Моя Мия. На осколках первой любви

Глава 28. Безусловная Мия…

Сердце стучит как сумасшедшее.

С каждым новым стуком… здравый смысл всё дальше. С каждым новым стуком… становится всё жарче и невыносимее.

Я столько об этом мечтала…

Представляла…

Что когда это наконец-то случается и Громов впервые в нашей жизни переходит очерченную им же границу я… опустошена.

Наверное, если б раньше… Не знаю.

Месяц назад я бы отнеслась к его языку во рту, как к новогоднему чуду, которого ждала девятнадцать лет. А сейчас?..

Это больше похоже на удар под дых.

— Мирон, — шепчу, всхлипывая. — Не надо, пожалуйста.

— Почему? — отзывается он, проникая пальцами под волосы и ласково поглаживая шею.

Мотаю головой.

— Пожалуйста…

— Не могу, — хрипит он через усилие. — Ты такая… — вздыхает тяжело. — Вкусная. Как сахар, сладкая. Весь день об этом мечтал…

Твою мать.

Ещё раз целует, проникая горячим языком глубже, будто сейчас сожрёт и кусочка не оставит. Пытаюсь забрать внутрь воздуха побольше, но не получается.

Сдаюсь совсем ненадолго, позволяя Мирону делать всё, что заблагорассудится.

Я ведь любила его всю жизнь… Считала, что это навсегда.

Да о чём же я?

И сейчас его люблю. Наверное.

Я поклялась его забыть, оставить, с мясом вырвать из окровавленного сердца. Практически, смогла. Вот-вот получится. Я чувствую.

А он?

Может, и вправду говорят, чтобы обрести, надо отпустить?..

Его губы такие мягкие… Не такие, как в четырнадцать, неумелые. Мирон превратился в мужчину, который точно знает, как надо целовать, чтобы захотелось большего.

А я, кажется, хочу, — взрывается мысль в помутнённом сознании. Бабочки внизу живота вновь оживают.

Ладонь Мирона по-хозяйски располагается на моей ягодице. Сжимает несколько раз, выбивая всхлипы изо рта. Затем спускается чуть ниже, оглаживая нежную кожу, подцепляет под коленкой и укладывает на плоский тугой живот.

От бесстыдного ощущения твёрдости под лодыжкой отчаянно сдавливаю широкие плечи.

Каждую секунду, каждое мини-мгновение, уговариваю себя откинуть все мысли и наслаждаться близостью его тела…

Я не знаю, что это… Желание вернуть ему пинок под зад, которым он меня щедро наградил в машине в ночь, когда признался в любви к своей официальной девушке, или возникший вдруг из ниоткуда здравый смысл, но я вдруг отстраняюсь и прикрываю влажные требовательные губы ладошкой, которую Громов тут же нежно целует.

— Мир, послушай.

Настойчивая ладонь продолжает сжимать моё бедро.

— Да что с тобой? — подскакиваю.

— Ш-ш-ш… Разбудишь.

Кивает на дверь, напоминая про Галину Сергеевну.

— Какая муха тебя укусила, Громов? — шиплю, одёргивая футболку.

— Хрен знает.

— Иди на свою кровать, — толкаю.

— Эй, я не пойду.

— Значит, туда пойду я.

Пытаюсь перебраться через него, но теперь оказываюсь сверху.

— Не уходи, — вздыхает он умиротворённо.

В комнате темно, но я чувствую, что улыбается. Нежно обнимает, расположив ладони на спине.

— Я там буду спать, — совершаю ещё одну попытку подняться.

— И оставишь меня? Мне, вообще-то страшно, — давит смешок.

— Ты врёшь.

— Не-ет, Сахарок. Я правду говорю. Мне без тебя будет страшно спать одному.

Ну, и что я должна делать? Послать его?

Пытаюсь вернуть на место мозги и решительно сдираю со своей задницы мужские руки:

— Тогда спи, — говорю, скатываясь на подушку.

Отворачиваюсь к стенке и складываю ладошки под голову. Кусаю растерзанные губы, как сумасшедшая.

Сердце ядовитой иглой колет разочарование, но так ведь правильно?

— Спокойной ночи, — говорит Мирон, прижимаясь к моим лопаткам грудью.

