Моя Мия. На осколках первой любви

Глава 35. Мия и Арктика…

— Привет, Миюш, — заглядывает в мою комнату Арина.

Поднимаю голову и равнодушно снова отворачиваюсь.

— Ну ты чего? Ммм, — тянет. — Малышка, плачешь?

Услышав в ласковом голосе сожаление, мои внутренние душевные опоры рушатся, и я снова начинаю неистово рыдать.

— Это я во всём виновата, — проговариваю, закрыв лицо руками.

Стыдно.

Стыд с момента, когда я увидела то видео на большом экране в клубе, будто бы въелся мне под кожу, пробрался до нутра.

Стал со мной одним целым.

Не знаю, что должно произойти, чтобы я избавилась от этого противного чувства.

Я так боялась даже думать о том, что видео обнародуют…, переживала, как его увидят родители, Лёва…

Весь университет.

Как могло случиться так, что в один момент мои страхи ожили? Все разом. Превратились в злобных монстров и сожрали меня с головой.

Как?.. А?..

Вчерашний день — самый ужасный в моей жизни.

А сегодняшний? Что будет сегодня? Страшно думать об этом. Мама четырнадцать часов в родовой. Я слышала, что третьи роды проходят быстрее.

Значит, не всё в порядке?

Папа отвечает на мои звонки через раз. Постоянно говорит одно и то же. «Поговорим потом». По голосу, кроме того, что ему не до меня, ничего не понятно.

— Во всём только я виновата, — продолжаю реветь.

— Ну в чём ты можешь быть виновата? — удивляется Арина, присаживаясь со мной рядом на покрывало. — Это ведь роды. Рождение нового человека. Процесс стихийный. Ты тут совершенно ни при чём, Мия. Сейчас всё во власти врачей-акушеров и Бога.

— Ты не понимаешь, — мотаю головой отчаянно.

Никто не понимает.

Кроме одного человека, который больше ни за что здесь не появится.

Мои запястья обхватывают тёплые руки, но лица я всё равно не открываю. Всхлипываю и реву навзрыд.

Братьев с утра забрал дедушка, а я отказалась уезжать из дома… Чувствую, что должна быть здесь или вообще в больнице. Но отец строго-настрого запретил приезжать.

Ольга Викторовна, наша помощница по дому, в отпуске. Поэтому мы с Рыськой совершенно одни.

— Что случилось у тебя? — обеспокоенно спрашивает Арина. — Ты можешь мне спокойно рассказать?

— Не могу.

— Почему?

— Просто не могу.

— Ты обещала кому-то не рассказывать? — обеспокоенно спрашивает.

— Нет. Я ничего не обещала.

— Об этой проблеме знает кто-то из взрослых?

— Мне девятнадцать, — напоминаю.

Слышу короткий смешок.

— Я имею в виду родителей, Мия.

— Нет, — выдыхаю.

Долинская с сожалением цокает.

— Тогда ты можешь рассказать мне, — предлагает.

Резко убираю ладони от лица и уставляюсь на неё.

— Боже, девочка, — округляет глаза Арина. — Ты со вчерашнего вечера здесь рыдаешь?

Наблюдаю, как она поднимается и выходит из комнаты, бросая через плечо:

— Принесу тебе воды, моя хорошая. Надо же, как ты себя довела.

Поворачиваюсь и пытаюсь разглядеть своё отражение в зеркале. Лицо красное, глаза заплывшие — и сказать нечего — красавица.

Быстро соскакиваю и заправляю кровать.

— Ну вот, пей давай, — говорит Арина, заходя в комнату.

Выпиваю залпом стакан воды.

— Теперь пойдём умоемся, — тянет меня за руку.

В ванной стоит за спиной, ждёт, пока я ополосну лицо ледяной водой. На этот раз отражение в зеркале игнорирую.

Чтобы не расстраиваться.

— Ну, теперь рассказывай, — усаживаясь в кресло, просит Арина.

Я падаю на стул.

— Всё началось в Новый год… я… получила сообщение.

— Оно сейчас у тебя есть?

— Да, — киваю и извлекаю из верхнего ящика стола телефон.

Увидя двенадцать пропущенных, радуюсь. Может, отец звонил? Но ошибаюсь, потому что насчитываю шесть звонков от Юльки, два от Лёвы и ещё по два от Энж и Тайки.

Закатываю глаза раздражённо.

