Наши за границей

Уныние и страх

Глухая ночь. Спокойное состояние духа вследствие полной уверенности, что он и жена едут прямо в Париж без пересадки, а также и плотный ужин с возлиянием пива и рейнвейна, которым Николай Иванович воспользовался в Кельне, дали ему возможность уснуть в вагоне самым богатырским сном. Всхрапывания его были до того сильны, что даже заглушали стук колес поезда и наводили на неспящую Глафиру Семеновну полнейшее уныние. Ей не спалось. Она была в тревоге. Поместившись с мужем вдвоем в отдельном купе вагона, она вдруг вспомнила, что читала в каком-то романе, как пассажиры, поместившиеся в отдельном купе, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. В романе, правда, говорилось про двух женщин, ехавших в купе, — думалось ей, — а она находится в сообществе мужа, стало быть, мужчины, но что же значит этот мужчина, ежели он спит как убитый? Какая от него может быть защита? Разбойники ворвутся в купе, один набросится на спящего мужа, другой схватит ее за горло, — и вот они погибли. Кричать? Но кто услышит? Купе глухое, не имеющее сообщения с другим купе; вход в него с подножки, находящейся снаружи вагона.

— Николай Иваныч… — тронула она, наконец, за плечо спящего мужа. Тот пронзительно всхрапнул и что-то пробормотал, не открывая глаз. — Николай Иваныч, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще раз его за рукав.

Николай Иванович отмахнулся рукой и произнес:

— Пусти, не мешай.

— Да проснись же, тебе говорят. Я боюсь… мне страшно.

Николай Иванович открыл глаза и смотрел на жену посоловелым взором.

— Приехали разве куда-нибудь? — спросил он.

— Не приехали, все еще едем, но пойми — мне страшно, я боюсь. Ты так храпишь бесчувственно, а я одна не сплю, и мало ли что может случиться.

— Да что же может случиться?

— Я боюсь, что на нас нападут разбойники и ограбят нас.

И она рассказала ему про случай в отдельном купе на железной дороге, про который она читала в романе, и прибавила:

— И зачем это мы сели в отдельное купе?

Николай Иванович тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляют на железных дорогах разбойники, хлороформом усыпляют, а ты спишь как убитый, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да ведь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Иванович.

— Как чуть-чуть! Так храпел, что даже стук колес заглушал. Ты уж не спи, пожалуйста.

— Не буду, не буду… Я сам понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно же. Двери снаружи… Войдут — меня за горло, тебя за горло — ну и конец. Ведь очень хорошо понимают, что в Париж люди едут с деньгами.

— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвечал Николай Иванович, меняясь в лице, и прибавил: — И зачем ты это мне сказала. Ехал я спокойно…

— Как зачем? Чтобы ты был осторожнее.

— Да ведь уж ежели ворвутся разбойники, так будь осторожен или неосторожен, — все равно ограбят. Не пересесть ли нам в другое купе, где несколько пассажиров? — задал он вопрос.

— Как же ты пересядешь, ежели поезд летит безостановочно, как стрела, а купе наше не имеет внутреннего сообщения с другим купе?

— И то правда. Тогда вот что… Не вынуть ли мне деньги-то из кармана и не переложить ли за голенище?

— А ты думаешь, что, если нападут разбойники, за голенищем не будут шарить?

— Верно, верно. Так что ж тут делать?

— Прежде всего не спи.

— Да уж не буду, не буду.

— Потом… Ведь у тебя есть револьвер в саквояже. Зачем ему быть в саквояже? Вынь его и положи рядом на диван: все-таки будет спокойнее.

— Душечка, да ведь револьвер незаряжен.

— Так заряди его. Зачем же возить с собой револьвер, ежели им не пользоваться?

— Так-то оно так, но вот, видишь ли, я впопыхах патроны дома забыл.

Глафира Семеновна так и всплеснула руками.

— Вот дурак-то! Видали дурака-то! — воскликнула она.

— Да что ж ты поделаешь, если забыл! На грех мастера нет. Да ты не беспокойся, в Париже купим, — отвечал Николай Иванович.

— Еще того лучше! Мы находимся в опасности по дороге в Париж, а он только в Париже патроны купит!

— Постой, я выну из саквояжа свой складной нож и открою его. Все-таки оружие.

— Тогда уж вынь и револьвер и положи его вот здесь, на диван. Хоть он и незаряженный, а все-таки может служить острасткой тому, кто войдет. Давеча, когда ты спал, на всем ходу поезда вошел к нам в купе кондуктор для осматривания билетов, и удивительно, он мне показался подозрительным. Глаза так и разбегаются. Хоть и кондуктор, а ведь тоже может схватить за горло. Да и кондуктор ли он? Вынимай же револьвер и складной ножик.

Николай Иванович тотчас же слазил в саквояж, достал револьвер и складной нож и положил на видном месте.

— Ты, Глаша, бодрись… Бог милостив. Авось и ничего не случится, — успокаивал он жену.

— Дай-то Бог, но я должна тебе сказать, что когда ты спал и мы останавливались на минуту на какой-то станции, то к окну нашего купе подходил уж какой-то громадного роста черный мужчина в шляпе с широкими полями и очень-очень подозрительно посматривал. Даже встал на подножку и прямо заглянул в наше купе.

— Да что ты?

— Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий: шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая-то накидка… Ну, одним словом, точь-в-точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.

Николай Иванович в раздумье чесал затылок.

— А уж потом ты его не видала, этого разбойника? — спросил он жену.

— Да где же видеть-то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.

— Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе — сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает: нападать или не нападать.

— Ты уж, пожалуйста, только не спи, — упрашивала жена.

— Какой тут сон! До сна ли мне теперь?

У двери с наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснул огонек. Николай Иванович вздрогнул. Глафира Семеновна побледнела и забормотала:

— Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иваныч, револьвер хоть в руки. Возьми скорей.

Николай Иванович протянул руку к револьверу. В это время спустилось стекло купе, и в отворенное окно показалась голова кондуктора.

— Bitte Fahrkarten, mein Herr[1], — проговорил он.

Николай Иванович, держа в одной руке револьвер и как бы играя им, другой рукой подал кондуктору билеты и не сводил с него глаз. Кондуктор покосился на револьвер и пробормотал:

— Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlafen[2].

— Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! — заметила Глафира Семеновна.

— Действительно подозрительная, — согласился Николай Иванович.