Целует за ушком и… вырубается в ту же секунду, а я практически до утра пытаюсь заснуть. А когда открываю глаза, слышу неприятный звук за окном.

Возможно, для кого-то рёв грейдера после однодневного заточения и покажется прекрасной песней… Но это буду не я.

— Просыпайся, соня, — слышу ласковый голос над головой.

Зажмуриваюсь.

Боже.

То, что произошло ночью — не сон.

Громов меня целовал. Я отвечала. Он лапал мою задницу, а я чувствовала, насколько каменный у него член.

Член, который встал на меня…

— Дорога расчищена. Сейчас позавтракаешь и выдвигаемся домой, а то твой отец порвёт меня на татарский флаг.

— Домой… — повторяю осознавая.

Пока Мирон прогревает машину, быстро одеваюсь, завтракаю манной кашей и прощаюсь с Галиной Сергеевной. Она подмигивает и приглашает приехать в деревню летом.

Обещаю навестить, конечно.

— Я поговорил с водителем из города. Типография действительно находится за лесополосой и заезд с другой стороны, — говорит Громов, придерживая для меня дверь.

— Сегодня воскресенье, — щурюсь от слепящего снега повсюду и усаживаюсь в машину.

— Ну и что? — хмыкает он. — Двадцать первый век. Даже «Почта России»… хм… всего с одним выходным работает.

— «Почта России»… — ворчливо передразниваю и слежу за тем, как Мир размещается рядом.

Находиться с ним наедине после ночи немного странно… Тем более, его поведение разительно отличается от вчерашнего.

Он снова стал собой. Таким, как был до поездки в Европу.

— Мне нравится твоя куртка, — вдруг улыбается Мирон.

Опускаю голову, чтобы понять, о чём он? Куртка как куртка.

— Серебро делает тебя ещё прекраснее.

— Спасибо, — пытаюсь держать серьёзное лицо.

— Пожалуйста.

Подумав пару минут, решаю, что пусть он наконец-то стал прежним Громовым… Я-то теперь другая. И уж точно не собираюсь отмалчиваться.

— Что это было? — спрашиваю, как следует набрав воздуха в лёгкие.

— Что?

— Ночью…

— А что было ночью?.. — удивляется наигранно.

Поворачиваюсь к нему и вознаграждаю гневным взглядом.

— Ты издеваешься, да?

Мирон посматривает на меня сначала шутливо, затем хмурится.

— Давай обо всём поговорим чуть позже.

— О чём?

— О нас, — пожимает плечами.

— О нас… — пробую на вкус его слова и взрываюсь. — Нет никаких нас, Громов.

— Есть, конечно.

— Нет…

Сверкнув прозрачными глазами, Мирон снова смотрит на дорогу. Несколько раз его плечи поднимаются, словно он хочет что-то сказать, но не решается.

Гордо задрав подбородок, отворачиваюсь к окну.

— «О нас» у меня будет с парнем, который полюбит меня безусловно, — как бы между прочим сообщаю.

— Так не бывает, Сахарок, — ласково отвечает.

Вспыхиваю от прозвучавшего вслух прозвища. При свете дня от воспоминаний заливаюсь краской и молюсь, чтобы он не посмотрел в мою сторону.

— Бывает, — возражаю.

— Нет… Это всё херня из интернета, Мия. Никто. Никого. Не любит. Безусловно.

— Пф-ф… — вздыхаю тяжело, разглядывая ровные ряды елей за окном.

— Когда знаешь эту биологическую истину — жить становится проще. И не нужно искать то, чего нет.

— Но… почему? — поворачиваюсь, вонзаясь взглядом в задумчивое лицо. — Вот взять родителей. Они ведь любят детёнышей безусловно?

— Ничего подобного. Каждый родитель видит в ребёнке себя любимого и радуется своему бессмертию. Так называемый закон Сансары. Слышала песню Басты?! «Нас просто меняют местами».

— Слышала, конечно.

— То же самое в отношениях. Все ценят комфорт. Секс. — Многозначительно посматривает. — Выгоду. Можно сколько угодно брать, всё, что даёт тебе человек и радоваться тому, что он любит тебя «безусловно», но настанет такой момент, когда он скажет тебе, что задолбался. Потому что любовь всегда упирается в условия…

— Условия в любви? — усмехаюсь. — Ты смеёшься надо мной, Громов?

