Наследница Ильи Муромца

Глава 22. Швейцарские часы магрибского производства

Есть такое выражение: «План надёжный, как швейцарские часы». Нам казалось, что наш план именно такой.

— Каждый играет свою роль, — вдохновенно вещала бабка из-за решётки рано утром, когда солнце только-только зарозовело на горизонте, — Путяту мы оставляем тут, под охраной Алтынбека. Беглый солдат, мурмолка, парень и мы с поляницей отправляемся во дворец и излагаем легенду о золоте.

— Какую легенду?

— Всю ночь не спала, сочиняла! — похвасталась бабка. И начала рассказывать.

Если говорить коротко, то это был пересказ сказки про Али-Бабу и сорок разбойников. Якобы, мне удалось подслушать — мне, то есть Осману Шарифу, — тайное слово для доступа в пещеру бандитов, где они складывали награбленное. И награбленного там столько, что можно отстроить второй Магриб. Место пещеры предполагалось указать там, где мы заночевали в окружении шакалов: и далеко, и правдоподобно. Слово бабка не придумала, но я, помня сказку чуть ли не наизусть, предложила традиционное:

— Сезам, откройся!

— Гениально! — похвалила меня бабка, и продолжила врать. Она наплела, что, мол, мертвец нужен, чтобы открыть ворота, что безъязыкий кочевник только и может пройти комнату страха и не закричать от ужаса. После чего он может передать ключ горбуну, который, сильный как все горбуны, сдвинет засов третьей комнаты. Затем придёт черёд воина биться с призраками. В четвёртой комнате юркий мальчишка пролезет по узкому лабиринту и разобьёт кувшин с джинном, который будет заговорён бабкой, после чего Осман Шариф — я, то есть, — произнесёт заветное слово. Это, своего рода, чёрный ход в сокровищницу, потому что разбойники пользуются другим, прямым, но его, увы, отыскать не удалось.

— Мудрёно, — с сомнением сказал Сэрв. — Не поведётся эмир.

— Поведётся, никуда не денется, — сказала Яга, продолжая догрызать орешки в сахаре. — И не таких мудрецов дурила я. Доверьтесь бабушке, не стройте из себя младенцев, которых испугала тень на стене…

Она бы ещё долго распиналась, но тут дверь в наши покои распахнулась настежь, и в проём ворвался худой высокий старик с длинной белой бородой.

— Возлюбленный брат мой Омар Шариф! Обними же меня после тридцати лет разлуки! Это я, твой брат Умар Шариф!

И дед накинулся на меня, как тигр на быка — закогтил и не выпускал. Мне не понравились его глазки — маленькие и бегающие, которыми он успел обшарить всё помещение, прежде чем заключить «возлюбленного брата» в удушающие объятия.

Я отстранила его и произнесла довольно сухо:

— Не помню, чтобы мы дружески расставались.

— Ай, кто старое помянет — тому глаз вон! — жизнерадостно и неискренне воскликнул дед, и снова полез обниматься.

— Я слышал, отец-таки доверил тебе сокровище? — доверительно прошептал он мне на ухо, брызжа слюной. — Я так и знал.

