Наглый роман

ГЛАВА 8

ГОНКА

ХАДИН

У меня есть планы, которые нужно реализовать сейчас, когда у меня будет доступ к моим сбережениям, но, похоже, я не могу прийти ни к каким выводам. Пляжный домик — единственное место, куда я могу убежать, но это в четырех часах езды. Как я собираюсь следить за Ваней с такого расстояния?

Объект моих мыслей вваливается со своим телом топ-модели прямо в мою спальню, как будто она принадлежит ей. Так и есть.

Но для меня это впервые.

Единственным руководящим принципом всей нашей дружбы было то, что Ваня никогда не заходит в мою спальню.

Это отвратительно, говорила она, когда мы были детьми.

Когда мы стали старше, он изменился на "ты отвратительный".

Отель в Вегасе был другим. Мы оба были пьяны, и технически это была не спальня.

Сегодня это так.

И мне нравится ее присутствие в моей спальне больше, чем следовало бы.

— Хадин, — шепчет она.

Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами. То, как она прохрипела мое имя, для меня ново. — Что?

— Ничего. Забудь об этом. — Она качает головой и выходит.

Озадаченный, я смотрю на нее, пока она колеблется в коридоре с озадаченным видом. На ней черная кожаная юбка, которая облегает талию и подчеркивает ее изгибы. Ее волосы зачесаны назад и зализаны. Свисающие серьги ниспадают ей на плечи.

Мой язык высовывается, чтобы облизать губы. Я ненавижу, что всего лишь один взгляд на нее может взорвать мои гормоны, как фейерверк. Это смущает. Рядом с Ваней я мгновенно превращаюсь в похотливого мальчика-подростка.

Черт возьми, ее появление в моей спальне было бы воплощением моей подростковой мечты.

Словно придя к какому-то внутреннему решению, Ваня возвращается обратно.

— Что случилось? — Спрашиваю я, поднимаясь во весь рост. Я не позволю ей уйти, пока она не выложит все.

Ваня играет с воротником своей белой рубашки на пуговицах и отвлекает меня, прикусывая ее нижнюю губу.

— Нам нужно поговорить о вчерашнем. — Ее каблуки стучат по полу, когда она расхаживает. — Когда она была здесь, твоя мать…

— Наговорила ужасных вещей. Я знаю.

Я до сих пор поражен тем, что мама думала, что ее план запугивания Вани сработает. Женщина плачет, когда ей приходится прихлопнуть комара. Я не думаю, что она когда-либо сказала кому-нибудь грубое слово.

Ваня хлопает себя рукой по бедрам. Прошло нервное покусывание губ и поглаживание воротника. — Эй, твоя мама назвала меня золотоискательницой для твоего же блага.

Я бросаю на нее удивленный взгляд. — Как тебя это устраивает?

— Конечно, меня это не устраивает, но я не позволю этому беспокоить меня. Слова не настолько сильны.

— Они чертовски правы. Правильные слова могут изменить все. Неправильные… — Я вспоминаю свой последний разговор с Олли. — Они могут разрушить жизнь.

Она кладет руку мне на плечо. — У твоей мамы добрые намерения.

— Ты так легко прощаешь ее, но держишь на меня зуб за гораздо меньшее, — мрачно бормочу я.

— Я держу на тебя зуб, потому что у тебя не такие благие намерения, — отвечает она, вскидывая голову. — Я не доверяю твоим намерениям.

— Что ж, с этого момента тебе не придется беспокоиться обо мне или моих намерениях. После того, как я улажу дела в банке, я больше не буду тебе мешать.

Ваня съеживается.

Я останавливаюсь как вкопанный. — Что означал этот взгляд?

— Ничего.

— Выкладывай, Бекфорд.

Она вздыхает. — Причина, по которой твоя мама сделала то, что она сделала вчера, была…

— Была что? — Я нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу. Я ненавижу драматическое молчание. — Чтобы остановить нас с отцом от ссоры? Половину своего времени она тратит на то, чтобы судить нас. Я это уже знал.

— Это было больше, чем просто борьба с ущербом.

