Наследница Ильи Муромца

Глава 12. Банный день

Чуть только солнце выглянуло на горизонте, двери дворца султана Боруха открылись. И показалась процессия. Впереди на гнедом коне с плюмажем ехал разнаряженный начальник дворцовой стражи, а перед ним невольники мели дорогу. По бокам музыканты с длинными трубами додели во всю мочь, звенели литавры и били барабаны: так предупреждали жителей Аграбы, что надо запереться дома, а если звуки застали на улице, следует пасть ниц, закрыть головы руками и зажмуриться. Зрелище было, конечно, дикое — валяющиеся в пыли, жмурящиеся люди в полосатых халатах. Женщин не было.

За первым конём шли строем ещё восемь: всадники дворцовой стражи. За ними — ещё одна подметальная бригада, усиленная десятком детей, брызгающих на землю водой из кувшинов. До меня донёсся приторный запах розовой воды. Потом прошествовали евнухи, человек двадцать, несущие банные принадлежности, потом — невольницы с кушаньями и кувшинами с ароматными маслами. Потом снова подметальная бригада, поливальщики, и в дополнение — девушки с корзинами розовых лепестков, которые они сыпали под ноги небольшим, компактным таким слонам: для султана, его матери, валиде-ханум, и его первой жены, баш-кадын. Потом несли множество парчовых носилок с обитательницами гарема, по бокам которых гарцевали женщины-всадницы с луками. Все кони наездниц были белой масти. Паланкины носилок были разными: законные жёны ехали в носилках, вручную расшитых золотом и драгоценными камнями. Для наложниц высокого ранга носилки были парчовыми с жемчугом, для прочих — просто шёлковые. Из-за этих тканевых домиков, которые тащили рабы без языка и других, не видных частей тела, не слышалось ни звука, ни шевеления — девы спали.

После гаремных носилок шествовали служанки: их было неисчислимое множество: они несли одежду для нескольких смен — до десяти для каждой наложницы и жены, а также для себя, принадлежности для расчёсывания и умащения волос, любимые сладости и сундучки с драгоценностями. Потом маршировали повара, конюхи и прочая прислуга и, наконец, завершали процессию работники отхожих мест и мусорщики, которым придётся изрядно потрудиться.

Операция началась как следует, теперь дело зависит от Сэрва, который позавчера устроился в султанский хаммам банщиком, бабки с кийну и… до меня дело дойдёт только завтра. Сейчас надо наблюдать.

— Великий султан Борух грядёт! — высоким голоском кричал каждые пятьдесят шагов толстый чёрный невольник, метров двух ростов, с животом таким огромным, что на нём с трудом удерживался расшитый золотом передник. Пока я смотрела на шествие, скисла, как кефир на солнце. Вся эта бесконечная толпа шла не как нормальные люди, а приставным шагом: шаг, ногу приставить, пауза. И повтор.

— Три часа занимает путь от дворца султана, да благословен он будет, до хаммама. А обратно, говорят, пять часов — никогда не досматривала до конца, — раздался рядом со мной шёпот. Говорили из-за занавески окна, которое оказалось между мной и козырьком крыши, где я скрывалась.

— Пять часов тащиться по пыли, — захихикал совсем молодой девичий голосок, — что мылись, что не мылись. Опять в баню тащиться!

— Продам тебя в гарем султана, — ответил голос постарше, — сама увидишь: есть там и свои хаммамы, и бассейны, и фонтаны. Чай, грязнулей ходить никто не позволит!

— А и продай, и продай, — подначивала молодая. — Поди, объясни евнуху Маруфу, почему он должен купить старую двадцатилетнюю вдову, когда на рынке черкешенок выставляют в полтора раза моложе! Иди, иди, жадина. Прогонят тебя плетьми.

— Ну и дура. Сиди теперь за занавеской всю жизнь, и надейся, что на тебе женится старик-горбун с соседней улицы, у которого одна нога короче другой, и который уже трёх жён забил палкой до смерти. Будешь четвёртой.

— Слышала бы тебя, тётушка, моя покойная мать и твоя сестра!

— Слышала бы — добавила бы подзатыльников, а я тебя жалею… Ой, смотри, смотри, несут султанских жён!