— Скажи, а почему твой «братец» называет тебя не «Османом», а «Омаром»? — вкрался мне в сознание голос Полины-поляницы. — Даже за тридцать лет он не мог забыть, что родители назвали одного сына Османом, а второго — Умаром. А не Омаром и Умаром. Тебе не кажется это подозрительным?— Оговорился старик, подумаешь, — мысленно ответила я. Когда тебе предстоит врать как сивому мерину, чтобы не получился бред сивой кобылы, всякая помеха воспринимается агрессивно. Умом я понимала, что Полина хочет помочь, да и дед был откровенно гнусным мерзавцем, но как эта информация могла мне помочь?— О брат мой! — воскликнула я, вспоминая, как говорил старик Хоттабыч, встречая своего такого же противного родственника-склеротика — Не Омар я, а Осман. Запяматовал ли ты, как зовут твоего брата после долгой разлуки, или тебе приятно дважды услышать своё имя?Дед побледнел и начал каяться, что, мол, не хотел, что иблис его попутал, и он готов искупить вину. Но у меня уже созрел план:— Говоря тебе «мой брат», о почтеннейший, я не имел в виду, что ты действительно мой брат Умар. Просто все мы братья в исламе. Но не возьму я в толк, зачем тебе представляться Умаром, если ты — не он? Может, брат мой умер и так ты решил меня утешить? Не надо.Ох, и рисковала же я! А если это всё же Умар? И я решила подбавить масла в огонь местной версии «Великолепного века»:— Помню я, как игрывали мы с братом под сенью… э-э-э. граната. И был он существенно плотнее меня, о почтеннейший. Сейчас же я остался тонок как старая ива, лишённая воды. А ты, будь ты Умаром, должен был бы стать как ладанное дерево — с пышной кроной и мощным стволом. А ты — как и я, тонок. Потому какой же ты Умар?Дед стоял и хлопал глазами, а потом вдруг так сильно покраснел, что я подумала: «Вот, довела старика до инсульта!» Вариантов было два: или он сейчас крикнет стражу, или упадёт замертво. Но вышло иначе — за моей спиной раздались редкие, громкие хлопки:— А ты так же проницателен, брат мой Осман! Карзедж, уйди, ты больше не нужен.— Слушаюсь, господин! — мой фальшивый «брат» склонился в поклоне и упятился в малозаметную дверь в стене.— Что ж, я проверил тебя единожды, и первую проверку ты прошёл, Осман. Это и в самом деле ты, — из-за спины вышел невысокий полный мужчина, который, может, и был в летах, но выглядел гораздо лучше, чем я, и уж тем более — чем неведомый Карзедж. Видимо, этот караван-сарай изрыт ходами, как старый холм — крысиными норами.— Это было некрасиво, Умар, — укорила я его.— А что делать? — Умар Шариф заложил руки за спину и начал расхаживать взад-вперед по комнате. Полы его халата в вертикальную широкую полосу — бордо и беж — развевались за спиной, розовые сафьянные туфли в тон розовой же льняной рубахе клацали по полу, будто их подковали железными пластинами. По-домашнему был одет Умар Шариф, но я была уверена: за поясом у него — нож, в персте — яд, а в рукаве — удавка. Такие люди даже спят стоя и вполглаза.— Что делать? — повторил Умар Шариф, останавливаясь напротив меня: крутанувшись на каблуках, он оказался сантиметрах в пятнадцати, но поскольку был ниже моего нового тела, то дышал «Осману» в плечо. — За прошлый месяц ко мне приходили три «племянницы», один «сын», один «внук», два «брата» и дух покойной матушки нашей. Марьям. Конечно, я устал…Он вперил взгляд прямо мне в глаза, будто ждал, что я что-то скажу. Я сказала:— Жаль твою матушку. И Марьям.Это был серьёзный риск. Но я сделала ставку на генетику, и победила: лицо Умара разгладилось.— То, что у нас разные матери, а Марьям — наша кормилица, это ты мог узнать и в городе, — сказал Умар Шариф. — Но теперь я смогу пригласить тебя хотя бы на обед. Там и пройдёшь третье испытание.Он всё-таки был простецом, этот Умар. Приглашая меня откушать, он потирал пальцами одной руки перстни на другой. И почему бы это? Я пригляделась: перстни подобрались крупными, с камнями и резьбой, яркими и новыми. И только один, с выпуклым толстым камнем фиолетово-чёрного цвета, был весь исцарапан и не отполирован. Старомодный, невзрачный, он был лишним в ярком облике Умара Шарифа.