— Что ты имеешь в виду?

Она складывает руки вместе. Мне не нравится выражение ее лица или неуверенность в ее словах. Ваня Бекфорд не сдерживается. Не рядом со мной.

— Твой отец заморозил все твои личные активы, — выпаливает она.

Я позволяю ее словам отдаваться эхом в моем теле, потому что они не могут быть правдивыми. Я отказываюсь им верить.

— Нет, он этого не делал, — рычу я.

— Твоя мама рассказала мне вчера. Она проверенный источник.

— Она берет уроки злой мамаши из к-драм!⁵

— Я верю ей, Хадин.

— Мой отец заморозил мои деньги? — Я качаю головой. — На каком основании?

— Что-то о воровстве у компании…

— Воровстве? — С моих губ срывается смех ужаса. — Очень смешно, Ви. Это твой способ наказать меня за историю с Фурнандо? Если так, то это не работает.

Прикусив нижнюю губу, она медленно качает головой. — Мне жаль.

От извинений до серьезного выражения лица и тишины, воцарившейся в комнате, я понимаю, что она говорит правду.

Я отступаю назад, дрожа от шока. — Черт возьми. Черт возьми. Папа просто не может бросить это.

— Позволь мне поговорить с ним. — Она расправляет плечи. — Я уверена, что есть зрелый и дипломатичный способ решить это.

— Ни единого чертова шанса, — огрызаюсь я. Может, у мамы и нет опыта запугивания людей, но у папы есть. Я не хочу, чтобы он находился рядом с Ваней или моим впечатлительным ребенком. К черту тот факт, что проект Вегас все еще находится в зачаточном состоянии.

Ваня выглядит оскорбленной. — У меня отличные навыки ведения переговоров. Однажды мы с Джунипером убедили парфюмерную компанию спонсировать благотворительный фонд в обмен на одну фотосессию и интервью со мной.

Она делает паузу, как будто ожидает, что я зааплодирую.

Когда я этого не делаю, она добавляет: — Это было грандиозное событие.

— Ваня, это не парфюмерная компания; это моя жизнь.

— Ты думаешь, я этого не знаю? Я просто пытаюсь помочь!

Я изо всех сил пытаюсь выровнять дыхание. — Я знаю. Я знаю.

Я не сержусь на нее. Я просто хотел бы не быть таким наивным. Конечно, папа не позволил бы спящим собакам лгать. Я должен был быть готов, но я не был. Вместо этого я позволяю себе мечтать о прекращении унижения.

Мне удавалось сохранять свою гордость на протяжении всего периода попрошайничества у Ваниз, потому что я знаю, что у меня есть другие варианты.

Теперь я выжат.

На прошлой неделе папа столкнул меня со скалы.

Сегодня он только что перепилил спасательный круг пополам.

Карие глаза Вани умоляют меня. — Хадин, может быть, тебе стоит извиниться перед своим отцом. Если ты помиришься с ним…

— Этому не бывать. — Я взмахиваю рукой в воздухе, чтобы подчеркнуть эти слова.

Ваня подходит ко мне ближе. — Очевидно, он пытается что-то доказать.

— А я нет? — Я рявкаю.

— В любом случае, что у тебя к нему за претензии? Твой папа, может, и крутой парень, но он любит свою семью. В детстве меня приглашали на более чем приличную долю семейных ужинов к Маллизам. Это мог бы сказать любой.

— Любовь? — Мой взгляд падает на нее, холодный и непоколебимый. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Хадин.

— Не волнуйся. Я с этим разберусь. — Я обхожу ее.

Она встает у меня на пути, прежде чем я успеваю направиться к двери. — Что ты собираешься делать?

Я пристально смотрю на стену над головой Вани.

Смуглые пальцы обвиваются вокруг моего бицепса. Она прижимается ко мне. — Ты же не собираешься драться с ним, правда?

— Мне нужно отдохнуть с утра. Сегодня я не смогу проводить тебя в издательство. — Я накрываю ее руку своей и осторожно разжимаю ее пальцы.