— Ничего не вижу. Клетки одни тряпичные, да голые невольники… Вот тот, впрочем, ничего такой.

— Ох, бесстыдница! — за занавеской произошла бурная схватка между тёткой и племянницей, в результате чего произошло три вещи:

— распахнулась занавеска и из окна, в котором не было стёкол, выпала и разбилась под ногами лошади большая ваза;

— лошадь метнулась и устроила переполох, в результате чего несколько паланкинов попадали на землю и оттуда донеслись визги;

— из кучи парчи и палок выбралась маленькая фигурка в серой неприметной накидке и метнулась в арку ближайшего дома, чего никто не заметил.

После нескольких минут ругани, свиста бичей и угроз отсечь голову, порядок был восстановлен, и шествие продолжилось. Мне показалось, что султан, как и его слон, даже не заметили казуса.

— Удачно прошло? — раздался шёпот из-за занавески.

— Ох, не знаю. Обнаружат пропажу, начнут доискиваться, узнают, откуда упала ваза — придут к нам… Страшно! — ответил голос постарше.

— Так не сиди, тётушка! Вещи собраны. Соседи скажут, что слышали ссору, перескажут слова. Что нас нет — так, может, уехали куда, от греха подальше. Лошади-то осёдланы?

— Осёдланы, можно ехать.

— Так и поехали. Ануш, наверное, от страха себя не помнит. Посадим её в хурджин, пусть сидит, пока не выедем из Аграбы, как и договаривались.

— А ну как хурджин проткнут мечом, чтобы выяснить, что мы везём?

— Масло везём, тётушка! Для того Ануш над головой миску с маслом держать будет.

— А почему не вино?

— Потому что стражники непременно захотят отведать. А где ты видела стражника, пьющего масло?

— Да уж, — засмеялся голос постарше. — Пошли, скоро к нам наведаются стражники. А до вечера переночуем в развалинах старой мечети.

— Говорят, там гнездятся гули…

— Там гнездятся страхи! А мы как раз и сыграем гулей, чтобы никому неповадно было по развалинам шастать. Связалась я с вами двумя, сестрицами, теперь не знаю, доживу ли до почтенной старости.

— Спасибо, тётушка, — и голоса, перекидываясь отдельными репликами, удалились. Ага, значит, у нас есть ещё одна неизвестная — бежавшая султанская наложница Ануш. Кто, как не она знает устройство дворца Боруха? Следовательно, надо её найти. А значит, придётся ночью наведаться к тем самым развалинам и погонять мокрым полотенцем псевдо-гулей. Те, кстати, говорят, плотоядные, но так и я весь день не жрамши: ещё посмотрим, кто от кого первым кусочек откусит. Интересно, а как там дела в бане у Сэрва и Яги?

…Большой зал султанского хаммама был сердцем главной бани Аграбы. В центре располагался круглый лежак из белого мрамора, такой большой, что два человека, лежащие на противоположных сторонах, не смогли бы дотянуться друг до друга. Обслуживали его шестнадцать банщиков-сирийцев в передниках из белёного полотна. Они бесконечно намыливали грубые мешки драгоценным алеппским мылом, надували их, а потом стряхивали клочья нежнейшей пены на спины лежащих в неге мужчин. По стенам стояли скамьи, отделанные стеклянной мозаикой, с гладкими сандаловыми ложами, где ещё двадцать четыре банщика — юных египтянина — массировали тех, кто только начал свой путь в хаммам. Два огромных крана с горячей и холодной водой извергали из себя сияющие родники в большую мраморную чашу с потайным сливом.

Чуть поодаль под сводом купола, сияющего звёздами алмазов на яркой синеве, вышедшие из-под рук сирийцев купальщики нежились в подогретой минеральной воде шестиугольного бассейна. К ним подплывали юные мальчики и кормили очищенным виноградом или поили вином: кто побывал под руками опытного массажиста, знает, что первые полчаса купальщик слаб, как котёнок, и самостоятельно не может даже переносицу почесать. После бассейна важные мужи возлежали на покрытых махровыми простынями ложах и беседовали о важном, а те, кто помоложе, перемещались в зал с напитками и медовыми закусками, где их развлекали танцовщицы.

