Наследница Ильи Муромца

Глава 27. Это я, Мутабор!

— Ага, свезло! Дурак сам раскрылся, и мы можем его взять тёпленьким! — - жарко прошептал мне на ухо Маариф. Пришлось заткнуть дураку рот кулаком.— Какое «тёпленьким»?! Мы пришли сюда за братом эмира, а не за местью!Маариф усох и скукожился как ветошь. Тем временем внизу продолжался пьяный магический гудёж. В нём раздался юный, но уже откровенно бухой голос:— А ничего, что мы пьём крепкие напитки, а, братия? Аллах не увидит?— Аллах ночью спит, оболтус! Боишься — повернись спиной к Мекке, тогда уж наверняка!— Оригинальная трактовка норм шариата, — Маариф откис, и опять желал пообщаться.— Не вовремя! — опять заткнула ему рот ладонью, но не рассчитала: громыхая обеими саблями, кинжалами, щитом-баклером, пустой как ведро головой и подковками на сапогах, Маариф, генерал армии султана Боруха, свалился прямо под ноги своего старинного врага колдуна Мутабора.— Упс! — колдун даже не удивился. — А я всё гадал, когда же ты спустишься поприветствовать своего собрата по пирам. И все остальные — тоже.Он приветливо помахал нам рукой:— Спускайтесь-спускайтесь, я давно за вами слежу, дорогие вы мои! Мы даже пари заключили, когда вы объявитесь. Ну, час совы, три деления от начала. Кто ставил?— Карнак Чёрный, Карнак ставил!— Удачлив, сын шайтана! — Мутабор покачал головой. — Теперь Карнаку решать, что с вами делать, смелыми, но глупыми путниками. Карнак, идёшь?— Иду, иду… — обладатель давешнего молодого голоса, беспокоившийся о соблюдении религиозных норм, выступил вперёд. Он и вправду был молод — лет пятнадцать-шестнадцать. Но злое его лицо не оставляло сомнений: в этом детском теле таился не только дух ханжества, но и настоящий монстр садизма.Внешне мальчишка выглядел как пионер Тимур, за спиной которого толпилась его команда: высокий подросток с чёрными кудрями, на которых плотно сидел чёрный же тюрбан со здоровенной каменной ящерицей вместо булавки. Огромные чёрные глаза, почти без белков, смуглая кожа, неловкие руки и ноги — как у щенков, когда суставы уже большие, а сами лапы ещё не выросли. Размер ноги у Карнака был, наверное, сорок шестой. К счастью, в Африке особо не заморачивались с фабричной обувью, шили на заказ, поэтому карнаковы ласты были обуты в сапоги мягчайшеё чёрной кожи неизвестного животного с вышивкой золотом по голенищу. В голенища были заправлены шальвары — именно шальвары, а не шаровары: штаны были сшиты из двадцати, не меньше, слоёв чёрной кисеи. Зато пояс был кожаный и широкий, как корсет. И на нём, благодаря ширине, умещалось полсотни коротких и широких ножей для метания — без рукоятей. Такие я видела, и даже у меня была парочка: «Осы». Отдала как-то точить одному страйкболисту из клуба «Барибал», да и пропали ножики с концами…Тщеславец заметил, что я разглядываю его сапоги, выставил ногу, как солистка ансамбля «Берёзка»:— Нраица?Тоже мне, Борат! Нраица-не нраица… Ну, допустим, нраица, и что?— Зулусской работы, — похвастал Карнак. — В смысле, не зулусы шили, а из кожи зулуса. Хороши?Меня чуть не стошнило: сволочь похвалялся сапогами из человеческой кожи! Видимо, что-то такое у меня на лице отразилось, что Карнак отступил назад.