— Нет, я вполне серьёзно.

— И какие условия в твоей «любви» с Ладой?

Мирон поджимает губы, ладони отчётливее стискивают руль.

Ему не хочется говорить о своей девушке. Эта мысль смертельно колется прямо в сердце.

Даже после всего, что произошло ночью…

Покачав головой, Мир гнетуще вздыхает и ровным голосом произносит:

— Мы не будем обсуждать с тобой Ладу. Я сам с этим разберусь, но говорить о ней, тем более в плохом свете, мы не будем.

— Больно надо, — огрызаюсь.

— Эй… Не обижайся.

Бросаю в него «демисезонный» взгляд и снова отворачиваюсь.

— Очень жаль, что ты не веришь в любовь, Мир, — разочарованно проговариваю.

Он смеется, расслабляется.

— Глупенькая моя, блин. Да кто такое сказал?

Оборачиваюсь и хитро уставляюсь на него.

— Как кто? Ты, конечно. Только что.

Мирон склоняется, чтобы захватить мою руку. Сжимает её так, что тело будто ото сна оживает. Всё происходящее кажется как минимум шуткой…

— Я ведь это говорю в первую очередь для тебя самой.

— Для меня?

— Конечно.

— Ничего не понимаю.

Изучаю, насколько красиво смотрятся наши пальцы, когда сплетены воедино. Немного смелею и тоже поглаживаю его кожу большим пальцем.

— Я, конечно, верю в любовь, Карамелина. Ты ведь знаешь моих родителей? Они в браке больше двадцати лет. Дядя Глеб, твои, Долинские… Как можно не верить, имея столько пар перед глазами?

— Но…

— Давай приведу пример.

— Давай, — мотаю головой.

Любуюсь его идеальным профилем. Пухлыми губами, которые, подумать только, целовали меня ночью. Не как «братана», чтобы научиться. А как желанную девушку.

Я это чувствовала. Он всю ночь прижимался ко мне по-новому… Будто кто-то повернул внутри Мирона вентиль под названием «Мия Алиева, вообще-то, красивая девушка».

— Вот Руслан с Элиной, — Мирон посматривает на меня.

— Что?

— Как твой отец проявляет чувства?

— Заботится о маме, — закатываю глаза, задумавшись. — Всегда рядом, поддерживает. С ней он мягче, чем с другими. Меньше злится…

— Всё так, — соглашается Мир. — А Элина как проявляет?

Хм… Размышлять об этом интересно!

— Порой мне кажется, что ей просто нравится его любить, — пожимаю плечами и, отвернувшись к окну, добавляю. — Мне кажется, этим мы с мамой очень похожи.

— Но ведь она тоже заботится о Руслане.

— Да, конечно.

— А любила бы она твоего отца, если бы он был грубым, не поддерживал, не заботился?

— Мне сложно это представить.

— Конечно, я понимаю, — кивает Мирон. — Но это как раз то, что я хочу до тебя донести. Любовь, без сомнения, важна… — скользнув коротким взглядом по моим губам, замолкает. — Но она играет роль приправы.

— Приправы?

— Да. Без приправы вкусного блюда не выйдет. Точно также, если в тарелке будет одна приправа, разве оно будет вкусным?

— Нет, конечно.

Мирон пожимает плечами.

— А я о чём?

— Откуда… — нахмуриваю брови. — Такие мысли вообще?!

— Влияние отца и дяди Глеба, — улыбается он. — Они любят поразгонять на рыбалке. Но это действительно всё так.

— Ясно.

Заворачивая к небольшому двухэтажному зданию, спрашивает:

— Не обижаешься больше?

— Спроси у своей девушки, Громов, — поджимаю губы и, дождавшись остановки, быстро выскальзываю из автомобиля.

Гордо обхожу капот, скрипя снегом под ногами. Грею руки в карманах. На голове шапка Мирона. Сидит уже как влитая.

Парадный вход — большая стеклянная дверь ожидаемо оказывается закрытой.

— Пойдем посмотрим, может здесь есть запасной вход?

— Да нет здесь никого.

— Машины стоят, — кивает на стоянку. — Вдруг на производстве кто есть.

Позволяю себя уговорить и, демонстративно отвергнув его руку, прохожу вперёд. В голове каша. Фарш из чувств и недомолвок между нами.

