Наследница Ильи Муромца

Глава 14. Голого гуля голову гладили?

Плоть с девушки начала спадать кусками. Нет, даже не кусками, а пластами — такими продают лосося на золотистой картонной подложке. А под этим гримом, если можно его так назвать, были кости. Необычные человеческие кости, только серовато-зелёные, будто специально искривленные пыточным механизмом. Череп вытянулся, на нём появились длинные пряди липких на вид волос, выпученные глаза завращались в орбитах, а изо рта высунулись здоровенные клыки в чёрных пятнах кариеса.

«Гуль — трупоед, — вспомнилось мне из какого-то справочника, — но мы пока ещё живые! Однако что может помешать ему превратить нас в трупы?»

Гуль тоже так думал/думала, потому что с визгом кинулся на спину Ануш, намереваясь перекусить её шею. Я сорвала со спины маленький круглый щит и метнула в гуля: тот и ахнуть не успел, как щит перебил ему шею, и голова гуля осталась щёлкать зубами в круге света, а туловище куда-то бойко побежало на четвереньках. Отсутствие щита дало себя знать в следующую секунду: кто-то вцепился мне в спину, но запутался в плаще. Отстегнув плащ, я рубанула мечом наотмашь, и второй гуль разбежался в разные стороны: ноги с половиной спины — налево, голова на руках — направо.

— Они здесь ещё есть? — плачущим шёпотом спросила Ануш, обнимая Фатиму.

— Может, и есть, — я приготовилась отражать атаку, но было пока тихо. — Скажи-ка свою волшебную фразу, которая снимает наваждения, Алладин!

— Это азан, — проговорил наш храбрец, у которого даже редкие усики с верхней губы, кажется, осыпались, — неужели не узнал?

Ах, да! Я же принц и мусульманин, чуть не прокололась!

— Не было времени вслушиваться, — сказала я и присела на камень, прислонившись к стене. — Только я вот, что думаю: или гулей здесь нет, или они уже съели ваших лошадей. Проверьте коников.

С воплем унеслась Фатима во тьму: никакие гули не пугали её так сильно, как султан Борух. Вернулась она, ведя на поводу трёх прекрасных черных арабских жеребцов, каждый из которых стоил целого состояния. Алладин присвистнул:

— Султан продаст весь свой гарем, чтобы вернуть этих коней! Нас найдут только по их статям.

— Спокойно, — я вспомнила Сэрва, — у меня есть специалист, который превратит этих трёх красавцев в кляч. Временно, конечно. И хорошо, что их не съели гули. Значит, те двое были одни, а пока они починятся — пройдёт целая луна. Нас здесь давно уже не будет.

Девы смотрели на меня с обожанием, Алладин — ещё хуже. Нет. Нет. Никаким наставником я никому не буду, даже сказочному мальчику с лампой. Нет. Тем более, что завтра меня ждёт другой мальчик, и я не знаю, готовы ли Путята и попрошайки короля воров Артура. А без них — ничего не получится.

— Слушай, Алладин, — сказала я, зевая, — завтра у меня сложный день. Ты не мог бы покараулить нас, пока мы спим? А утром тебя покараулят Фатима с девочками, я уеду по делам, а ты поспишь, а?

Алладин кивнул. Его мысли явно метались между прекрасной Будур, родной мамой Марьям и обещанием служить мне. Ничего, пусть пострадает, мальчишка… В таком обществе лучше держать рот на замке, а мысли — на привязи, а то проживёшь не очень долго. У Алладина были все шансы закончить жизнь в бочке с гвоздями, мешке с котами, на виселице или под саблей. И спасало его, насколько я помню мифологию, исключительное везение. Вот пусть и поделится….

…Проснулась я на самом рассвете. Конечно же, девы дрыхли, прижавшись друг к другу, как котята. Костёр погас, а на его золе сладко спал Алладин. Пришлось пнуть его носком сапога:

— Эй, поднимайся! — понятно, что глаза у парня — мутные, движения — вялые, ведь до вчерашнего дня он никогда так усердно не трудился на благо общества, мамина любимая корзиночка. Одна надежда, что он исправится раньше, чем помрёт.

