Моя Мия. На осколках первой любви

Глава 36. Мирон и Мия — побег

Амфетаминчику не найдётся?

Морщусь.

Сердечко при виде Громова дребезжит, как сумасшедшее. Вот-вот выпрыгнет, не поймаешь.

Ещё две минуты назад, казалось, жизнь кончена… насовсем. А сейчас сил нет сколько её во мне, этой самой жизни.

Настоящей, неподдельной.

Моей.

Нашей.

Пришёл… Через окно забрался. Ничего его не остановило. Ни дверь запертая, ни сигнализация, ни Демидов.

Сглатываю истеричный ком в горле. Хочет плакать и одновременно смеяться.

Вот так.

— Дурак, — улыбаюсь, усаживаясь на кровать. — Я даже не знаю, что это такое, — признаюсь тихо.

— Загугли, мой юный торчок! — отвечает Мирон уже сдержаннее.

— Папа забрал телефон. Как-нибудь загуглю.

Украдкой поглядываю на высокую фигуру.

Мир качает головой, одним движением скидывает мокрую куртку на пол и приглушённо стонет, когда встаёт спиной к зеркалу.

Закинув руку назад, задирает чёрную футболку. А затем спускает широкую резинку от спортивных штанов.

— Боже, — вскрикиваю… от ужаса.

Кожа на левом боку красная, местами с синевой. Стараюсь не рассматривать всё остальное. Вздымающуюся мужскую грудь, твёрдый пресс, тонкую полоску волос, уходящую под резинку и то, что ниже.

Эмоций оттого, что он здесь так много… я всё ещё в шоке.

— Жёстко приземлился в первый раз, — объясняет Мирон, глядя на меня через отражение. — Прямо на чёртову каменную клумбу. Какой идиот поставил её под твоим окном?

— Юра, наверное, — сдаю дедулю с потрохами.

— Ю-ра, — передразнивает меня. — Он всегда меня недолюбливал, — вздыхает тяжело.

— По-моему, ты преувеличиваешь, — мотаю головой.

Как?

Как Громова можно недолюбливать?

Все слова великого русского языка, обращённые к нему, в моей голове исключительно с приставкой «пере». Мне хочется перехватить руками узкую талию, чтобы переобнимать и перецеловать его губы… До одури хочется.

— Тебе надо приложить лёд или что-то холодное? — вздыхая предлагаю.

— Спасибо, — мельком задевает взглядом мои ноги, и я тут же прячу их под одеяло. — Холодного мне только что хватило. Лишь бы рёбра не сломал.

— Ох, — зажимаю рот ладонью от ужаса. — Не пугай меня, пожалуйста.

Мирон игнорирует мою реакцию.

Усаживается верхом на стул и складывает локти на высокую спинку. Внимательно смотрит на меня так, что приходится отвести глаза первой.

— Накосячила? — спрашивает, приподнимая брови.

— Если бы…

— Как эта херня оказалась в твоих анализах?

— Не знаю, — пожимаю плечами и натыкаюсь на строгий взгляд.

Вдруг становится неуютно.

Атмосфера в комнате меняется с дружественно-тревожной до пожароопасной.

— А что ты вообще знаешь? — спрашивает Мирон дерзко.

Прозрачные глаза темнеют от злости настолько, что я судорожно тереблю одеяло пальцами.

— Ты что добить меня пришёл?

— Я похож на человека, который пришёл тебя добить?

— Ну… ты, — мажу взглядом по сдавленным скулам, — похож на очень злого человека…

Мирон закатывает глаза раздражённо.

— Может, потому что я зол?

— Не знаю, — огрызаюсь и вскакиваю с места.

И этот злой?

Да сколько можно?

Почему они все меня добивают? В чём я перед ними виновата?

Поступила в университет. Старалась, училась, завоёвывала гранты и побеждала в конкурсах. Ну… по дурости с этим Офицеровым пару раз поцеловалась. Это что преступление?..

Больше нет моей вины. И хватит меня терроризировать. Я тоже умею давать отпор.

— Уходи, — шиплю на Громова и направляю указательный палец на окно.

Он склоняет голову и молча на меня глазеет. Словно под микроскопом проводит исследование каждой клеточки.

Тоже жадно смотрю. Крепкие руки, широкие плечи, длинные ноги. Чёрт…

По позвоночнику взрывная волна прокатывается, а внизу живота, как в печке жарко становится.

— Я. Сказала. Пошёл. Вон.

Дрожу как тряпочка на ветру, но повторяю.

Вместо того чтобы встать и отчалить, оставить меня одной со своими переживаниями, Мирон вдруг опускает напряжённые плечи, а его ноздри перестают раздуваться.

— Сядь, — указывает на кровать. — И успокойся уже. Я тебя ни в чём не обвиняю и злюсь не на тебя, а на ситуацию.