— Хадин, подожди. Давай придумаем план, прежде чем ты совершишь какую-нибудь глупость.

— Я не сделаю ничего глупого.

— Ты не способен дать такое обещание, — бормочет она.

Я улыбаюсь, чтобы рассеять напряжение в воздухе. Ни в чем из этого нет ее вины, и я не хочу, чтобы это ее напрягало.

— Обеспечь безопасность проекта Вегас, пока меня не будет. Не пей слишком много чая, потому что меня нет рядом, чтобы остановить тебя.

— Я могу сама о себе позаботиться.

Я улыбаюсь ей, уходя.

Моя улыбка исчезает, когда я направляюсь в папин кабинет.

Это роскошное помещение с кондиционером, настроенным на сибирскую зиму. Папа — существо хладнокровное, поэтому предпочитает холод. Серебристый и черный — основные цвета. Его офис, как и его личность, стальной и неприветливый. Стулья не для комфорта. Они для внешнего вида. Целая стена посвящена достижениям нашей семьи, начиная с рукопожатия моего прадеда президенту.

Маллизы происходят из длинной череды претенциозных чудаков, у которых не было проблем с тем, чтобы подтолкнуть своих дочерей и сыновей к карьере и браку, которых они не хотели. Это болезнь, унесшая жизнь моего брата. Но, черт возьми, я уверен, что она меня не поглотит.

Каждый мускул в моем теле напрягается, когда папин апатичный взгляд останавливается на мне. — Твоя мать проболталась, не так ли? — Он недовольно фыркает. — Она всегда вмешивается в дела этой женщины. Терпеть не может совать свой нос не в свое дело.

— Моя жизнь кажется тебе игрушкой? — Я рычу. — Кто дает тебе право трогать мои деньги?

— Твои деньги? О, сынок. Эти деньги были накоплены, пока ты жил на средства нашей компании. Если бы ты платил за дом, машину и все эти твои внеклассные мероприятия из собственных средств, был бы у тебя хоть цент за душой?

Клянусь, самодовольства в его голосе достаточно, чтобы выбить весь воздух из моих легких.

Мои пальцы сжимаются в кулаки. — Ты ничего не можешь с собой поделать, не так ли? Теперь, когда Олли нет, тебе нужен еще один сын, чтобы контролировать.

Лицо папы покрывается красными пятнами.

Я подкрадываюсь к нему. — Я не марионетка на твоих веревочках, папа.

Он делает глубокий вдох, поправляет галстук и берет себя в руки. Я вижу момент, когда он собирает все свои эмоции в тугой комок.

Папа гордится тем, что он человек контроля. Ничто так не нравится ему, как планы, которые идут именно так, как ему хочется. Его раздражает любое отклонение.

Вот почему мы конфликтуем с тех пор, как я родился.

— Ты сделал свой выбор и теперь живешь с последствиями. Поскольку ты хочешь стать мужчиной, сделавшим себя сам, я даю тебе такую возможность. Начни с нуля, как и все другие люди, чьи имена не заканчиваются на Маллиз. Это будет справедливо.

— Ты хочешь быть справедливым? Как насчет того, чтобы перестать наносить коварные удары в спину и решить это как настоящие мужчины?

— И как ты предлагаешь нам это сделать?

— На трассе, — твердо говорю я.

Папа откидывает голову назад и смеется. — Это твой план? Твой первый поступок, чтобы доказать свою зрелость и независимость, — это гонка?

— Я выигрываю, ты освобождаешь мои средства.

— А если я выиграю? — Он выгибает бровь.

— Я держу грязное белье нашей семьи подальше от прессы.

Его самодовольная улыбка исчезает так быстро, что я думаю, уж не инсульт ли у него. Папа хлопает ладонью по столу и встает, на его тонких губах появляется хмурая гримаса.

— Ты бы не посмел, — рычит он.

— Ты научил меня использовать то, что я знаю, — вежливо говорю я. — Я знаю все о прадедушке вон там, — я указываю на фотографию на стене, — и о его маленькой тайной сделке с правительством, которая принесла нам наш первый контракт. Славная семья Маллиз. Честная во всех отношениях. Доблестные столпы общества… произошли от бесстыдных мошенников?