На женской половине, в четыре раза меньшей, царил другой порядок: гаремные жительницы больше налегали на сладости и купание в бассейне, чем на расслабляющий массаж и парилку. Все они, как и мужчины, проходили неприятную процедуру очищения тела маслами и ещё более неприятную — удаления волос с тела. Тем, как известно, и отличается человек от животного, что блюдёт гладкость кожи, ясность мыслей и чистоту поступков. Но бассейн, в котором можно было не только полежать, но и поплавать, а то и притопить соперницу, был любимым местом. Ровно до того момента, пока баш-кадын не вернулась из «комнаты гладкости» с раскрасневшимся лицом и изумлёнными глазами. От неё исходил волшебный запах свежести, а кожа, обычно красная после процедур, сияла белизной.

— Это как? — спросила туповатая Карина, украденная султанскими янычарами в далёкой Лютеции. — Волшебство? Она стала на десять лет моложе!

Карина, не будучи женой, претендовала на титул первой в сердце султана, потому что первая жена — это как сам султан: все слушаются, все боятся, все льстят и дарят подарки. Но черноглазая, худенькая Карина не обладала той красотой, которая ценилась в Аграбе. А баш-кадын обладала, а сейчас она стала ещё блистательнее. Среди гарема пошёл шепоток: «Это мыло, мыло, чудодейственное мыло!» Баш-кадын, может, и хотела бы оставить секрет для себя, но как оставишь, если вся Аграба гудит? Мыло от банщика Месроба и самой знаменитой травнице Аравии Лейлах Уммана-гуля! Самое дорогое мыло — из небесных жемчужин, которые делают тебя похожей на бидарари, небесных дев. Не этих полупрозрачных гурий, — да покарает Иблис соблазнительниц! — а настоящих красавиц из плоти и крови. Не одна Карина раскрыла рот: все жёны, наложницы, кандидатки в наложницы, старые девы-родственницы — все встали в очередь в «комнату гладкости», позабыв про кунафу на пчелином меду, арбузы и персики. Но, увы, единственный кусок жемчужного мыла, истратила на себя баш-кадын.

Впрочем, и другое мыло творило чудеса: убирало пушок и веснушки, делало волосы тяжёлыми и пышными, смывало ранние морщинки и наполняло кожу сиянием. Старуха Лейлах, которая продавала мыло в хаммам через своего племянника Месроба, стала в этот момент шестым по влиятельности лицом в Аграбе. После султана, валиде-ханум, визиря, баш-кадын и главного евнуха. Попроси Лейлах всё, что душа хочет — дали бы. Хочешь дворец — на тебе дворец. Хочешь коня, подкованного золотом со сбруей из алмазов — бери. Дорогу из шёлка и бархата от кухни до отхожего места? Пожалуйста! Но Лейлах брала за мыло иную плату: слухи, сплетни, тайны… И продавала их много дороже, чем кусок мыла. Это знали все, но готовы были рискнуть и головой: красивому человеку дадут должность, красивая женщина станет первой женой. Кому нужны сморщенные, как фиги, плешивые старики?

— И у нас ведь то же самое, — покачала я головой, слушая рассуждения двух невольниц, тащивших кувшины с вином в хаммам. До вечера я схоронилась в розовых кустах у бани и перекусывала украденными на кухне чьими-то объедками: сладким до противности пишмание и изюмом, запивая их водой. Сплошной сахар и калории!

Короче говоря, я уяснила главное: Яга втёрлась в доверие всему городу, а главное — баш-кадын. Почему главное? Если бы я слышала этот разговор, то пересказала бы, а так придётся послушать самим.

— Милый, — говорила сквозь резную решётку баш-кадын своему супругу, султану Боруху, — бабушка Лейлах хочет поговорить с тобой, попросить за своего внучка. Хочет пристроить его во дворец.

— За чем же дело стало, — отвечал султан, лениво обсасывая сахарную сливу, — пусть поговорит с начальником стражи, я велю принять.

— Милый, но она хочет показать мальчика тебе. Говорит, он пригоден для того, чтобы прислуживать самому султану…

— Чем же тебя подкупила эта Лейлах? И ты не ревнуешь? Может, мальчик будет красивее тебя, и я буду смотреть, как он танцует чаще, чем проводить с тобой ночи? — султан явно насмехался над женой.

