Наши за границей

У арабов

Кафе-ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудел в длинную дудку какой-то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем.

Вскоре из-за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывали только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпячивала вперед живот. Притом, по мере наклонения корпуса, она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.

— Эк ее кочевряжит! — воскликнул Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.

К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых смуглых волосатых ног, в туфлях, в руках поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.

— С угощением ресторан-то, — проговорил жене Николай Иванович, а арабу прибавил: — Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.

— Отчего же? Ты хотел пить. Вот и напейся. Вода с вареньем отлично, — перебила его Глафира Семеновна. — Доне, доне… — обратилась она к арабу и взяла с подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. — Вот и пей… — прибавила она мужу.

— Знаешь, Глаша, быть на парижской выставке да зудить холодную воду с вареньем — ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ехать. — Николай Иванович покачал головой.

— Так чего же ты хочешь? Сам же ты сказал, что ничего хмельного пить не будешь.

— Да уж чего-нибудь арабского, что ли!

— Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

— Зачем коньячищу! Наверное, у них есть и арабское вино. Половой! Есть у вас вен араб?

Араб смотрел на него удивленными глазами и не понимал, что у него спрашивают. Наконец он пробормотал что-то на непонятном наречии, мешая к разговору и французские слова.

— Не понимаешь! Эх! — вздохнул Николай Иванович. — Глаша, растолкуй ему.

— Зачем же я буду ему растолковывать про вино, ежели ты мне обещался в мусульманском ресторане и держать себя по-мусульмански. Мусульмане вина не пьют. Пей воду с вареньем.

Николай Иванович лизнул варенья и сделал глоток воды. Араб на минуту исчез и вновь подходил с двумя тарелочками, на которых лежали засахаренные плоды. Подав это на подносе, он опять поклонился супругам.

— Да что это он все сласти да сласти! — воскликнул Николай Иванович. — Дай хоть кофе, мосье половой, что ли… Кофе! Понимаешь?

— Уй, уй… Кафе апре… — закивал араб.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки с засахаренными плодами.

— Ты бы спросила хоть почем. Ведь слупят потом, — заметил муж и задал арабу вопрос: — Комбьян?

— Эн франк.

Араб показал один палец в пояснение, исчез и появился в третий раз, поднося на блюдцах по свежей груше, и опять поклонился.

— Зачем? Мы не требовали груш. Ты кофе-то нам подавай. Кафе нуар. Неси вон, неси обратно и принеси кафе… — махал руками Николай Иванович.

— Ту… ту… Пур ту эн франк… — старался объяснить араб, показывая и на стаканы, и блюдца с остатками варенья, и на засахаренные плоды, и на груши.

— За все угощение франк. Ешь! — приказала мужу Глафира Семеновна.

— Стану я всякую сладкую дрянь есть! Это бабья еда.

Николай Иванович отвернулся.

Араб подходил в четвертый раз с подносом и опять кланялся. На подносе на этот раз стояли две чашки черного кофе.

— Ну, наконец-то! — И Николай Иванович придвинул к себе чашку, попробовал ложечкой и сказал: — Да он гущу кофейную подал. На смех, что ли! Смотри, одна гуща вместо кофею.

— Да уж, должно быть, так надо по-арабски, — заметила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какие-то! В арабском ресторане да вдруг пить переварки! Половой! Гарсон! Или араб! Как тебя? Поди сюда! Вене зиси.

Араб подходил опять, со стеклянным кальяном на этот раз, и снова с поклоном, бережно поставил его у ног Николая Ивановича, протягивая ему в руки гибкую трубку.

— Фу-ты, пропасть! Трубку принес… Кальян турецкий принес и заставляет курить, — улыбнулся Николай Иванович, взяв в руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Ведь папиросы же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Иванович затянулся из кальяна, выпустил дым и проговорил:

— Совсем я теперь на манер того турка, что у нас в Петербурге в табачных лавочках рисуют. Только стоит ноги под себя поджать.

— Да вон на диване у стены курит один в красной феске, поджав под себя ноги. Видишь, одет так же, как и ты, в пиджаке, а только феска красная. Пересаживайся на диван и поджимай под себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Араб! Мосье араб! Коньяк есть? By заве коньяк? — быстро спросил араба Николай Иванович.

— Послушай! Я не дам тебе пить коньяк! — возвысила голос Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньяк ву заве?

— Коньяк? Уй, уй… — закивал араб.

— Так апорте эн вер… Только одну рюмку, Глаша. Я вот в эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Араб принес графинчик коньяку и рюмку. Николай Иванович, однако, рюмкой не стал отмеривать коньяк, а бухнул в стакан с водой прямо из графинчика, взглянул на жену, улыбнулся и пробормотал:

— Ух, ошибся! А все оттого, что под руку говоришь.

Воду с коньяком он выпил залпом и стал рассчитываться с арабом. За все взяли три франка.

В голове Николая Ивановича приятно шумело. Он повеселел. Коньяк сделал свое дело. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли из кофейни.