— Я беру коня и уезжаю по делам. Охраняй женщин, — честно, мне было уже всё равно, что там бормочет этот олух, заснувший на посту. Я опаздывала на встречу с ангелом.Вот, в чем сила библиотекаря: можно сунуть руку в бесконечный мешок знаний, спрятанный у тебя в голова, и вытащить оттуда полезную информацию. Например, про ангела. В мире «Тысячи и одной ночи», который, конечно, не был полностью выдуман, а создавался на основе настоящей живой Аравии, существовала прорва ангелов. Ангелы плывущие и ангелы опережающие, ангелы, записывающие детей, и ангелы, помогающие паломникам. Но меня больше интересовали ангелы, которые живут на планетах, к которым не очень грамотные аравийцы приписывали Луну и Солнце. Особенно важны были ангелы Солнца.

Коник беглянки Ануш был прекрасен, как рассвет. И потому его надо было спрятать где-то у городской стены, а дальше идти пешком. Потому как-либо меня ограбили бы на базаре, либо коня узнали и отобрали бы стражники. Так что в прекрасную Аграбу я входила пешком. Отловив первого же попавшегося нищего, шепнула ему пару слов, и вот уже меня ведут потайными тропами к королю воров.

В знакомой уже зале с круглым столом меня застала тишина, и было, от чего молчать: со стола сняли трон короля, и теперь на нём красовался… ангел. Прекрасный облик его достигался, во-первых, роскошными крыльями, которые ободрали, наверное, с птицы Рух — такие они были большие, а, во-вторых, сиянием серебра. Лик ангела, руки, торс в полнорукавном доспехе, мощный лошадиный круп, хвост и даже копыта — всё было серебряным. За спиной развевался плащ из серебристого шёлка, который старательно раздували с помощью кузнечных мехов четверо оборванцев. Ещё четверо мелодично дудели в длинные трубы, извлекая тягучие пронзительные звуки. Девятый оборванец стоял наготове с гонгом, и тогда кентавр-ангел вскинул руку с зажатым в ней копьём (серебряным, разумеется), раздался оглушающий звон. Половина присутствовавших попадала на колени, а король Артур вцепился мне в руку и прошептал:

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, как же это прекрасно!

— Было бы, если бы так всё не чесалось от этой проклятой краски! — откликнулся со стола Алтынбек, стоящий страшные рожи. Чесаться ему запретила я, чтобы не содрал краску.

А теперь, наверное, надо пояснить, откуда взялась идея с ангелом-кентавром и причём тут Солнце. В исламе среди множества видов потусторонних существ есть те, кто живут на Солнце — предполагается, по крайней мере. И вот солнечные жители имеют облик лошади. Но поскольку у ангелов должны быть крылья, то мы их и приделали, а поскольку земные лошади говорить не умеют, пришлось использовать имеющегося в наличии кентавра. Любая мистификация с потусторонними силами обречена на успех, а я могла рассчитывать только на мистификацию.

— Всё получилось как нельзя лучше, Ваше Величество! А теперь подкрасьте Алтынбека ещё разок, дайте ему попить и прогоним сцену ещё раз…

…В гареме утро начинается с рассветом, как и везде: время молитвы никто не отменял — от первого луча солнца до полного рассвета. Но потом девицы и дамы спят, похрапывают евнухи и мальчики на побегушках, и только часам в двенадцати все начинают просыпаться, голодные и раздражённые. Любимая жена султана Боруха и мать его наследника вставала раньше, и уже часов в восемь утра выходила с сыном и няньками в сад. Там-то её уже и подстерегала наша засада.

— Эй, невольница, — крикнула баш-кадын, — неси маленького Баязида, пока прохлада ещё не ушла! Иначе тебя накажут плетьми!

— Да, госпожа, — откликнулась чёрная как смоль тонкая девушка, держащая на руках пацана лет трёх.