— Не обвиняешь? — растерянно спрашиваю. — Не веришь, что это правда?

— Я перехвалил твои мозги, Карамелина. Иногда ты тупишь страшно.

Сначала усаживаюсь на покрывало, секунд десять молча пытаюсь разобрать по буковкам его слова. А потом не выдержав, падаю на пол и поднимаю голову.

— Забери меня отсюда, Мир.

— Что?

— Забери меня отсюда, пожалуйста. Я быть здесь не хочу.

— Это твой дом, — непонимающе проговаривает он, смотря на меня сверху вниз.

Мотаю головой и поднимаю на него затравленный взгляд, облизываю пересохшие губы:

— По-жа-луй-ста.

Складываю ладошки в умоляющий жест. Лишь бы согласился.

— Папа меня завтра собрался на повторные анализы вести, — шепчу быстро. — А я не знаю. Вдруг и вправду снова покажет? Что тогда? Как в глаза всем смотреть? Они мне ни капельки не верят.

Мирон отводит взгляд в сторону. Принимает решение, потирая подбородок.

— Пожалуйста, Мир, — закусываю губу.

Кусаю её до боли, потому что вот он мой последний шанс. А Мирон — единственный человек на свете, который верит мне безоговорочно. Даже зная о доказательствах.

— Собирайся, — решив, кивает в сторону шкафа Громов.

Взвизгиваю и тут же прикрываю рот испуганно, округляю глаза.

— Твой отец уехал в больницу, — сообщает Мирон.

— Входная дверь и калитка на сигнализации, — предупреждаю.

— Знаю.

— Если мы пойдём там, то она сработает.

— Карамелина, — рычит Мирон. — Не учи учёного. Собирайся, я сказал.

Быстро киваю и отхожу к шкафу. На эмоциях, не подумав, скидываю майку, оставаясь в спортивном лифчике.

— Я в ванной побуду пока, — говорит он, равнодушно отворачиваясь. — Не забудь взять всё, что необходимо.

— Возьму, — отвечаю задумчиво, но тут же начинаю рыскать по полкам.

Быстро закидываю в рюкзак сменное бельё, носки, ночнушку и пару чистых футболок. Затем заглядываю в ящик стола и забираю паспорт, личные сбережения, а вот студенческий билет оставляю.

Натягиваю узкие джинсы и серый свитшот, сверху застёгиваю короткий пуховик.

— Шапка где? — слышится сбоку.

— Здесь, — поднимаю руку.

— Одевай. Я первый спрыгну и тебя подстрахую, — инструктирует Мирон. — Самое главное — вниз не смотри, поняла?

Утвердительно мотаю головой.

Страх под кожу забирается.

Я… не смогу, наверное.

— Веришь, что не дам упасть? — спрашивает он с серьёзным выражением лица. — Это важно, — опускает глаза. Дышит тяжело.

— Верю. Конечно, верю.

Мирон сдержанно кивает и в этот момент выключает в комнате свет. Пройдя к окну, сдвигает штору.

В лицо ударяет февральский ветер.

Молча наблюдаю, как Мир перекидывает ногу и, придерживаясь за край подоконника, выбирается наружу.

— Здесь достаточно просто вылезти, — говорит спокойно. — Встанешь вот на этот выступ.

Прикрываю глаза, когда он спрыгивает.

— Давай, — тихо зовёт.

Фух. Делаю вдох-выдох.

Никогда бы не думала, что до такого дойдёт, но папа сам виноват. Я сбегаю из собственного дома.

Сбрасываю рюкзак. Выполняю всё по инструкции Громова и прикрываю окно. Зачем-то смотрю под ноги.

— Блин, не смотри, — предупреждает Мирон. — Прыгай давай. Я здесь внизу.

— Боюсь, — шепчу, стискивая посильнее металлическую планку на откосе.

— Закрой глаза и прыгай, — рычит он. — Скоро примёрзнешь там.

Давлю нервный смешок и решаюсь… Делаю всё, как говорит.

Бамс.

Конечно, мы оба в сугроб заваливаемся. В полуметре от злосчастной клумбы.

— Слезай, блин, — хрипит Мирон, сталкивая меня с себя в ту же секунду.

Помогает отряхнуться от снега, хватает за руку и ведёт к забору с обратной стороны дома.

Очутившись в машине, на диком адреналине прижимаюсь к нему. Большому и сильному. Тёплому. В нос проникает запах его туалетной воды.

— Спасибо, — шепчу в тишине.

— Пожалуйста.

Мирон быстро отстраняется и заводит двигатель. Включает печку, датчики. На меня не смотрит.

Пожав плечами, отворачиваюсь.

— Телефон, — выкладывает передо мной на панель.

— Зачем? — удивляюсь.

— Ты же без связи. Демидову позвони. Вдруг волнуется.