— Вот, — отдаю телефон Арине.

Она забирает его, внимательно читает и охает.

— Почему ты сразу не обратилась к отцу? — хлопает ресницами.

— Подумала шутка… — горько усмехаюсь. — Но потом начались, угрозы, шантаж…

Шаг за шагом рассказываю Арине всю историю.

Ничего не тая.

Про видео.

Про ночь в клубе и Офицерова.

Про то, как зачёт завалила и в радиорубке лишнего сболтнула.

Про Мирона… и Ладу.

Как ездили с ним в деревню, о чём договорились и как ужасно потом всё получилось…

— Ух, — качает головой Арина. — Ну и наворотила ты дел, Миечка.

К концу моей исповеди мы сидим в столовой и ждём, пока закипит чайник.

— Почему родителям ничего не рассказала? Зачем одна справлялась?

— Не знаю, — шмыгаю носом. — Страшно было. Стыдно.

— Стыдно? — удивляется она. — Ты чего? Если бы ты знала, что значит расти вообще без близких, то не стала бы скрывать такое.

Виновато опускаю глаза. Знаю, что Арина росла в детском доме.

Наверное, и правда стоило сказать маме с папой, а сейчас-то попробуй объясни… Да и когда теперь?

Снова утираю слёзы.

— Ты думаешь, всё будет хорошо у мамы с Камиллой? — называю имя сестрёнки, которое заранее выбрали родители.

— Конечно. Откуда в твоей голове плохие мысли?

— Рано ведь, — сомневаюсь.

— И что? Я вон… Оливку тоже рано родила. Поэтому не переживай. Не думаю, что маме стало плохо от вашей трансляции. Скорее всего, просто пришло время. Уверена!

Эти рассуждения заставляют меня немного успокоиться. В полном молчании пьём чай. Я пытаюсь прийти в себя, Арина, по всей видимости, переваривает вываленную на неё детективную историю.

Через полчаса на телефон Долинской поступает звонок от дяди Арсения, её мужа. По тому, как она радостно восклицает «да ты что?», понимаю — у меня родилась сестра.

Проверяю телефон.

От папы звонков нет.

Пусто…

Пытаюсь уговорить себя, что липкое, тёмное чувство внутри — это не ревность к только родившейся маленькой девочке, но получается как-то не очень убедительно.

— Два девятьсот, пятьдесят сантиметров, — сообщает мне Арина радостно, обнимает. — Хрупкая у вас принцесса родилась. Кстати, твой папа и мой Арс поехали в университет.

— Зачем? — вскакиваю со стула.

Зачем-то подхожу к окну и глядя на пушистый снег, нервно кусаю губы.

— Не знаю, но уверена, что они во всём разберутся. Мой муж — лучший переговорщик, — судя по голосу, улыбается Арина. — А вот что ты будешь делать с Мироном?

— Ничего, — проговариваю тихо. — Что здесь сделаешь? Я и сама не понимаю, зачем всё это сделала. Так ревновала его к Ладе, что решила назло…

— Уверена, что вы поговорите и всё образуется, — перебивает Арина, подходит сзади и приобнимает меня за плечи. — Если любовь настоящая, то простить можно всё, поверь мне, — проговаривает с лёгкой грустью.

— Может быть, — отвечаю еле слышно.

— Давай лучше приготовим вам с папой еду, — бодро предлагает Долинская. — Что я зря сюда приехала, что ли?

— Не зря, — смеюсь. — Спасибо тебе. Мне правда стало полегче.

Хватаю телефон и пытаюсь набрать маме, но абонент недоступен. Видимо, пока нет возможности его включить.

Довольно быстро готовим с Ариной суп и запекаем картофель с мясом. Кухня наполняется приятными запахами и у меня наконец-то просыпается аппетит. В тот момент, когда я загружаю посудомойку, слышится отчётливый стук входной двери.

Первым перед нами появляется отец. По виду очень уставший. Может, даже… немного состарившийся за эту ночь.

— Поздравляю, Руслан, — искренне произносит Арина и поднимается, чтобы его обнять.

— Спасибо, Ариш, — отвечает папа тихо, сжимает в руке сложенные в трубочку документы.

Поворачивается в мою сторону и… его лицо становится каменным.

Боже.

— В кабинет, — дребезжит голос отца, рассекая воздух.