— Дай его мне, о неуклюжее порождение гиены и пустынной собаки! — нежная мать протянула руки к сыну, который тут же начал плакать, как только покинул объятия няньки.

— Ты настраиваешь моего сына против меня?! — баш-кадын пыталась одновременно удержать сына, который извивался змеёй, и запихнуть ему в рот лукум.

— Нет, нет, госпожа! — невольница в испуге вскрикнула, закрывая рот руками, и рухнула на песок.

— Поди прочь, дрянь, и забери наследника великого султана! — баш-кадын была в гневе: сын разорвал на её шее, пока барахтался, драгоценную подвеску. — Успокой его и когда он прекратить кричать, приведи снова!

Я смотрела на эту сцену с крыши соседнего дома, и, конечно, не слышала ни слова. Но жесты были весьма красноречивы. И они мне не нравились: сын должен был остаться с матерью. Придётся ждать. К счастью, нубийка быстро успокоила малыша, что-то ему наговорив, и тот побежал к матери, ухватился за её одежды и прижался лицом к коленям. Баш-кадын подобрела:

— О, прекрасный шехзаде! О, мой Баязид! — и начала трепать сына по кудрям, сняв с него тюрбанчик, и совать ему сладости, которые тот хватал липкой ручкой, как обезьянка, и засовывал в рот. Небрежным жестом баш-кадын отослала нубийку к другим женщинам, сидевшим поодаль на валиках и подушках: под сенью большого цветущего граната они пили сладкую воду и бренчали на каких-то то ли домрах, то ли укулеле, и пели песни.

— Любишь ли ты свою мамочку, Баязид? — малыш согласно кивал головой, видно, разговор шёл не в первый раз, и его попросту дрессировали на нужные ответы. В утренней тишине раздался слабый звук гонга, но мало ли, что может случиться в Аграбе? Может, кто-то уронил котёл? На самом деле это был сигнал для Путяты и воров: привезённый из апельсинового сада вместе с бурдюком и закопанный заранее под розовым кустом, зомби встал во весь рост прямо перед окаменевшей баш-кадын. Четыре лучника, дежурившие на крыше, всадили в него по несколько стрел, но что это для уже мёртвого. Путята вырвал Баязида из рук матери и мерным шагом пошёл к воротам. Наперерез ему кинулась, отчаянно вопя, няня-нубийка, и тут же была схвачена оборванцем. Остальные наводили шороху среди придворных дам и евнухов, и лучники не осмелились стрелять в толпу. Тут и должен был наступить час «А».

Один из воров, не столько карманник, сколько опытный взломщик, ночью же, пока стражники спали, напившись вина, вынул винты из запора ворот, и те рухнули он первого же пинка.

— Аа-а-а-а! Шайтан! Иблис! Это гуль похитил шехзаде, а-а-а-а! — сначала панику наводили оборванцы, а потом крики подхватили жители гарема и даже стражники. Все метались как безголовые курицы, а Путята — спокойный и ужасный — уносил с собой маленького Баязида Боруховича, который даже и не испугался. Он играл ладанкой, висевшей на шее похитителя, и всё время пытался засунуть этот кожаный треугольничек в рот, но мертвец каждый раз аккуратно вынимал ладанку из цепких пальцев малыша. Тем временем, лучники перестали стрелять вовсе: а ну, как попадёшь в шехзаде? Тогда тебя будут убивать долго, мучительно и сладострастно, а потом ещё и не убьют до конца, а оставят искалеченное тело влачить жуткую жизнь. Тем более, что «гуль» не обращал никакого внимания на стрелы.

— Мой выход, — сказала я себе, и, спрыгнув с крыши на полосатый навес внизу, сэкономила минуть пять. С навеса — на землю, и — бегом до ворот. Лицо у меня было искусно перепачкано сажей так, что казалось, будто за утро у меня отросли усики, наподобие алладиновых и даже пушок на подбородке. Если присмотреться, женщины не так уж отличаются от мужчин внешне, особенно очень молодые или очень старые: немного краски там, волосы покороче, да одежда соответствующая — вот и вся маскировка.

