздухе, улюлюкая.

Ненависти внутри меня становится так много, что я тону в ней с головой. Захлёбываюсь и пытаюсь выплыть.

Снова и снова стараюсь дышать, прихватывая пальцами ворот тонкого свитера.

Невозможно.

Срываюсь с места и несусь к девчонкам в аппаратную. Пролетаю сквозь высокий дверной проём, поворачиваю направо и дёргаю дверь «радиорубки», как мы её порой называем.

Внутри Тайка с Энж. Болтают, усевшись на уютном кожаном диванчике. Завидев меня, тут же обе подскакивают.

— Где Ива? — спрашиваю поморщившись.

— В туалет вышла.

Кидаю сумку на стол и потираю собственные плечи кончиками пальцев, пытаясь справиться с собой.

— Я всех их ненавижу, — проговариваю с отвращением, глядя в большое окно, которое выходит в спортивный зал.

— Кого ты ненавидишь, Мия? — спрашивает Энж настороженно.

— Их всех, — киваю в сторону студентов, радующихся выигрышу. — Всех! До одного! Всех терпеть не могу!

— Мия…

— Они все нелюди. Твари. За деньги удавятся, за деньги готовы всех вокруг опозорить. Противное вонючее болото — это наш университет. Ненавижу. Устала всем улыбаться.

Несколько из находящихся в зале студентов оборачиваются в сторону аппаратной и недоумённо таращатся.

— Видеть их не хочу всех.

— Поедем уже, — проговаривает Тая обеспокоенно, хватая меня за руку. — Или тебе Льва надо дождаться?

— Не буду я его ждать, — отвечаю ничего перед собой не замечая.

— Энж, ты с нами?

— Нет, я Ивку ещё поищу.

Спускаемся на первый этаж и проходим к гардеробу. Сталкиваюсь с несколькими странными взглядами, обращёнными в мою сторону, и безразлично отшатываюсь. Застёгиваю шубку, обматываю шею шарфом.

Быстрее бы уехать отсюда.

Уже на выходе, меня окликают. Развернувшись, равнодушно наблюдаю, как ко мне приближается Лобанова.

Её щёки горят, да и в целом она выглядит взбудораженной.

— Я хотела сказать, что передумала, Алиева, — зло выговаривает Женя.

— Передумала? — нахмуриваюсь, снова замечая на себе взгляды.

— Да… раз уж ты так всех нас ненавидишь, то и на день рождения ко мне не приходи.

В ужасе округляю глаза и кивая, выбираюсь на улицу, где наконец-то как следует вдыхаю морозный воздух.

— Это жесть, Мийка, — вылетает Тая вслед за мной, на ходу застёгивая замок на пуховике. — Оказывается, микрофон в аппаратной был включен.

— Микрофон?

— Да, звук с которого выходит на динамики, размещённые в коридорах на всех этажах.

Твою мать.

Пытаюсь притормозить подбородок, который стремительно отвисает.

— Это что… все слышали мою истерику?

— Получается да.

Тая качает головой, глядя на меня с жалостью. Я потираю дрожащие ладони.

— Ладно, пока не думай об этом, — советует подруга.

В полнейшем молчании добираемся до стоянки и прощаемся.

Я стараюсь сдержать данное Тае обещание и не размышлять о случившемся, пока еду до дома по полупустым улицам, пока в одежде поднимаюсь к себе и скидываю её в кресло.

Но потом… проигнорировав пять пропущенных вызовов от Лёвы, вырубаю телефон, ложусь под тёплое одеяло и…

И наконец-то даю волю слезам.

Реву навзрыд, снова и снова прокручивая каждый удар, который достался сегодня Громову. О том, что произошло в университете позднее, не думаю.

Недоразумение какое-то.

Завтра же все забудут.

Пролежав так по ощущениям около двух — трёх часов, резко вскакиваю и в полутьме нащупываю телефон.

Боясь передумать, подключаю его и вытаскиваю заветные цифры из чёрного списка. Уткнувшись в коленки, считаю длинные гудки. Мне жизненно важно знать, что у него всё хорошо. Я просто не переживу…

— Мирон, — всхлипывая шепчу, когда слышу, как срабатывает щелчок. — Ты как?

— Это не он, — отвечает Лада холодно.

Сглатываю скопившуюся слюну.

— Дай ему трубку, пожалуйста, — прошу сдавленно. — Очень надо.

— У тебя вообще совести нет? — шепчет яростно девушка.

— О чём ты?

— Это всё из-за тебя, поняла? Натравила своего головореза.

— Как он? — спрашиваю ещё раз, забыв о гордости.

Кусаю губы, пока девушка моего любимого человека раздумывает дать ли мне шанс.

— Не звони ему больше никогда, — цедит Лада, отключаясь.

Снова набираю номер. Раз за разом. Сначала трубку не берут, а потом потоком раздаются короткие гудки. Наверное, тоже отправила меня в «ЧС».

— Какая же ты сука, — яростно отшвыриваю телефон на ковёр и хочу, чтобы этот день побыстрее закончился…