Что дальше?

И что обозначает «сам с этим разберусь»?!

Пока я раздумываю, мы действительно отыскиваем второй вход и… дверь оказывается открытой.

От радости хватаю Мирона за руку и внутренне ликую, когда он сжимает её вместе с моей ладошкой.

— Вы кого-то ищете? — обращается к нам мужчина лет тридцати.

От его резкого голоса в другом конце коридора я вздрагиваю, а Громов, почувствовав это, делает шаг вперёд.

— Да. Нам нужен менеджер или человек, который обрабатывает заказы.

— Зачем?

— В вашей типографии, — объясняет Мирон. Слышится звук открываемой молнии и шуршание целлофана. — Изготавливали этот блокнот. Хотелось бы узнать, кто заказчик?

Мужчина хмурится.

— Мы не предоставляем такие данные.

— А что в них секретного? — широкие плечи Громова передо мной напрягаются, и я выступаю вперёд.

Таким Макаром он только поругается.

— Извините, — голос с непривычки писклявый. — Извините нас. Этот блокнот делали мне. Вот видите — Мия Алиева. Это я. Хочу отблагодарить человека, который подарил мне его, только и всего.

Многозначительно смотрю на Громова, когда он между делом по-хозяйски приобнимает меня за талию.

— Блокнот, — хмурится мужчина, вытягивает ладонь и подзывает меня к себе.

Выхватив у Мирона файл, чуть ли не вприпрыжку бегу по коридору.

— Хмм, — вздыхает мужчина, разглядывая.

— Может, у вас записано где-то? — с надеждой спрашиваю.

Последние несколько дней выбили у меня почву под ногами. Я действительно практически забыла, что у меня есть серьёзный недоброжелатель, который пишет странные сообщения, шантажирует и подставляет.

Осознание, что я всего в шаге от разгадки, будоражит кровь.

— Зачем мне записи. Я здесь пятнадцать лет производством заведую. Всех наизусть помню.

— Да?! Боже, как же нам повезло с вами!

— Вообще, это запрещено. Но здесь была коллективная заявка.

— Коллективная? — округляю глаза.

— Да, какой-то университет заказывал.

— Архитектурный?

— Да, — кивает. — Точно.

— Хмм…

Озираюсь на Мирона, окидываю непонимающим взглядом его распахнутую куртку и джинсы.

— Спасибо, — снова обращаюсь к сотруднику. — Вы нам очень помогли.

Бреду обратно, хватаюсь за протянутую мне руку, и в полном молчании мы выходим из типографии.

— Университет…

— Садись в тачку, — кивает Мир и вытягивает телефон из кармана.

Когда падает в водительское кресло, в машине через стереосистему раздаётся звук длинного гудка, а за ним ещё один.

— Алло, — слышу женский голос и сразу пугаюсь. Вдруг, Лада?

— Привет, Лесь, — бодро произносит Громов.

— Ооо, Мирош, привет, — отвечает девица томно.

Моё лицо становится каменным.

— Как жизнь? — спрашивает Мир, глядя на меня и забавно закатывая глаза.

— Всё хорошо, с родителями на даче тусуюсь. Погода жесть, а еще и…

— Лесь, — перебивает её Громов. — У меня не так много времени, в понедельник зайду поболтать. Скажи, плиз, ты что-нибудь знаешь про именные блокноты для студентов?

— Блокноты?

— Ну да… Говорят, заказывал кто-то из администрации.

— Ааа, блин. Что-то припоминаю. До Нового года ещё было на соседней кафедре. У них же «Конкурс Студенческого Дизайна» проходил. Так вот… спонсоры не предоставили подарки и пришлось быстро выкручиваться самим.

— А что шоколадки все закончились? — заразительно смеётся Громов.

— Да ты же знаешь Ольку, их секретаря. Ей вечно больше всех надо. Вот она и заморочилась. На новогодней вечеринке раздала всем участникам.

— Ясненько, — разводит он руками, глядя на меня, а потом хмурится. — А ты не знаешь, Лесь, блокноты делали в единственном экземпляре?

— Сто процентов. На эти-то у ректора кое-как деньги выбили. Ты же знаешь наши законы. Платные идеи — хреновые идеи.