В душе́ враз леденеет всё. Просто Арктика… Сердце коркой покрывается.

Он никогда со мной так не разговаривал.

Никогда.

Папа вообще при мне ни с кем таким тоном не общался. Перевожу взгляд на дядю Арсения, который уперев руки по бокам, смотрит на меня то ли с сожалением, то ли с подозрением.

Пожимает плечами неопределённо, затем обращается к супруге:

— Поехали домой, малыш. Сами они разберутся.

Арина растерянно смотрит на меня. В её эмоциях не сомневаюсь, она мне сопереживает как может.

— Мы и правду поедем, — тяжело вздыхает, откладывая фартук. — Помни, что Руслан твой отец и плохого тебе не хочет.

Киваю словно в замедленной съёмке и позволяю себя обнять. Окунаюсь в безумно приятный, нежный аромат духов. Ласковые, материнские руки Арины поглаживают мои плечи. Хочется замереть здесь и… оттаять.

Нестерпимо хочется теплоты… и человеческого участия…

— Я долго буду ждать? — слышится лютый отцовский голос из коридора.

— Беги, — кивает Арина, вздыхая тяжело.

Поворачивается к мужу и обнимает за талию, словно теперь ищет поддержки от него.

У неё есть дядя Арсений.

А у меня никого нет! Разве это справедливо?

Выхожу из гостиной и направляюсь в кабинет. Дёргаю на себя дверь, пытаясь вложить в руки всю силу, какая осталась.

— Сядь, — говорит отец, стоя у окна.

Изучаю широкую спину, мерно вздымающуюся от тяжёлого дыхания.

— Пап, — начинаю снова реветь.

— Я сказал, сядь, — цедит он со злостью, резко поворачивается ко мне. Проходится глазами с ног до головы и чуточку смягчается. — Сядь, и мы поговорим, дочь.

Тело не слушается, но я всё же добираюсь до стула в центре кабинета. Усаживаюсь поглубже, подтягиваю ноги к туловищу, обнимая их руками. Подбородок упираю в коленки и за отцом наблюдаю.

Хуже мне ещё никогда не было…

Отец ещё раз оборачивается и, отведя взгляд, проходит к столу. Смотрит на бумагу прямо перед собой.

Сжимает и разжимает кулаки, прячет руки в карманы строгих, чуть помятых брюк.

— Скажи, Мия, я допустил какую-то ошибку в твоём воспитании?

Округляю глаза от смертельной обиды. Бережно собранные Ариной внутренние опоры в моей душе снова рушатся…

Только теперь уже навсегда.

Я думала, самое больное — это когда Мирон от меня отвернулся и притащил сюда Ладу…

Нет…

Самое больное, это когда от тебя отворачивается самый близкий человек. Даже не пытается тебя понять, спросить… а вот так…

Обвиняет.

Холодно. Как чужачку.

Словно меня уже выкинули из стаи…

— Или мы с мамой недостаточно старались? — продолжает отец, захватывая бумагу двумя пальцами и переворачивая её ко мне. — Может, мы тебя совсем не знаем? — продолжает обвинять.

— За что ты так со мной, пап? — глядя ему в глаза, выдыхаю.

Слёзы потоком льются по щекам.

Морщусь от боли, которая возникает от пронзающего, холодного взгляда.

— За что? — переспрашивает отец и кивает на бумагу. — Я просто хочу знать, — его голос срывается. — Как давно ты принимаешь наркотики?

— Чего? — единственное, что могу прохрипеть отцу.

Наркотики?

Он в своём уме? Я даже не знаю, как они называются. И сколько стоят?.. Да где, блин, их берут вообще?.. В моём окружении нет людей, которые бы баловались чем-то подобным.

— По анализу в твоей крови обнаружен амфетамин, — папа внимательно изучает моё лицо, переносит тяжёлый взгляд на дрожащие руки и снова всматривается в широко распахнутые глаза.

— Что это? — хриплю.

В анализах?

Это какая-то ошибка!

— Амфетамин? — приподнимает брови отец. — Это такое сильнодействующее вещество, Мия. А ты не знаешь?

Резко увожу взгляд в сторону.

— Ты меня сейчас сильно обижаешь, пап, — произношу всхлипывая. — Так сильно, что я такое я тебе не прощу никогда.