— Ага! Она меня ненавидит! — вскрикнул Карнак и отступил на шаг. Он указал на меня пальцем, чтобы окружающие колдуны уж точно поняли, кто такая это «она». И тут я поняла, что у Карнака — шесть пальцев на руке. И на второй — тоже. Пальцы были длинные, с четырьмя суставами вместо трёх, и беспрестанно шевелились, как лапы у паука. Я пригляделась: каждый колдун пог похвастаться каким-то уродством. Мутабор был горбатым карликом, Карнак поражал длиной и количеством пальцев, ещё один колдун имел третий глаз во лбу, а четвёртый — на затылке. Стоящий рядом с Мутабором худой скелетообразный старик нервнно шевелил полосатым вараньим хвостом, высовывавшимся из-под халата. Рога, копыта, потёкшие, будто от кислоты, лица. Кривые, косые, хромые колдуны стояли и глазели на нас, будто это мы были поражены каким-то недугом. Самым страшным был высокий колдун средних лет, у которого из живота торчал живой безобразный младенец, который пучил глаза, махал руками и выкрикивал нам проклятья.— Накажи их, Карнак! За то, что проникли к нам и злоумышляли! — истерически вскричал на два голоса пожилой маг, у которого вместо одной головы было две. Головы никак не могли уместиться на узких плечах, кусали друг друга за уши и взвизгивали от боли.— Накажу, — юнец успокоился, и, видно, что-то решил. — Я тут вижу у вас оборотня. А ну-ка, покажите, какого рода!Кийну явно не хотел обращаться, но Мутабор пробормотал заклинание и сплёл какой-то знак в воздухе: нашего мальчика начало крутить и ломать, и наконец он принял образ белой лисы.— Дивно! — засиял Карнак, и я на секунду подумала, что кийну ничего не грозит. И зря:— К моим чёрным сапогам хорошо подойдёт белая высокая шапка! — Карнак достал из воздуха арбалет, и выстрелил, не целясь, в лисёнка. Я знала, что случится дальше и, как мне кажется, знали все: Алтынбек кинулся наперерез стреле — знакомой стреле, красного дерева, с белым оперением гуся, — и она вошла ему в сердце по самые перья. Такой выстрел только в кино предполагает закатывание глаз, долгие прощания с родственниками и вызов адвоката. Это всё чушь: кочевник умер мгновенно. Лисёнок отбежал нам за спины и опять превратился в мальчишку — к отцу подходить он не стал.— Неудачно как вышло, — посетовал Карнак, распыляя арбалет.— Так это ты в меня стрелял, гад? — возмутилась я.— Конечно, — ответил юнец, полируя чёрные ногти, выкрашенные китайским драгоценным лаком. — Я знал, что эмир Осейла пошлёт тебя сюда на поиски своего брата. И это было, поверь, никому не нужно. Я попробовал пристрелить тебя на входе в город, там, где магия не очень сильна, но ты оказалась удачливой. Что ж. Я, пожалуй, превращу тебя в какую-нибудь птицу, и ты будешь сидеть в клетке и петь для меня. В какую птицу ты желаешь превратиться?— Можно в любую? — спросила я.— Конечно, — ответил Карнак, не глядя. — Но если ты станешь курицей, я сожру тебя сегодня же.— Ты обещашь, что в любую?— Слово колдуна. Впрочем, оставлю за собой право на масть: говорят, белые куры жирнее и вкуснее рыжих!Колдуны обидно захохотали.— Хорошо, слово колдуна дано, — сказала я. — Желаю стать птицей Рок!Воздух вокруг взвихрился. Стены руины начали стремительно сжиматься вокруг меня, и пришлось расширять их клювом и когтями. Если не помните, то я подскажу: в длину крупная птица достигает двенадцати метров, в высоту — четырёх. Я была средних размеров, примерно девять на три, но и того хватило. Колдуны, забыв, что они практически всесильны, разбегались как тараканы в разные стороны. Джинн вылез из бутылки, и теперь показывал мне куда-то вниз и вбок. Сильным ударом клюва я снесла стену, и увидела клетку, в которой сидели два аиста — старых и больных.