Ноздри папы раздуваются.

Я складываю руки за спиной и отхожу на пару шагов. — Я думаю, что многим репортерам было бы интересно провести с этим время.

— Ты в отчаянии.

— Даже загнанная в угол крыса в конце концов обернется и укусит. — Я выгибаю бровь. — Ты готов поспорить со мной, папа?

Он поправляет пиджак и вздергивает подбородок. — Перестань тратить мое время, Хадин.

Я громко смеюсь. — Я так и знал. Я знал, что ты был слишком напуган, чтобы соревноваться со мной. Все те истории, которые ты рассказывал мне и Олли о днях твоей славы, о старинных гоночных машинах, орущих фанатах, трофеях. Все это ложь, не так ли?

— Я знаю, что ты делаешь. — Его голос понижается до минусовой температуры, всего на ступеньку выше, чем у кондиционера.

Я киваю на его фотографию в гоночном костюме. — Сколько из этих гонок было сфальсифицировано, папа? Дедушка стащил у организаторов немного сладких денег, чтобы обеспечить тебе первое место?

— Ты напрашиваешься на урок, не так ли?

— Послушай, — я поднимаю руку и отступаю назад, — я пойму, если ты не захочешь этого делать. Ты становишься старше. Зрение не такое хорошее. Рефлексы на пределе. Бьюсь об заклад, прошло много времени. Ты, вероятно, не смог бы победить меня, даже если бы я дал тебе фору.

Он скрипит зубами. — Назови время и место.

— Место очевидно. И время? Чем раньше, тем лучше. Ты должен понять. Я немного в затруднительном положении. Я мало что могу сделать без доступа к своему банковскому счету.

Папа поправляет галстук рукой и откидывается на спинку стула. — Договорились. Встретимся на ипподроме сегодня вечером после работы.

— И ты согласен с условиями? Прекратишь это дурацкое расследование и разморозишь мои средства, если я выиграю?

— Договорились. И это, если ты выиграешь.

Я улыбаюсь.

Он понятия не имеет, как сильно мне это понравится.

Небо заполнено мерцающими звездами. На гоночной трассе никого нет, кроме меня, папы и Уилла.

Папа отверг идею пригласить публику. Хотя я никогда не бегу от хорошо разыгранного спектакля, я уважаю его желания. У папы должна быть возможность надрать ему задницу наедине.

Липучка издает хлюпающий звук, когда я поправляю перчатки, чтобы они плотнее сидели на запястьях. Я одет в белый спортивный костюм, который Ваня сшила для меня и Макса. На обороте написано имя матери Макса. В тот день, когда Ваня вручила Максу костюм, я впервые увидел своего друга на грани слез.

Уилл появляется у меня за спиной, как подлый дворецкий, которым он и является, и протягивает мне мой шлем. — Мастер Маллиз, вы уверены, что это лучшая идея?

— Беспокоишься о моем отце, Уилл? Не стоит. Я не буду бить его слишком сильно. Просто достаточно, чтобы донести свою точку зрения.

Даже у паршивой овцы в семье может быть немного сочувствия. Я не полный ублюдок.

Уилл поджимает губы и предпочитает не отвечать.

Я сосредоточенно иду к двери. — Уилл, то, что ты дольше знаешь папу, не означает, что ты можешь изменять ради него, хорошо? У меня установлены камеры с датчиками движения. Кому бы ты ни позвонил, мы собираемся проверить доказательства.

— Я много лет обслуживаю гонки, мастер Маллиз. Я знаю, как быть объективным.

— Отлично. — Я хлопаю его по плечу и улыбаюсь.

Я знал, что папа заглотит наживку, но я не понимал, насколько мне понравится перспектива победить его. Единственное, что было бы лучше, так это если бы Ваня была здесь и видела…

— Хадин Майкл Маллиз!

Вау. Я так сильно скучаю по ней, что сейчас представляю ее голос.

В дверях вестибюля появляется большая тень.

