Наши за границей

Вторая попытка

Поезд, которого ожидали Николай Иванович и Глафира Семеновна, чтобы ехать в Берлин, должен был прийти в Кенигсберг в час ночи. Лишь только часовая стрелка на часах в буфете показала половину первого, как уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.

— Скорей, Глаша, скорей, а то как бы не опоздать. Черт их знает, какие у них тут порядки! Может быть, и раньше поезд придет. А уже на платформе будем стоять, так не опоздаем, — торопил Николай Иванович жену. — Как подойдет поезд, так и вскочим. Ну, живо!

— Пойдем, пойдем, — отвечала жена, выходя из-за стола. — Да, вот еще что: захвати ты с собой несколько бутербродов в запас в вагон, благо их здесь без телеграмм дают, а то, может быть, на других станциях и бутербродов без телеграмм не дадут, так что завтра утром ни позавтракать, ни пообедать будет нечем.

— И то дело, и то дело…

Захвачен был целый пакет бутербродов, и супруги вышли на платформу. На платформе никого еще из публики не было. Бродила железнодорожная прислуга и покуривала сигары и трубки.

— Надо поспрашивать их, а то как бы не ошибиться, — сказала Глафира Семеновна и, обратясь к сторожу, спросила: — Ин Берлин, ви филь ур?

— Noch eine halbe Stunde, — отвечал тот.

— Что он говорит? — задал вопрос Николай Иванович.

— Да бог его знает что… Что-то непонятное.

— Так ты переспроси.

— Ин Берлин? Эйн ур?

— Ja, ja, Madame, um eins…

— В час, верно.

Таким же манером был спрошен второй сторож, третий, четвертый и пятый. Ответы были одинаковые. Каждому сторожу Николай Иванович совал в руку по десятипфенниговой монете, говоря: «Немензи и тринкензи». Сторожа благодарили словом «данке» и удивленно смотрели на щедрых русских.

— Теперь уже верно. Все в один голос говорят, что в час, — проговорил Николай Иванович, тяжело вздохнув.

Ровно в час к платформе подошел поезд и выпустил пассажиров. Супруги ринулись к вагонам и вскочили в первое попавшееся купе. Там уже сидели два немца — один тощий, другой толстый.

— Хер… Бите… — обратился к ним Николай Иванович. — Вас ист дас? Берлин?

— О, ja… Man kann auch nach Berlin fahren, — дал ответ толстяк.

— Берлин? Слава тебе господи!

Заглянул в вагон кондуктор и спросил билеты. Посмотрев на билеты супругов, он сказал: — In Dirschau müssen Sie umsteigen.

— Глаша! Что он сказал?

— Пес его знает что, — отвечала жена и задала вопрос кондуктору: — Берлин?

— Ja, ja… Aber in Dirschau werden Sie umsteigen, — повторил кондуктор. — Этот поезд от Диршау пойдет на Данциг, а в Диршау вы сядете в другой поезд, который пойдет в Берлин, — прибавил он также по-немецки, но супруги из всего этого поняли только слово «Берлин».

— Не ошиблись: Берлин, — кивнул жене Николай Иванович.

Свисток, отклики на паровозе — и поезд помчался.

— Любопытно бы было знать, в котором часу мы будем завтра в Берлине? — говорила Глафира Семеновна мужу.

— А ты поднатужься, да и спроси вот у этого толстенького немца. У него лицо основательное.

Глафира Семеновна сообразила, беззвучно пошевелила несколько раз губами и спросила:

— Берлин ви филь ур?

— Ganz genau, Madame, kann ich nicht sagen. Am Morgen werden Sie in Berlin sein.

— Что он, Глаша, говорит?

Глафира Семеновна, понявшая только слово «морген» и переведшая его по-русски словом «завтра», отвечала:

— Говорит, что завтра, а про час ничего не сказал. Что завтра-то, так мы и сами знаем.

— Так ты переспроси. Или постой, я переспрошу. Берлин ви филь ур?

Немец развел руками:

— Um wie viel Uhr, das weiss ich nicht, aber ich weiss nur, dass am Morgen früh…

— Тьфу, пропасть! Опять — завтра.

На следующей станции тот же вопрос был предложен кондуктору. Кондуктор отвечал по-немецки:

— Я езжу до Данцига. Это другая ветка. Про Берлин не могу сказать, — и опять прибавил слово «морген», то есть «утром», но супруги опять-таки перевели это слово словом «завтра».

— Снова завтра! А когда завтра: днем, вечером или ночью? Вот народ-то! Кондуктор едет при поезде, а не знает, в котором часу на место приедет. Глаша, спроси ты его, по крайней мере ночью или днем.

— Как я спрошу, ежели я не умею?

— Неужто ты не знаешь, как по-немецки ночь и день? Ведь эти слова комнатные.

— Ночь — нахт, день — таг?

— Так вот и сади. Или я сам… Кондуктор, Берлин — нахт или таг?

— Am Morgen früh, mein Herr.

— Фу-ты, чтоб тебе провалиться, немецкая анафема!

Николай Иванович обозлился и продолжал ругаться.

— Коля! — остановила его жена.

— Что такое, Коля! Дай отругаться-то, дай душу отвести!

И опять помчался поезд, останавливаясь на минуту и на две на станциях. В вагон заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и билеты из книжки прямого сообщения и всякий раз предупреждали, что в Диршау придется пересесть в другой поезд, твердя: «In Dirschau müssen Sie umsteigen». Супруги затвердили уже слова «Диршау» и «умштайген», но все-таки не могли понять, что они обозначают.

— Черт его знает, что он такое говорит: «Дырша да умштайген!» — разводил всякий раз руками Николай Иванович и с досады плевал.

— Не горячись, не горячись. Ведь уже все в один голос говорят, что едем мы в берлинском вагоне и в Берлин, стало быть, горячиться тут нечего. Пускай их, что хотят говорят. Только бы благополучно доехать, — останавливала его Глафира Семеновна, стараясь успокоить.

Супруг наконец успокоился и начал дремать.