— Заариф! Саид! — воскликнул Маариф, и побежал доставать пленников, а Яга, тем временем, добыла Мутабора. Она не теряла времени даром: у злокозненного плешивца были связаны руки и ноги его же собственным тюрбаном, а шаровары спущены до колен, и теперь он точно не мог никуда бежать. Правда, теперь мы были вынуждены смотреть на болтающийся сморщенный зебб колдуна, но никого, кроме меня такие мелочи не смущали. Восток! От вида женской лодыжки закалённые солдаты падают в обморок, а деды без штанов и мальчики для танцев — обычное дело.Чернокнижники разбегались, как тараканы, и я подумала, что окажу большую услугу обществу, если остановлю эту миграцию: удар клюва, касание когтистой лапы, подсечка крылом — мне удалось закончить жизненный путь почти всех колдунов, сбежало от силы трое. Да Карнак с Мутабором стояли передо мной, ожидая свойе участи.— Слышь, малец, верни поляницу в обычный вид. Раз уж так опростоволосился, — пихнула Карнака в бок Баба-Яга.Тот повиновался. Руки мои съёжились, ноги и тело потеряли перья, когти, жёсткую кожу, глаза из округлых и яростных стали обычными человеческими… Только вот количество крови осталось тем же, и в конце трансформации я оказалась покрытой ею с ног до головы. Если вы считаете, что кровь засыхает типа струйками, как в голливудских блокбастерах — дудки: она покрыла меня ровным слоем, впиталась в одежду, моментально заскорузла и завоняла лютой смесью тухлого мяса, печеночного паштета и патоки. Как меня не стошнило — ума не приложу.В это время джинн доставил двух птичек на последнем издыхании. Кажется, Мутабор пытал их: у одного аиста недоставало глаза и части клюва — из дыры беспомощно высовывался тонкий длинный язык. У второго были переломаны и заново сращены крылья и ноги, но так плохо, что птица напоминала полигональную фигуру.— От же ж и сволочь ты, — сказала Яга Мутабору, и что-то там такое добавила, что у мерзавца в паху затлела седая шерсть. Ой, как он заорал и запрыгал, пытаясь унять резкую боль!— Прекратить! — ткнула я в сторону бабки пальцем. — Пленных мы не пытаем, даже такую мразь!И уже Мутабору, скорчившемуся на полу и воющему не хуже шакала:— Расколдуй их…— Так это же просто птицы. Своенравные, старые, никчёмные птицы, — попытался отовраться колдун.— Мне велеть уважаемой Лилит-Матери-Людоедов, а по-вашему — Лейлах Уммана-гуля, продолжать поджаривать тебя? — спросила я. Честно, ярость внутри меня достигла уже такого градуса, что превратилась в холодный свинцовый кирпич.— Не-не-не, — закивал Мутабор, — сейчас всё сделаю! Только руки развяжите!Под пристальным наблюдением джинна, колдун натянул штаны, размял пальцы, возложил их на головы аистов — от чего они задрожали — и воскликнул:— Му-та-бор!В ту же секунду на месте птиц образовались два песчаных вихря. Они крутились и крутились, и в разрывы песка видно было то чёрно-белое перо, то длинная нога, то кусок дорогой парчи, то яркий человеческий глаз на измученном лице. Наконец всё кончилось: перед нами стояли два человека — не постаревший ни на день юноша с криво сросшимися руками и ногами, худой до такой степени, что сквозь кожу щёк видны были зубы, и мужчина лет тридцати с выбитым глазом и отрезанными губами, сквозь которые виднелся язык — зубы тоже если и остались, то коренный. Мы с ужасом смотрели на искалеченных людей, и юноша — видимо, Заариф, сказал:— Саид защищал меня, и они мучили и пытали его чаще, за его беспримерную храбрость…Мы были расстроены — так жаль было этих двух. Кажется, даже джинн пустил слезу, а Сэрв, даром, что цыган, или наоборот — по романтическому складу характера, — плакал навзрыд.— Есть одна травка… — сказала Яга и полезла уже было в сумку, но её остановил джинн.