Постаревший за сутки отец хмурится, усаживается в кожаное кресло и расстёгивает пуговицы на рубашке, словно ему нечем дышать. Затем проводит пятернёй по волосам. Ерошит их, приводя в хаотичный беспорядок.

— Не простишь? — переспрашивает, поднимая на меня вкрадчивые глаза. — Хм… Не простишь…

Откинувшись на спинку кресла, складывает руки на груди и продолжает:

— А я себе не прощу, если сейчас спущу это всё на тормозах. Ты видела когда-нибудь, как люди умирают от передозировки?

Мотаю головой и шмыгаю носом. Упираюсь в коленки горящим лбом.

— А как за две — три недели превращаются в торчков?

Снова мотаю.

— А я видел, Мия.

В кабинете создаётся абсолютная тишина, в которой я различаю лишь стуки моего сердца.

— Где? — спрашиваю.

— У меня был ночной клуб. Помнишь, я тебе рассказывал?

— Помню, — облизываю пересохшие губы. — Но при чём здесь я?

Разве не бывает так, что результаты анализов приходят ошибочными? В детстве мы с мамой несколько раз пересдавали один и тот же, и он всё время получался ложноположительным.

Папа стремительно наклоняется вперёд, упирает локти в стол и бешено трёт лицо ладонями.

— Я не знаю, Мия. Но я знаю, что случается с нормальными людьми от этой хуйни, — он хрипит, а я вздрагиваю.

Папа никогда при мне не матерился.

Сегодня так много случилось с нами… со мной и с ним… впервые, что мне хочется перемотать этот день и прожить его заново.

— Извини, — говорит он. — От этой дряни, — кивает на белоснежный листок, — просто так не избавиться. Привыкание возникает с первого раза и, если ты пробовала, — его рука снова замирает над лицом, так словно ему физически больно. — Скажи мне сейчас… дочь, я прошу тебя.

Обида застилает мой разум. Он что? Теперь решил меня спросить?

— Сказать тебе? — вскрикиваю. — После того, как ты меня обвинил? Я же ещё должна перед тобой оправдываться?

— Я просто не хочу, чтобы ты страдала, потому что знаю, что это такое.

— Я. Не. Наркоманка.

Выплёвываю ему в лицо каждую букву.

— Я очень хочу тебе верить, Мия, — произносит отец. — Но ни один человек, принимающий наркотики никогда не скажет, что он наркоман. Потому что они воздействуют на эмоциональную часть человека, а приносят вред — его физической части. Никто не признает, что он делает что-то плохое, когда чувствует, как ему хорошо… Это факт.

— Я ушам своим не верю. Ты говоришь какой-то бред. Я вообще не верю, что это ты папа.

— Прости, — цедит отец сквозь зубы. — Но анализ придётся пересдать в моей клинике. А до этих пор ты посидишь дома.

— Это что домашний арест? — возмущаюсь.

— Называй как хочешь. Если новый анализ будет чистый, вернёшься к своей жизни. Правда, с университетом нужно будет что-то решить.

Взлетаю со стула.

— Значит вот так, да? — упираюсь ладонями о столешницу и наклоняюсь. — Ты мне не веришь? Совсем-совсем. Я не заслужила даже капли твоего доверия, хотя всегда была примерной дочерью и старалась.

Понимаю, что пытаюсь давить на него. Ровно настолько давить, насколько силёнок хватает…

— Прости, Карамелька, — с сожалением произносит отец. — Но любовь к собственным детям, это не только бесконечные поглаживания по голове. Быть родителем — это значит вовремя подхватить проблему и постараться помочь тебе справиться с ней.

— Нет у меня никакой проблемы, — визжу на весь дом. — Ты не слышишь меня? — сбрасываю папки с края стола. За ними же летит грёбаный анализ и подставка с канцелярией.

Папа сжимает скулы и тяжело вздыхает. Злится.

— Мы с мамой видим обратное, Мия. Ты стала дёрганной, резко похудела, в прошлом месяце пришёл штраф за проезд на запрещающий сигнал светофора, стала хуже учиться, и у тебя испортились отношения со сверстниками. Ну, а про вчерашнее я уже вообще молчу, — заканчивает речь тоже на повышенных тонах.

— И поэтому твоя дочь наркоманка? — взрываюсь.

— Тогда объясни всё это, — тоже поднимается с места, нависает сверху. — Чтобы я понял!

— Ничего я объяснять тебе не буду, — выплёвываю ему в лицо. — Больше никогда… Никогда не подходи ко мне, я знать тебя не хочу.