— Эй, гуль, оставь в покое ребёнка! — я достала меч и вытащила из-за спины так и не отмытый от крови настоящего гуля щит. Путята тщательно ощерился, как я его учила. На дворцовой стене охнул и упал в обморок стражник. Ну или кто-то придавил мышь, а потом уронил мешок с картошкой. Каковой в это время и в этой местности не могло быть ни при каких обстоятельствах.

— Рррры, — неубедительно произнёс Путята. Шехзаде Баязид засмеялся, весело и заливисто, и выкрикнул зомби в лицо:

— Бу-у-у! — понятно, для него это была развесёлая игра, а в груди Путяты, когда он был жив, в груди воина билось доброе сердце. Видимо, сынок был чувствительнее своего папаши Боруха, но нам портило всю картину. Наконец Путята понял, что от Баязида — никакого толку, посадил его на низкую ветку какого-то дерева, и тоже достал оружие. Согласно мизансцене, он встал лицом ко дворцу, так, чтобы я оказалась к нему спиной. Это посоветовал король Артур, с дальним прицелом — чтобы мне не отрубили голову. Грустя и извиняясь, но всё же.

— Умри, порождение Иблиса! — или надо было сказать «Шайтана»? Вот чем плохи восточные сказки — там так много имён, фактов и событий, и многие имена повторяются по три-четыре раза, что к середине сказки забываешь, с чего всё начиналось.

«Порождение Иблиса» начало честно отражать мои удары, стараясь не поранить меня. Но несколько раз всё-таки Путята пустил мне кровь, что было даже хорошо. В принципе. Если бы он после каждой царапины, нанесённой мне, не застывал столбом. Хорошо, что мертвяк не умел говорить, а то наверняка осведомился бы: «Я вас не сильно зацепил? Не болит?» Нет, с этой командой во МХАТе нам не выступать. В лучшем случае, в очередном новогоднем фильме, сляпанном на коленке за пять минут. Там от актёров как раз и требуется бродить с остолбенелым видом и задавать невпопад тупые вопросы. Но я отвлеклась.

— Уйди же в преисподнюю, проклятый! — с моим возгласом и последним ударом Путята схватил Баязида и… действительно провалился сквозь землю. В стане гаремных жителей воцарился стон и ужас, многие царапали себе щёки, бились головой о землю и рвали волосы в буквальном смысле слова — пучками. Это и понятно — их всех ждала плаха. Или мешок с кошками и известью, брошенный в воды местной реки.

— Оо-о-о! — кричал толстый мужчина метра под два ростом, одетый в полосатый кафтан, зелёный с золотом и такие же шаровары. Носки его туфель загибались круче, чем стручок гороха. Это был главный евнух гарема. — О-о-о-о! Демон преисподней, забери лучше меня!

У его ног корчились две одинаковые девушки в розовых парчовых жилеточках и муслиновых юбках — прислужницы баш-кадын. До этого они играли в нарды, а сейчас сидели, обнявшись, и тянули на одной ноте:

— Ы-ы-ы-ы-ы!

— Схватить, убить, уничтожить! — это надрывалась баш-кадын, не забывая в промежутках между криками съесть засахаренный орешек. Ведь она отлично понимала: первое место в гареме ей досталось только из-за рождения сына. Сделать она сейчас ничего не может, здесь только судьба и воля Аллаха.

— Маленький мой, малыш! Солнце глаз моих, сердце моё! — это кричала няня-нубийка, которую с трудом удерживали двое крупных воров. Вот её мне было и вправду жалко, потому что кто и был шехзаде матерью, так это она. Все маленькие детали пьесы мгновенно промелькнули у меня перед глазами, но, знаете, это всё же не театр. Постановка обошлась достаточно дорого для того, чтобы просто на неё глазеть. Наступил третий этап мистификации. Уставшая и окровавленная, я преклонила колени и взмолилась:

— О Всемогущий! Усмири посланцев Шайтана, верни невинного ребёнка, потомка блистательного Боруха! Пощади этих людей, убереги их от гибели! — в общем, я очень цветисто завывала минут пять, произнося на память речь, сочинённую одним из воров — бывшим старшим писцом прошлого султана. Он чудом избежал казни, переменив имя и изуродовав лицо, но писателем оставался отменным. Слушатели замерли: я начала читать стихи:

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.