Это действительно Ваня. Темная кожа, подсвеченная серебром. Волосы мягкими волнами, коротко подстрижены. На ней другой наряд, нежели сегодня утром, — длинное серебряное платье и серьги-кольца. Надеюсь, она не пошла на модную съемку без меня, иначе я разозлюсь. Женщина не отдыхала последние три дня. Ей нужно сбавить обороты, иначе она навредит себе.

Ваня топает ко мне, ее платье развевается позади нее. Она похожа на богиню Луны, когда все это серебро омывает ее лицо и струится по соблазнительному телу.

Или, может быть, она богиня войны.

Я замечаю молнии, сверкающие в ее глазах, и понимаю, что, возможно, было бы неплохо нырнуть в укрытие.

Ваня с визгом останавливается передо мной. — Что, по-твоему, ты делаешь?

Я бросаю взгляд на Уилла, прежде чем возвращаю свое внимание к ней. — Одеваюсь?

— Для состязания с твоим отцом?

Уилл прочищает горло. — Мастер Маллиз. Леди Маллиз.

— Леди… — Глаза Вани устремляются на него, и ее лицо сморщивается в замешательстве, прежде чем она машет рукой. — Знаешь что? Я обращусь к этому позже. Ты! — Она тычет пальцем мне в грудь. — Почему твой папа на улице в гоночном снаряжении?

Уилл ускользает, зная, что лучше не приближаться к этой ссоре. — Как ты узнала, что я здесь? — Спрашиваю я.

— Это действительно важно прямо сейчас?

— Вроде того. Да.

Она фыркает. Поворачиваясь боком, чтобы я мог видеть ее великолепный профиль, она говорит взволнованным тоном. — Ты не появлялся дома и не отвечал на звонки. Я отправила сообщение Максу. Он сказал мне, что ты позвонил ему и попросил воспользоваться его гоночной машиной.

— Моя все еще в ремонте, — объясняю я.

— Вот именно! Почему это? Потому что ты разбил ее!

Если она закричит еще сильнее, окна, вероятно, разлетятся вдребезги.

— Ваня, сначала тебе нужно успокоиться. Ради проекта Вегас. — Я кладу руку ей на живот.

Она хмурится. — Не относись ко мне снисходительно, Хадин. Я думала, ты сказал, что справишься с ситуацией?

— Я это сделал. — Я протягиваю руки, чтобы показать ей свой костюм. Какую часть этого она не понимает?

— Твоей лучшей идеей было сыграть в азартные игры? Это то, к чему ты прибегаешь по умолчанию? Ты просто рискуешь своим будущим, когда натыкаешься на препятствие?

Я сжимаю ее плечо, борясь с собственным разочарованием. — Почему ты так расстраиваешься? Я же не ставлю на кон твои деньги.

— Должен быть лучший способ сделать это, но ты меня не слушаешь. Ты даже не принимаешь во внимание мое мнение. Вместо этого ты отмахиваешься от меня и заключаешь глупые сделки со своим отцом. Сделки, из-за которых ты можешь пострадать.

— Пострадать? — Я медленно моргаю.

Ваня смотрит на меня так, словно хочет подхватить на руки и вышвырнуть за дверь.

Я хихикаю.

— Я сказала что-то смешное? — Она предупреждает тихим голосом.

Я хочу прожить достаточно долго, чтобы соревноваться со своим отцом, поэтому я оборвал смех. — Нет. Это просто…

— Что?

— Ты беспокоишься обо мне.

— Я не беспокоюсь. — Она прижимает руку к груди и издает оскорбленный вздох. — Я расстроена, потому что ты несерьезно относишься к серьезной ситуации.

— Брось, Ван. То, что я не решаю ситуацию твоим способом, не означает, что я не воспринимаю это всерьез.

— А что, если ты проиграешь, а? — Она наклоняется, пока мы не оказываемся почти нос к носу. — А что, если ты не победишь своего отца? Что тогда?

— Этому не бывать, — говорю я, стараясь не отвлекаться на то, как близко ее губы к моим.

— Ты этого не знаешь. Твой отец не новичок. Он тот, кто построил эту гоночную трассу.