— Ага. Ну ладно, Леська. Давай, забегу на днях.

— Давай-давай, — с придыханием отвечает она. — Чайку попьём, расскажешь, как там у тебя с сессией.

— Лады. Отбой.

Мирон устало заваливается на кресло и нажимает кнопку на руле, чтобы отключить звонок.

— Такие дела, Карамелина, — почёсывает колючий подбородок, затрагивая нижнюю губу.

Шокировано пялюсь на него.

Олеся… Кто она такая вообще?!

В первый раз слышу.

Чувство собственничества, несмотря на абсурдность, скребётся под грудью. Выжигает уверенность в себе, и я снова становлюсь влюблённой в него подружкой.

Ни той девушкой, которую он ночью касался.

А маленькой Мией с отвергнутой любовью.

— Что с тобой? — приподнимает Мирон брови. — Расстроилась, Сахарок?

Не отводя глаз от его лица, тихо проговариваю:

— Поцелуй меня.

Мирон мельком мажет взглядом по моим губам и отворачивается.

— Дай мне время, — рычит, ударяя по рулю побелевшими костяшками. — Я же попросил.

Мотаю головой и повторяю:

— По-це-луй ме-ня.

Сла́бо пыхтящий двигатель «БМВ» — единственное, что слышу в ответ!

Чёрт тебя возьми, проклятый Громов!

Я… хочу. Чтобы он. Меня. Поцеловал.

Хочу проверить.

Понять.

А если отвергнет… раз и навсегда закрыть эту страницу и списать прошлую ночь на аллергическую реакцию от длительной банной процедуры.

Списать и забыть. Продолжить жать дальше. Мне надо знать. Я имею право знать, черт возьми.

Полминуты не шевелюсь.

Глаз с него не свожу. Осматриваю сдавленную скулу, широкий подбородок и тёмную прядь волос, упавшую на высокий лоб.

Разочарование уже отдаётся гулом в ушах, когда я с отчаянием отшатываюсь, а в следующую секунду моих плеч грубовато касается его ладонь, а настойчивые губы сминают приоткрытый рот.

Теперь уже при свете дня.

Вцепляюсь в воротник его куртки и отвечаю на поцелуй. Сначала дерзкий, больше похожий на наказание, а затем неспешно наполняющийся нежностью и неповторимым вкусом.

Прежде чем, его губы становятся моим единственным жизненным смыслом, резко отстраняюсь.

Разглядываем друг друга на расстоянии пяти сантиметров.

— Спасибо, — сла́бо улыбаюсь и склоняю лицо, чтобы зарыться в его шее. — "Мироша", — давлю смешок.

— Пожалуйста, — отвечает он, всё ещё тяжело дыша.

Потирая лоб, отклеиваюсь.

Мирон выезжает с парковки и следующие полчаса оба играем в молчанку. Перевариваем.

— Мы вообще ничего не узнали, — стону, когда решаюсь нарушить тишину.

— Как это? — отвечает Мирон, не сводя глаз с дороги. — Выяснили, что блокнот у тебя в единственном экземпляре. То есть доступ к нему имел только тот, кто рядом.

Кручу в руках злосчастный файл.

— И этот кто-то пришёл с одной лишь страницей в рекламное агентство, — рассуждаю. — Не пожалел денег. Кстати, сколько стоило… хмм… опозорить Милованову? — Не сдерживаю улыбку.

Ну, фактически это ведь её реальная фотография. Надо же было придумать такую продать, — усмехаюсь.

— Порядка тридцати тысяч, — отвечает Громов. Долго размышляет, а потом поворачивается ко мне. — Кстати… чувак из агентства сказал, что у заказчицы не хватило денег и она принесла три пакета с презентами.

— Ого, — удивляюсь. — И что там, в пакетах?

— В каждом было по набору — хороший коньяк и коробка шоколадных конфет.

Прищуриваюсь, а затем и вовсе прикрываю глаза.

Сознание кружит вокруг да около. Видит что-то неуловимое. А вот подсознание выдаёт кучу важных картинок.

Квартира, смех, чужая гостиная и…

Резко отворяю глаза и облизываю горящие от поцелуя губы.

В голове водоворот из мыслей.

За что?! Не может быть…

— Боже мой, Мир… Я, кажется, поняла кто это…