— Подожди, уважаемая. Жизненную силу этих людей долгое время выкачивали колдуны — вот это вот, например, Мутабор и Карнак. Справедливо будет, чтобы они отдали её обратно…Никогда не видели, как перекачивают кровь от одного человека — другому? Примерно так же происходит это, оказывается, и с энергией жизни. В воздухе замерцали несколько… как назвать?.. чего-то, врое прозрачных трубок: золотистые вели от колдунов к пленникам — это было ох здоровье, силы, молодость, счастье. В обратную сторону шли серо-перламутровые трубки, впившиеся Мутабору и Карнаку в основание черепов: это были боль, страдания, страх, отчаяние. За считанные минуты злые волшебники получили всю ту дозу горя, которую они по стакану отмеряли Заарифу и Саиду.— Перестаньте… — на Карнака было больно смотреть. Полчаса назад он хвастался своими сапогами из человеческой кожи, а сейчас корчился в муках, ощущая, к ак ломаются кости, как они срастаются, и ломаются заново. Мутабор сплёвывал вылетающие по одному зубы, а губы, превратившиеся в ошмётки гнилой плоти, отпадали и шлёпались на песок. Жуткое было зрелище. К счастью, джинн закончил быстро.Не смотря на съёжившихся на песке колдунов, я подошла к Заарифу и Саиду: они опять были здоровы, и опять были людьми.— Вам привет от госпожи Щеголихи! — сказала я. — И от эмира Осейлы, благодаря которому мы здесь.— Славься мой великодушный брат, и ьы, дева-воительница! — приложил руку ко лбу и сердцу Заариф. — И ты, великий воин. И ты, мать гулей. И ты, благородный джинн, и ты, юноша с быстрыми глазами, и… Погодите, а это кто?В углу зала, у самого очага, лежал несчастный Алтынбек. Положив его голову на колени, кийну тихо раскачивался и подвывал — без голоса, просто так, внутри себя.— Можешь его воскресить? — спросила я джинна. Мне казалось, что вся мультяшная чепуха про то, что нельзя желать больше желаний, воскрешения мёртвых и приворота — чепуха. Но джинн отрицательно покачал головой:— Нет. Его душа уже в раю или, что вернее, идёт по мосту, что тоньше верблюжьего волоса и острее бритвы, над огненной рекой. Вернуть её невозможно никак. Прости.…Потом мы рыли могилу: на этом настояли Саид, Маариф, Заариф и кийну. Понятно, мы бы просто не довезли Алтынбека до Магриба раньше, чем через сутки. А при такой жаре это было и ни к чему. Опять же: волшебный ковёр, оказывается, не мог поднимать мертвецов. Так что мы решили похоронить Алтынбека прямо у руины. Но не одного: Мутабор и Карнак не выдержали мучений, которым подвергали бедных аистов, и… проглотили свои языки. Задушились.— Я бы не расстраивался так сильно, — объяснил мне джинн, попивая выуженную из воздуха чашечку турецкого кофе. — Это колдуны. Наверняка присмотрели себе поблизовсти молодые сильные тела, и быстренько переселились в них. Поверьте, им это раз плюнуть. И вы, возможно, ещё не раз встретитесь с этими отбросами рода человеческого. Кофе будешь?— Разве что с халвой, — попросила я. Почему-то я не горевала о смерти нашего кочевника. В пути он был молчалив, основное, что делал — незаметно опекал сына. Да и целью себе поставил — разменять свою жизнь на его. Как планировал — так и вышло, так чего уж теперь. Кийну, правда, убивался: хоть он и ненавидел отца, а теперь, по сути, остался совсем один.— Бабушка, а что мы будем делать с кийну? — кинула я конфету в Ягу, стараясь попасть в подол. Но бабка восточные сладости принимать отказывалась — переела. Ответил Заариф:— Я усыновлю мальчика. После моей смерти он станет племянником султана.