— Папа уже много лет не садился за руль гоночной машины.

— Он умный. Как ты думаешь, как ему удалось построить так много предприятий?

— Потому что у него были деньги дедушки, чтобы финансировать это? — Я хмурю брови. — Ван, ты предпочитаешь стоять здесь и орать на меня, чем признать, что волнуешься?

— Этого не может быть, — издевается она.

Мое сердцебиение учащается. Хотел бы я сказать, что это от нервов или возбуждения, но я знаю, что это потому, что женщина, стоящая рядом со мной, может поднять мое кровяное давление без усилий.

Уилл возвращается в вестибюль. — Мастер Маллиз, ваш отец готов.

— Секунду, Уилл. — Я смотрю вниз на кипящюю от злости Ваню. — Мне нужно идти. — Обходя ее стороной, я направляюсь к двери.

— Подожди.

Я замираю.

Ваня резко поворачивается и крадется ко мне. Ее каблуки стучат по земле, а бедра плавно покачиваются, как во сне. Она упирается мне прямо в грудь, заполняя мое личное пространство и заставляя меня отшатнуться.

Она продолжает двигаться вперед.

Поэтому я продолжаю пятиться, не уверенный, собирается ли она ударить меня, задушить или попытаться сломать мне руку, чтобы я не смог участвовать в гонке.

Ваня прижимает меня спиной к стене. Ее карие глаза вводят меня в транс, а руки хлопают по обе стороны от моей головы, загоняя в клетку.

Она так близко, что каждый раз, когда она выдыхает, меня обдает ароматом корицы.

Пульс в моих штанах доходит до самого черепа.

— Не смей, — ворчит она, — повредить себе что-нибудь, или я подожду, пока твои кости срастутся, и переломаю их снова. Ты меня понимаешь? Я не буду платить смешную сумму по медицинской страховке за сотрудника, который проработал всего два дня.

Я обвиваю руками ее талию и притягиваю ближе. Она ахает и прижимается ко мне. Ее грудь касается моей. Мои ноздри раздуваются, а сердцебиение учащается в режиме экстремальной сальсы.

Мои пальцы касаются ее подбородка, приподнимая ее голову.

Она прикрывает рот рукой. — Не смей меня целовать.

Я смеюсь и все равно притягиваю ее к себе, целуя в лоб. — На удачу. — Я подмигиваю. Отпуская ее, я ухожу в ночь.

Папа стоит под одним из фонарей гоночной трассы. На нем черный гоночный костюм, который ему очень идет. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как он его надевал в последний раз.

Перчатки на его руках новые. На них нет следов ожогов, которые естественным образом появляются после нескольких часов сидения за рулем. Его шлем прижат к руке и бедру. Он поднимает ее, когда видит, что я приближаюсь.

— Папа. — Я строго киваю ему.

На его губах появляется хмурая складка. — Ты опоздал.

— Нужно время, чтобы выглядеть так красиво. — Я указываю на свой гоночный костюм, поворачиваясь, чтобы он мог оценить весь эффект.

Его глаза скользят по названию на обороте. — Я не принял тебя за кого-то сентиментального.

— Она была частью моей жизни. По крайней мере, более вовлеченной, чем ты. — Я натягиваю шлем на волосы. — Мы собираемся стоять здесь всю ночь и болтать или собираемся участвовать в гонках?

К нам подходит Уилл.

Папа бросает на него взгляд, а затем надевает шлем. Он ведет себя гораздо более плавно, чем я ожидал. Наверное, некоторые вещи похожи на езду на велосипеде.

— Надо было попросить Ваню стать девушкой с флагом, — размышляю я про себя. Затем фыркаю. Она скорее ударила бы меня флагом, чем гарцевала бы вокруг и уронила его на старте забега.

Папа садится в свою машину.

Я забираюсь в свою.

Запах бензина и турбонаддува наполняет мои ноздри. Каждый раз, когда я сажусь в гоночную машину, я практически слышу, как Олли шепчет мне на ухо, чтобы я не выжимал сцепление. Иногда я ненавижу гонки из-за того, насколько они сближают меня с моим братом. В других случаях это единственная ниточка, которая поддерживает во мне жизнь.