— Мия, прекрати, — успокаивающе проговаривает отец.

Резко отворачивается и качает головой. В ярости очерчиваю взглядом опущенные плечи. Хочется сделать ему больно. Также, как он мне своим недоверием. Тем, что выбирая между дочерью и бумажкой, выбрал второе.

— Это всё, потому что у вас родилась Камилла, да? — шепчу сквозь слёзы.

Отец разворачивается и поражённо вскидывает брови:

— Откуда этот бред в твоей голове?..

Тянет ко мне руки, но я их со злостью отпихиваю.

— Ниоткуда, — шепчу тихо и бегу в свою комнату.

Там первым делом хватаю телефон со стола и пытаюсь найти контакт Мирона, но тут же вижу, как в комнату входит папа.

— Извини, но телефон мне придётся у тебя изъять.

— Да больно надо, — фыркаю и откидываю мобильный обратно на стол. — Пожалуйста.

— Потом верну. И ключи от машины. Пожалуйста.

— Они на тумбочке в прихожей, — равнодушно отвечаю и укладываюсь на кровать.

— А запасные?

— О. Б.О.Ж.Е. — рычу на весь дом. — Надеюсь, ты получше спрячешь столовое серебро, папочка, а то твоя дочь-наркоманка всё отсюда вынесет.

— Это не смешно, — произносит отец. Подхватывая коробку с запасными ключами и удаляясь из моей комнаты.

Строю ему мордочку и отворачиваюсь к стенке.

Чуть позже хлопает входная дверь. Тут же срабатывает звук сигнализации. По всей видимости, папа ушёл к Громовым, а дом поставил на охрану, чтобы я не сбежала. Ну и пусть.

Слёз практически не осталось, поэтому я равнодушно пялюсь в потолок.

А ведь в чём-то папа прав… За месяц моя жизнь кардинально поменялась.

Кому это надо и главное, зачем?

Тая отпадает. Ива тоже, они вчера так меня успокаивали, что я отчего-то сразу им поверила.

Энж? Да ну… У неё ведь свои заботы. Как бы Костика своего выцарапать, да сумку отхватить покруче. По-моему, Попову больше ничего не интересует. На мои успехи она всегда реагировала полным равнодушием.

Кто ещё?.. Думай!

Пожалуй, круг замкнулся…

Есть ещё Милованова… Но не думаю, что она стала бы опускаться до такого.

Мысли возвращаются к домашним, и я вдруг понимаю, что сильно скучаю по мамочке. Уверена, если бы она была дома, то не позволила бы папе разговаривать со мной в таком тоне.

Чуть позже вспоминаю про Громова… и про то, что он никогда меня не простит. И больше не придёт.

Это осознание добивает меня.

А потом…

За окном слышится жуткий грохот, словно что-то упало, а Рыська начинает шипеть, как сумасшедшая, и кидаться на шторы.

Подскочив на месте, поднимаюсь с кровати и поправляю короткие спальные шорты с майкой. Слабость накатывает от усталости.

Я вообще решила, что объявлю голодовку. В знак несогласия с отцовскими методами.

Грохот повторяется.

Пытаясь унять внутреннюю дрожь, подбираюсь к окну и открываю занавеску.

Тут же вздрагиваю, отпрыгнув в сторону…

Быть не может.

Быстро отворяю створку и, округлив глаза, наблюдаю, как в комнату из окна заваливается Громов.

Собственной персоной.

Чёрная куртка и спортивные штаны в липком снегу, волосы выбились из-под шапки, руки покраснели и обветрились, а пылающее лицо мрачнее тучи.

— Холодно, пиздец, — жалуется Мирон, активно растирая ладони и скача на одном месте.

Смотрю на ковровое покрытие, которое тут же усеивается снегом. Потом снова перевожу взгляд на ночного пришельца.

Глазам не верю.

Смотрим друг на друга в упор.

Я ошарашенно, Громов — хмуро и немного раздражённо. Будто я в чём-то виновата. Прозрачные глаза жадно исследуют мой внешний вид.

— Привет, — шепчу, смущаясь и заправляя за уши взъерошенные подушкой волосы.

Потому что расчёске и ванной я тоже объявила бойкот.

— Привет, соседка, — отвечает Мирон грубовато. — Амфетаминчику не найдётся?..