О Аллах, о Милостивый, о Милосердный,

Ты силен, и Ты защитник.

Я взываю к Тебе в этот трудный час.

О Тот, кто владеет небесами и землей,

Пошли мне ангела от Себя,

Чтобы он помог мне вернуть украденного ребенка.

О Господь, заставь сердца угнетателей смиловаться,

И открой им двери наставления.

Аллах, собери семьи вместе,

И верни нам тех, кого мы потеряли.

Воистину, Ты способен на всё,

Так услышь мою молитву, о Слышащий молитвы.

Аминь.

Если вы думаете, что это моё творчество — то нет. Это всё тот же непризнанный гений, которого, как я считаю, султан просто обязан взять к себе в советники. Большой мудрости человек. Если бы не собирались обнести дворец Боруха, я бы обязательно порекомендовала дядьку во дворец. С другой стороны, там, конечно, сытно, но не пришлось бы бывшему писцу и будущему советнику снова смазывать пятки верблюжьим салом, — но уже при султане Баязиде. Тем временем, как я знала, Путята пробирался подземным ходом в заброшенный дом на другом конце дворцовой площади. И там его уже ждали…

Раздался звук гонга: уже не такой тихий, и более отчётливый, чем в первый раз. И в ворота с помпой въехал Алтынбек в своём ангельском обличье. Во дворец заезжать не стал, остановился прямо под аркой. На руках у него спал Баязид: видно, утомился малец во время путешествия по подземным коридорам, шума, гама. Да и сладостями объелся.

Спрятанные в кустах у ворот с той стороны стены нищие раздули мехи. Крылья ангела затрепетали, лёгкий серебряный плащ раздулся:

— О, принц Дауд ибн Джамиль! Молитвы твои услышаны, и приняты. Я — ангел Солнца, посланный тебе в ответ! А это — спасённый силою Всевышнего ребёнок, враги Его посрамлены и унижены!

Много Алтынбек говорить не стал, он вообще неразговорчив. Раздался гонг, и «ангел» свалил, радостно цокоча копытами и размахивая крыльями, которые умельцы-нищие пришили не к тунике, а к ремням, опоясывающим грудь крест-накрест. Технологию им предложила я, остальное сделали они. В конце концов, рука уже набита на гриме и муляжах. Не хуже, чем у питерских художников Дениса Крайкова и Елены Голди… В общем, не отвалились крылья. А это был мой самый сильный страх, ведь упади крыло — и всё, шалость не удалась! Но всё обошлось, и я повернулась к ожившей гаремной публике, держа ребёнка в одной руке, а второй — тщательно закрывая глаза. И правильно: нельзя смотреть на жён и наложниц султана. Оттуда и все мои манёвры: начнёт султан спрашивать свидетелей, а те только мою спину и видели. Впрочем, женщины все как одна упали лицом на землю и закрыли головы подолами платьев и рукавами.

Ко мне бочком приблизился главный евнух — я видела это сквозь зажмуренные глаза — и сказал дрожащим голосом:

— О могучий воин, осиянный милостью Всевышнего! Благодарю тебя за спасение нашего шехзаде и позволь его забрать у тебя!

Но не успел он и руки протянуть, а я — ответить, как толстяка отпихнула няня-нубийка и выхватила Баязида у меня из рук. Не буду приводить список ласковых приторных слов, которыми она осыпала «золотого ребёнка», но меня чуть не стошнило. И тут рядом раздался приятный мужской голос:

— Открой глаза, юноша.

Я открыла. Передо мной стоял султан Борух, одетый в белое, и улыбался совсем не так, как надлежало улыбаться отцу, потерявшему, а потом нашедшему единственного сына. Нехорошо он улыбался, ощупывая меня глазами с ног до головы.