— Ай, не верю твоим словам, милый! Ты не такой! Но красивый мальчик вырастет в красивого юношу, и тогда…

-… и тогда ты будешь смотреть, как он танцует? — Борух отправил в рот вторую сливу. — Места в гареме я ему не дам: мальчики быстро взрослеют, а твоя бабушка Лейлах вряд ли желает парню судьбы евнуха. Поэтому я могу взять его в помощники моего драгомана, то есть — переводчика. Красивый дипломат всегда может запудрить мозги хоть царю, хоть псарю. А верность его мы обеспечим… Так и поступим. Пусть приводит, я посмотрю. Если же мальчик страшен, как иблис, то отправим его на кухню: постигнув мастерство изысканных блюд, он станет султаном султанов, ибо я не знаю ни одного султана, который может обходиться без пищи. Зато очень часто нашего брата травят, — Борух съел ещё одну сливу.

— Скажи ей, пусть ведёт. Я устал уже, — и просунул пальцы сквозь решётку. Баш-кадын поцеловала руку мужа и поспешила к Лейлах: за эту весть бабушка обещала дать ей волшебный состав, уничтожающий седину. Один шаг до вечной молодости, ах!

— О, великий султан, вот тот самый мальчик, внук старухи Лейлах, — отрекомендовал глава стражи и впихнул в султанский личный хаммам мальчишку. Бабку, понятно, оставили снаружи. Султан посмотрел на вошедшего, мановением руки удалил стражу и лично подошёл к мальчишке. Тот был ослепительно красив, как Борух и предполагал: большие глаза, как у оленя, тонкая талия, выразительный рот. Страшного мальчишку вряд ли сватали бы в султанский дворец.

— Вырастешь — будешь брать любую женщину по щелчку пальцев, малыш, — он приподнял лицо мальчика за подбородок и добро улыбнулся. — Ну, что молчишь?

Паренёк вырвался, отступил на шаг и показал, что немой.

— Но слышишь? — уточнил Борух.

Мальчишка кивнул.

— Да ты подлинное сокровище! Сколько в мире болтливых мальчишек, а мне достался немой! Что же, никаким драгоманом тебе не быть, зато станешь хранителем султанских секретов и послом по особым поручениям. За такую честь даже главный визирь сам откусил бы себе язык, но не может этого сделать. Знаешь, почему?

— Он настолько старый, что у него во рту не осталось зубов! — искромётно пошутил Борух, сам посмеялся, и настроение у него улучшилось ещё больше. Он встал, походил из угла в угол, подметая пол роскошным белым халатом из нежнейшей махры, и позвонил в колокольчик. Вошел служитель хаммама.

— Ты, безымянный, приведи ко мне визиря и человека с сундуком!

Не прошло и пяти минут, как перед султаном предстал красный, распаренный визирь (у которого и вправду во рту болталось всего три зуба) и огромный чёрный араб, у которого к шее, поясу и запястьям был прикован небольшой ларец. Борух порылся в ларце, достал лучистую звезду на зелёной ленте и навесил мальчику на грудь.

— О великий султан! — бухнулся на колени визирь. — Ты даёшь этому безродному орден Льва и Знамени?! За что? Даже у меня его нет!

— И не будет, старый пень, если ты будешь вести себя как отставленная жена. Это — ухо султана, считай, моя часть. Что, я не могу наградить своё ухо орденом? Отказываешь мне в этом праве?

— Нет-нет, о великий, я просто не понял сразу, прости! Но что ж твоё ухо ходит в таком затрапезном наряде?

— Для того я тебя и позвал: мальчишку — пока не знаю, как назову его, пусть будет пока Али, — одень и накорми, дай ему лошадь, во дворце комнату рядом с моей. Бабке, что ждёт снаружи — вынеси мешок с тремястами динарами, заслужила. А этого… глаз с него не спускай, чтобы не сбежал. И знай: мальчишка — немой, не мучай его расспросами. Иди!

Визирь и человек-сундук, пятясь, вышли прочь. Борух задержал кийну:

— Не знаю, как тебя назвали, да это и неважно. Скажи, ты умеешь писать и читать, Али?