Я сжимаю пальцы на рычаге переключения передач и жду выстрела.

Пять.

Четыре.

Папин двигатель издает гортанный звук, когда он пробует педаль газа.

Три.

Я позволил своему собственному движку заглохнуть, доказав ему, что меня нисколько не запугать.

Два.

Огни над стадионом переключаются с красного на желтый.

Я крепче сжимаю пальцы на руле и делаю глубокий вдох. Мое сердцебиение замедляется до миллисекунды, пока я жду выстрела.

Бах!

Я вдавливаю педаль газа в пол и отрываюсь от линии старта. Мир размывается за моим окном, когда я веду машину со скоростью, способной содрать у кого-нибудь кожу с черепа.

Мы с дорогой становимся единым целым, и я беру инициативу на себя. Я дерзок до тех пор, пока на первом повороте папа не делает плавного поворота, который отправляет его стремительно вперед.

У меня отвисает челюсть.

Что за черт?

Теперь мы бок о бок. Я выворачиваю шею и смотрю на папину машину. Он одаривает меня дерзкой ухмылкой из-под шлема.

У старика есть хитрости.

К черту сохранение папиного эго. Я решаю не играть в игру в легком режиме и переключаю передачу. Двигатель реагирует плавно, открываясь для подачи большего количества топлива и выработки большей мощности.

— Юхууу! — Кричу я, обгоняя папу на втором круге.

Для празднования еще слишком рано, потому что папа включает турбонаддув и разгоняется до тех пор, пока не оказывается передо мной.

Я не позволяю себе паниковать. Папины приемы идеальны, но у меня есть то, чего нет у него, — мужество. Папа не позволяет себе рискованных действий, потому что он не такой парень. Но в этом его падение.

Я жду, пока мы не проедем половину последнего круга, прежде чем переключиться на турбонаддув. Машина рвется вперед с такой скоростью, что моя голова ударяется о спинку кресла.

Папа переключает передачу, чтобы не отстать, но притормаживает, чтобы затормозить на повороте.

Я нет.

Я быстро и жестко вписываюсь в поворот. Заднюю часть машины сильно дергает влево, когда я поворачиваю руль, пока он не начинает трястись. Визг шин и запах горящей резины ударяют мне в нос, когда я снова переключаю передачу и мчусь к финишной черте.

Папина машина заезжает за мной, но ясно, кто победитель.

Я вылезаю из машины и срываю шлем, победоносно ухмыляясь. Папа не торопится выходить. Осторожно ставя ноги на землю, он выпрямляется и шагает ко мне.

— Хорошая гонка, — неохотно говорит он.

Я предлагаю свою руку.

Он пялится на нее.

Я протягиваю ему руку. — Олли научил меня всегда демонстрировать хорошее спортивное мастерство. Не важно, с кем я выступаю.

Папа часто моргает. Его кадык ходит вверх-вниз, когда он берет меня за руку и качает. — Ты вписался в поворот, как сумасшедший.

— Ты вел машину слишком гладко для меня. Я должен был гарантировать победу.

— Хм.

Уилл приближается к нам. — Хорошая игра, мастер Маллиз.

Папа передает Уиллу свой шлем и уходит с трассы. Я не удивлен, что он уходит без дальнейших разговоров. Все мужчины Маллиз — злостные неудачники. У мамы часто болели руки, когда у папы находилось время поиграть с нами в игры.

— Помни о нашем уговоре! — Кричу я ему в спину.

Он поднимает руку в жесте с двумя пальцами. Я собираюсь предположить, что это означает, что он понимает и выделит средства как можно скорее.

Все еще широко улыбаясь, я поднимаю глаза на трибуны, высматривая одинокую фигуру, сидящую в темноте.

Там никого нет.

— Ваня? — Я перелезаю через забор и поднимаюсь на трибуну, чтобы посмотреть, на самом ли верху она. Мой голос эхом возвращается ко мне. — Ваня?

По-прежнему никого.