— Такое себе решение, — отказалась я, вспомнив детали сериала «Роскошный век» или «Восхитительный Ататюрк», который смотрела моя мама. Там всяких племянников, младших сыновей, дядей и тёток убивали без зазрения совести. Стоит кийну только составить конкуренцию детям Осейлы, он обречён. Даже не конкуренцию — тень, намёк на возможность захвата трона, и всё. Суши сухари.— Возьму в табор! — предложил Сэрв. — Научу гадать, коней воровать, танцевать и петь!За что тут же получил подзатыльник от бабки:— Молчи, мурмолка! Не сбивай парня с пути своими чертячьими соблазнами!— А куда ж его? — спросил Маариф. — Могу взять к себе в оруженосцы, потом дорастёт до сердара…— Ага, помню, как у вас там на мальчиков смотрят, — ответила я, покраснев.— Так что ж? И я в своё время таким мальчиком был.— Нет уж, спасибо, — нет, восточная культура мне непонятна. Можно было бы отдать кийну туарегам, но не осёдлому эмиру Осейла, а Ибрагиму. Но нужен ли ему лисий щенок? Да и как приживётся кийну в бескрайних песках Магриба?— Внучек мой будет! — поставила точку в споре Яга. — Внучек и преемник. А кто против — так тому могу и шерсть, где не надо, подпалить.— Никто не против, — замахал руками впечатлительный Маариф. — Мне бы сейчас понять, кто меня «усыновит»… Соскучился по службе.— Так иди к его высочеству! — предожил Саид. — За восемь лет, я чаю, подрастерял наш Заариф всех своих сторонников, а каждая армия начинается с одного солдата. Говоришь, был генералом у султана Боруха? Так мы тебе такую же должность предложить можем. С деньгами как-нибудь разберёмся…— Согласен! — Маарифа долго не пришлось уговаривать. Он сразу вспомнил сладкие мгновения с Настасьей Филипповной и пирожками во дворце Боруха. А чем один дворец отличается от другого? А одна Настасья Филипповна — от другой? Ничем.Мы посидели молча: переваривали перемены в судьбе, поминали Алтынбека, так и не ставшего нам своим, думали о будущем.— Вы летите, нет? — джинн трепетал над ковром-самолётом, ожидая посадки как новенькая стюардесса — рейса для арабского шейха. И мы не стали его разочаровывать — поднялись на борт.— Летим до Магриба или заберём лошадей?— Напрямую, — устало сказала я, меланхолично отковыривая кровавую корку с ушей. Волосы превратились в багровый шлем, а руки потрескались, и выглядели как такыр на поле боя.Ковёр взмыл над руинами, и мы взяли курс на Магриб. Солнце медленно поднималось над горизонтом, но, вопреки логике, становилось всё холоднее и холоднее. На нас осела крупными каплями ледяная роса — на всех, кроме Яги и джинна, разумеется. Но если бабка проигнорировала наше дружное клацание зубами, то джинн смилостивился: поставил посреди ковра миску-самогрейку с бараньим пловом, кувшин с горячим кофе и свежие, ароматные только что испечённые пшеничные лепёшки. Это был пир богов: на восходе солнца, в небесах, под щебетание птиц и музыку, доносящуюся из пролетающих далеко внизу садов…Я обмакнула сладковатую горячую лепёшку в восхитительное кунжутное масло:— Волшебство!И в этот момент поняла: не хочу я никуда возвращаться. Пусть это кома, и сон, и бред, но это такой прекрасный бред, что я бы хотела, чтобы он длился вечно…В этот момент растяпа Саид капнул мне на руку горячее масло:— Эй, алё! Поосторожнее!Он начал было извиняться, но я прервала его излияния, вытянув руку вперёд:— Магриб!И точно: вдали показалась знакомая дымчато-серая стеклянная стена. А под нами, уже чуть позади, я увидела всадников, во главе которых скакал никто иной, как Ибрагим.— Джинн, мы можем спуститься?— Не скажу, что это разумное решение, но — как скажете, капитан. Только ещё немного обгоню…И вот так, проскакав ещё каких-то двадцать фурлонгов, отряд берберов Ибрагима наткнулся на наш живописный пикник.