— Как твоё имя, храбрец?

— Это принц Дауд ибн Джамиль, — залебезил всё ещё стоящий на коленях евнух.

— Так… Я — султан Борух. И вечный твой должник, юноша, — султан послюнил палец и стёр что-то с моей щеки. Если это была забота и ласка — то лучше не надо. Мне показалось, что слюна Боруха сейчас проест мне щёку до дырки. И тут султан увидел, что я вся в крови:

— Да тебя ранили! Лекаря сюда!

— Не надо, Ваше Султанчество… Повелитель! Я лучше пойду к своему шатру, который разбил за пределами города, и там исцелюсь милостью Аллаха.

— Как пожелаешь, — неожиданно легко согласился султан. Он положил мне руку на плечо и сказал:

— После фаджа, на рассвете, приезжай во дворец. Ты будешь вознаграждён по достоинству, и в твою честь будет устроен пир. И это — не приглашение. А вот это — пропуск.

Султан сдёрнул с пальца серебряный перстень с огромным изумрудом и надел мне на мизинец правой руки. А потом — удалился.

— А что это? — спросила я в спину султана, но тот даже не показал виду, что услышал. Он просто шествовал, не обращая внимания ни на лежащих ниц женщин, ни на стражников, которым была уготована печальная участь, ни на рабов, спешно приводящих в порядок сад. Он даже на Баязида не посмотрел -ушёл.

— Так что это? — я легонько пнула носком сапога евнуха, всё так же подметавшего полами кафтана землю. Глаза у него были круглые, как блюдца.

— Не скажет ли господин, есть ли гравировка на перстне? — спросил евнух шёпотом.

— Ну есть, — я посмотрела на кольцо. — Да, есть.

— Если я, недостойный, не ошибаюсь, это означает, что только что великий султан Борух, Повелитель и Властитель Аграбы, усыновил тебя, о принц Дауд ибн Джамиль. А поскольку ты старше его сына Баязида, то и право наследования тоже переходит к тебе.

Этого ещё не хватало!

— Мужик, слышь, ты не ошибаешься?

— Не могу сказать вернее, это лишь моё мнение, а зовут меня Фатх. Наверняка знает только Всемилостивейший и Милосердный…

— Хватит устраивать тут цирк, — сказала я, и опустилась на колени рядом с евнухом, делая вид, что помогая ему подняться. — Скажи толком.

— Султан не простит тебя за то, что ты видел его гарем и спас сына. Он никогда не сможет тебе отплатить, — сказал нежный и звонкий голос надо мной. — На пиру тебя провозгласят сыном и наследником, а потом — отравят.

Невольница-нубийка с жалостью смотрела на меня:

— Если у тебя есть неоконченные дела, лучше заверши их до рассвета. А лучше беги из города.

— Молчи, злокозненная! — вспылил евнух.

— Послушай меня, принц. Беги, — повторила нубийка и понесла Баязида его матери, издававшей крики испуганного павлина.

Много хорошо — тоже плохо. Однако нельзя не идти: во дворце застряли мои друзья, и надо их выручать. Не говоря уже о том, что мы — в полушаге от Десницы Судьбы.

— Женщины! Кто слушает их — вконец потерял ум, — сказала я с презрением, и помогла подняться евнуху. Тот смотрел на меня с жалостью и некоторым злорадством.

— Ты воистину мудр, принц, — сказал он.

— Держись меня, Фатх, не пропадёшь. Просто поверь.

Змеиная улыбка искривила губы евнуха, поднаторевшего в дворцовых интригах: с его точки зрения, я был ягнёнком, обречённым стать шашлыком. Ну что ж, посмотрим.

Завернувшись в плащ, я пошла к выходу из Аграбы, и меня никто не задерживал. Арабский жеребец донёс меня до развалин, когда солнце не достигло и полудня. Там меня уже ждали.

Но совсем не те, кого ожидала увидеть я.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