Кийну кивнул.

— Твоя задача — слушать то, что будут говорить при тебе. А они не станут опасаться. Запоминай всё, что касается меня, моей семьи, государства и вообще всего, что покажется важным. Сейчас, когда поедете во дворец, визирь будет бубнить, чем он недоволен. Запишешь и отдашь завтра утром, после намаза. Но не показывай, что слышишь: люди ведь думают, что раз ты немой, то и глухой… И так будешь писать обо всём. Это и будет твоя служба.

Кийну кивнул.

— Не справишься — казню, — улыбнулся Борух, но стало понятно, что он вовсе не шутит. Кийну кивнул в третий раз, после чего был отпущен.

Вообще у султана было прекрасное настроение, потому что судьба сделала ему сегодня ещё один подарок — банщика Месроба, который унял боль в левом плече, терзавшую султана последние десять лет. И убрал складку с живота, которая портила всё ещё стройную фигуру Боруха. Складка эта попадала как раз под перевязь с саблей, и та натирала кожу немилосердно. Три часа под руками Месроба — и оп! — талия Боруха снова как у юноши. Определённо хороший день. И прекрасно было то, что теперь Месроб будет принадлежать только Боруху, и можно наслаждаться хаммамом хоть каждый день, без всех этих плясок со слонами и бабами. Почему? Да потому что Месроб подсказал Боруху пристроить ко дворцу собственный хаммам с новейшими комнатами удовольствий, и сам пообещал следит за строительством. Которое, к слову, уже началось, потому что слово султана — закон.

Я, конечно, не знала, что происходит за стенами, и что Яга с Сэрвом немного переиграли сценарий. Но что с того? Главное было сделано: Месроб переместился в султанский дворец как управляющий нового хаммама; бабка завела знакомства среди всех влиятельных женщин Аграбы — ночных кукушек, которые перекукуют любую дневную; кийну вообще получил доступ к султану напрямую. Всё складывалось как надо. Не подвели бы головорезы Артура, а для этого мне следовало найти бежавшую Ануш, которой никто так и не хватился. То ли девка была в гареме недавно, то ли занимала там настолько низкое положение, что её и не замечали — как бы то ни было, любой расклад был только на руку.

— Эй, ты что тут делаешь, парень? — меня подняли за шкирку и вытащили из розового куста, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы. — Ты кто такой?

Не давая стражнику опомниться, — а дядька был метра два высотой, чёрный и страшный, с руками как мои ноги, — я пнула его обоими каблуками в лицо, вывернулась как кошка, и метнулась через забор. Сердце колотилось как бешенное, а проклятое пишмание прилипло к горлу и мешало дышать. Как я добежала до окраины Аграбы — не помню: перед глазами мелькали бесконечные дворы, ломаные деревянные решётки окон, синие двери с отломанными ручками, стены, увитые виноградом и увешанные бельём. Держась за рёбра, я еле переводила дыхание, прислонясь к белёному забору-дувалу у домика, чуть не последнего в своём ряду.

— Пф-ф-ф-ф-х-х-х-х, — дышала я. Как ни крути, даже богатырская регенерация не будет работать как надо, если вместо постельного режима скакать, как бешеная коза, то по барханам, то по розовым кустам.

— Юноша, эй, юноша, — через стену перегнулся какой-то слегка усатый паренёк в тюбетейке, — заходи быстрей, я открыл ворота. Мама будет молчать, мы тебя спрячем!

Я не заставила себя долго упрашивать: нырнула в дверь, меня тут же впихнули в глиняный тандыр — печь для хлеба — и прикрыли крышкой. К счастью, тандыр был холодный и, видимо, уже давно. Слышно было, как за стеной проскакали стражники, перекликаясь грозными голосами. Пришлось просидеть ещё полчаса прежде, чем меня выпустили, и тот же юный голос произнёс:

— Вылезай, благородный господин. Кто ты и что сделал плохого?

— Подглядывал за султанскими жёнами в хаммаме, — солгала я, судорожно придумывая себе имя. — А зовут меня… э-э-э… Дауд ибн Джамиль.

— Вот здорово! Да ты отчаянная голова! — хлопнул меня по плечу парень. — А я — Алладин.