Возможно, она пошла в туалет.

Я направляюсь в здание, когда получаю сообщение.

Ваня: Поздравляю с победой. Ты заслуживаешь празднования. В качестве подарка я дам тебе завтра выходной, так что не беспокойся о том, что придешь домой пораньше.

Мои брови сводятся вместе.

Что, черт возьми, это за текст?

Она настолько зла, что говорит мне не утруждать себя возвращением домой сегодня вечером?

У меня начинает раскалываться голова. Ваня Бекфорд — единственная женщина, которая может заставить меня перейти от восторга к ярости в течение трех секунд.

Я набираю ее номер и прижимаю телефон к уху. Потирая нос от холода, я жду, пока он наберет номер.

Сначала я думаю, что она не собирается отвечать.

Но есть связь.

— Алло? — Голос Вани врывается в мою голову и вытряхивает разочарование, которое я даже не могу определить.

— Что, черт возьми, это было за сообщение, Ван? Не потрудись вернуться домой пораньше?

— Почему ты такой злой? — она огрызается на меня. — Я пытаюсь быть тактичной.

— Тактичной в чем? — Я рявкаю.

— Ты был заперт со мной все выходные. Вчера ты помогал мне посреди ночи работать над набросками моей кулинарной книги. У тебя не было возможности насладиться обычной вечеринкой Хадин Маллиз со времен Вегаса.

— Я же сказал тебе, что ни с кем не буду трахаться, пока ты беременна.

— И я не собираюсь заставлять тебя это делать, потому что беременна, а ребенку требуется девять месяцев, чтобы вынуть его из духовки. Кроме того, я не говорю тебе идти спать с кем-то, если ты этого не хочешь. Но теперь у тебя есть доступ к своим деньгам. Ты можешь тусоваться со своими друзьями. Вернись к своей нормальной жизни. Я пока не показываюсь и все еще могу сойти за небеременную женщину. Тебе нет необходимости нависать надо мной прямо сейчас.

— Это действительно то, чего ты хочешь? Чтобы я пошел веселиться без тебя?

— Да, — отвечает она без малейших колебаний.

Эта несносная, приводящая в бешенство, упрямая женщина…

— Хорошо. Тогда сегодня вечером я делаю именно то, что хочу делать.

Она кашляет. — Почему ты так говоришь? Я буквально только что сказала тебе сделать это.

— Пока, Ван.

Я быстро переодеваюсь и еду на проезжую часть рядом с квартирой Вани. Затем на деньги, которые я заработал за выходные, работая помощником Вани, я покупаю несколько вещей в продуктовом магазине. Когда я иду к кассе, что-то привлекает мое внимание. Я улыбаюсь и бросаю это в корзину.

Когда я позже захожу в дом, Ваня лежит на диване, поджав под себя ноги, а по телевизору идет игровое шоу.

— Хадин? — Ее брови подпрыгивают, когда она видит меня, стоящего в фойе со всеми пакетами продуктов.

На ней футболка большого размера, а ноги босые. Женщина сногсшибательна, даже когда на ней обычная одежда.

— Что ты здесь делаешь? — У нее отвисает челюсть, когда она видит мою новую покупку. — Это… утиные тапочки?

— Я нашел их в продуктовом магазине. — Я уверенно демонстрирую их.

Она так долго остается неподвижной, что я задаюсь вопросом, не переживает ли она внетелесный опыт.

— Это для тебя. — Я протягиваю ей чай, и она одаривает меня сияющим взглядом. Я хмуро смотрю на нее. — Не бери в голову никаких идей. Это для того, чтобы ты не жаловалась на то, как долго это длится. Я знаю, что ты не можешь есть красное мясо, поэтому я готовлю лосося на пару с картофелем и перемешанным салатом. Пройдет некоторое время, прежде чем он будет готов.

Она потрясенно моргает.

Я крадусь на кухню со своими пакетами с продуктами.

Затем я топаю обратно в гостиную, потому что слова жгут мне грудь. — Кстати, нет никого, с кем я бы предпочел отпраздновать это событие, кроме тебя.