В подъезде на площадке висели карты с расклеенными афишами цирка, театров, Petit Journal. Пахло чем-то жареным. Налево от площадки была видна маленькая комната. Там за конторкой стоял старик в сером потертом пиджаке, с серой щетиной на голове, в серебряных круглых очках и в вышитых гарусом туфлях. Старушка в белом чепце предложила супругам подняться по деревянной узкой, чуть не винтовой лестнице.
— Кель этаж? — спросила ее Глафира Семеновна.
— Troisième, madame, — отвечала старушка и бойко пошла вперед.
— В третьем этаже? — переспросил Николай Иванович жену.
— В третьем. Что ж, это не очень высоко.
— Раз этаж, два этаж, три этаж, четыре этаж, — считал Николай Иванович и воскликнул: — Позвольте, мадам! Да уж это в четвертом. Зачем же говорить, что в третьем! Глаша, скажи ей… Куда же она ведет?
— By заве ди — труазьем… — начала Глафира Семеновна, еле переводя дух. — А ведь это…
— Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut.
— Еще выше? Фу-ты, пропасть! Да она нас на каланчу ведет. Ведь это уж пятый!.. Глаша…
— Сянк, мадам, сянк… — старалась пояснить старушке Глафира Семеновна.
— Mais nоn, madame, c’est le troisième… — стояла на своем старуха и ввела в коридор.
— Фу, черт! Да неужто мы этажей считать не умеем?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.
— Да ведь что ж говорить-то? Уверяет, что третий.
Старушка распахнула дверь из коридора в комнату и сказала:
— Voila, monsieur…
Николай Иванович заглянул и воскликнул:
— Да ведь это клетушка! Тут и одному-то не поместиться. И наконец, всего одна кровать! Нам нужно две кровати.
— Де ли… де… — пояснила старушке Глафира Семеновна.
— Oui, madame… Je vous mettrai…
— Говорит, что поставит вторую кровать.
Супруги обозревали комнату. Старая, старинного фасона, красного дерева кровать под драпировкой, какой-то диванчик, три стула, круглый стол и шкаф с зеркалом — вот и все убранство комнаты. Два больших окна были наполовину загорожены чугунной решеткой, и в них виднелись на противоположной стороне узенькой улицы другие такие же окна, на решетке одного из которых висело для просушки детское одеяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила решетки, подол какого-то платья, держа корсаж платья у себя на плече.
— Ну, Париж… — сказал Николай Иванович. — Не стоило в Париж ехать, чтобы в таком хлеву помещаться.
— А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо же где-нибудь поместиться. Не ездить же нам по городу до ночи. И так уж часа два мотались, бог знает сколько гостиниц объездили, — отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к старухе, спросила о цене: — Э ле при? Комбьян?
— Dix francs, madame… — спокойно отвечала старуха.
— Что такое? Десять франков! — воскликнул Николай Иванович. — Да ведь это разбой! Десять четвертаков по сорока копеек — четыре рубля… Совсем разбой!
Хотя восклицание было сделано по-русски, но старуха француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла в ответ:
— C’est l’exposition, monsieur.
— Она говорит, что из-за выставки так дорого, — пояснила Глафира Семеновна.
— Все равно разбой… Ведь такие каморки на такой каланче у нас в Петербурге по полтине в сутки ходят и уж много-много, что по семьдесят пять копеек. А то четыре рубля. Да я дам четыре рубля, дам и пять, но и ты дай мне настоящую комнату.
— Се шер, мадам, — попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
— Лучше нет? — спрашивал Николай Иванович. — Глаша! Спроси.
— By заве бон шамбр? Ну волон бон шамбр.
— A présent non, madame, — покачала головой старуха.
— Что тут делать? — взглянул Николай Иванович на жену.
— Надо брать. Не мотаться же нам еще полдня по Парижу.
— Да ведь вышина-то какая! Это на манер думской каланчи.
— Потом поищем что-нибудь получше, а теперь нужно же где-нибудь приютиться.
— Анафемы! Грабители! Русским «ура» кричат и с них же семь шкур дерут!
— Да ведь за это-то и кричат, что семь шкур дерут.
— Eh bien, madame? — вопросительно взглянула на супругов старуха.
— Вуй… Ну препон… Делать нечего… Нотр багаж.
Глафира Семеновна стала снимать с себя ватерпруф. Старуха позвонила, чтобы послать за багажом. Николай Иванович пошел вниз рассчитываться с извозчиком. По дороге он сосчитал число ступеней на лестнице. Оказалось восемьдесят три.
— Восемьдесят три ступени, десять поворотов на лестнице, пять площадок, — и это они называют «в третьем этаже»! — горячился он. — Черти. Право, черти… Комбьян? — обратился он к извозчику, вынимая из кармана на ладонь горсть серебра.
— Huit francs, monsieur… — произнес тот.
— Как вит франк? То есть восемь франков? Да ты, почтенный, никак белены объелся. Восемь четвертаков по сорок копеек — ведь это три двадцать! — восклицал Николай Иванович. — Мосье, — обратился он к старику, стоявшему при их приезде за конторкой и теперь вышедшему на подъезд. — Вит франк хочет… Ведь у вас такса… Не может же быть, чтобы это было по таксе…
Старик заговорил что-то с извозчиком, потом обратился к Николаю Ивановичу на французском языке, что-то очертил ему пальцем на своей ладони, но Николай Иванович ничего не понял, плюнул, достал две пятифранковые монеты и, подавая их извозчику, сказал по-русски:
— Трех рублей ни за что не дам, хоть ты разорвись. Вот тебе два целковых, и проваливай… Алле… Вон… Алле… — махал он рукою, отгоняя извозчика.
Извозчик просил всего только восемь франков и, получив десять и видя, что его гонят прочь, не желая взять сдачи, просто недоумевал. Наконец он улыбнулся, наскоро снял шляпу, сказал: «Merci, monsieur» — и, стегнув лошадь, отъехал от подъезда. Старик дивился щедрости путешественника, пожимал плечами и бормотал по-французски:
— О, русские! Я знаю этих русских! Они любят горячиться, но это самый щедрый народ!
Николай Иванович, принимая пятифранковые монеты за серебряные рубли и в простоте душевной думая, что он выторговал у извозчика рубль двадцать копеек, поднимался в свою комнату наверх, следуя за прислугой, несшей его багаж, уже в несколько успокоившемся состоянии и говорил сам с собой:
— Два рубля… И два-то рубля ужасти как дорого за такую езду. Ведь, в сущности, все по одному и тому же месту путались, а больших концов не делали.
Глафиру Семеновну он застал заказывающей кофе. Перед ней стоял в рваном пиджаке, в войлочных туфлях и в четырехугольном колпаке из белой писчей бумаги какой-то молодой малый с эспаньолкой на глупом лице и говорил:
— Madame veut café au lait… Oui, oui…
— Я кофе заказываю, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Надо же чего-нибудь выпить.
— Да, да… Кофей отлично… — отвечал Николай Иванович. — Ты, брат, и масла приволоки, и булок, — обратился он к слуге. — Глаша! Переведи ему.
— Пян и бер… — сказала Глафира Семеновна. — И побольше. Боку…
— Пян бер… — повторил Николай Иванович.
— Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…
— Да, да… мне и жене… Ну, живо…
Слуга побежал исполнять требуемое.