— С удовольствием отобедаю с тобой, брат мой! — сказала я. — Есть одна просьба.— Какая же? — заинтересовался Умар.— Подари мне один из твоих перстней.Злобной радостью озарилось лицо «брата», и он сдёрнул с пальца самый дорогой перстень с рубином:— Держи, Осман.Я отстранила его руку:— Во-первых, отец наш завещал не носить колец из золота, а этот перстень — золотой. Не знаю, почему ты носишь то, что пристало носить только женщинам и детям. А, во-вторых, я хочу другой — вот тот, серебряный, камнем, который, кажется, называется «аметистом», — и я показала на старый перстень.— Зачем он тебе? — прищурился Умар Шариф.— Скажем так: я хочу дожить до конца обеда, — ответила я. — Потом отдам. После шербета.Лицо толстяка расплылось в улыбке, и он обнял меня от души:— Вот теперь я верю, что это ты, Осман! Перстень с ядом, перстень нашего отца! Только мы с тобой и знали его тайну. Ты — мой брат!Он, кажется, даже прослезился, этот отравитель из местного клуба «Что? Где? Когда?». Восток — дело ничуть не тонкое: прогни слабого, сломай сильного, запугай храброго, убей лишнего… А если б я была настоящим Османом Шарифом, который забыл про перстень или поверил, что братец стал мягче душой? Ну и умер бы доверчивый Осман, выплёвывая желудок в кровавой каше прямо на пол.— Пойдём, пойдём, ты всё мне расскажешь! — он вцепился мне в рукав, и потащил куда-то.— А как же?..— О них позаботятся. Обо всех. И даже труп того кяфира, который ты хранишь в караван-сарае для своих чернокнижных дел, тоже будет доставлен в скудельницу моего дома. Лошади — накормлены и напоены, твои родственники — устроены, в женской половине моего дома твою супругу ждёт царский приём. Тот человек, который, как ты говоришь, является нашим сводным братом, будет размещён в подобающих ему покоях, твой сын — рядом с тобой… о, счастье, иметь племянника! Слуг поместят со слугами, а мы с тобой будем восполнять те тридцать лет, которые потеряли по воле нашего отца и собственной глупости.Он тараторил и тараторил, стуча каблуками по мраморным полам караван-сарая, явно куда-то стремясь. И точно: гонка по коридорам привела нас на крышу, где под полосатым сине-белым тентом был накрыт небольшой стол. Так, мелочи: дыня, суп с креветками, пара кувшинов горячительного, гора сладостей, виноград, лепёшки и гранаты. На отдельном столике сбоку лежали нарды и стоял раскуренный пару минут назад кальян, хотя никого живого поблизости не было. Ничего, что можно было бы посчитать существенным. А это значит, что Умар Шариф призвал меня действительно поговорить.— Садись, — безо всякой вежливости заявил он, тыкая пальцем в гигантский парчовый пуф. Я села.Умар схватил кальян, жадно сделал несколько затяжек, и передал мне длинный деревянный мундштук.Что ж.— А, кха-кха-кха! — только это и могло вырваться из моего горла. Вода в колбе вскипела, и так же вскипел мой мозг: здесь курили настоящий табак, горький и крепкий. Если его пропустить через пар, а получившуюся жидкость конденсировать, то получится как раз та капля никотина, которая убьёт лошадь. И ещё в придачу пару слонов, Тихий океан и немного меня.— Разучился, — горестно произнёс Умар. — Наслышан, что был ты в Индии, а там не курят кальян — там жуют мерзкую смесь с добавлением извести под названием «бетель», от которой краснеют губы и мутится разум.— Кха! — лёгкие выплюнули последнюю порцию дыма. — Ты ошибаешься, Умар Шариф, я не любитель жевать бетель, как и насвай. Просто я только вчера воскрес из мёртвых. Или это было сегодня. Неважно, но ты должен знать, что в этом мире каждый, кто вернулся, должен заново привыкать есть, пить, дышать. Так ребёнок учится ходить в первый раз сам, а раненому, который учится ходить во второй раз, помогаю близкие. Вот и я прошу у тебя помощи.— Помощи? — спросил Умар, делая здоровенную затяжку. — Ты просишь меня освоиться в подлунном мире после того, как ты ограбил нашего отца, убежал с абиссинкой в Аравию и тридцать лет скитался там, не давая о себе знать? Твоя мать умерла из-за моей, признаю. Но они с моей матерью спорили за любовь нашего отца, а в любви, как и на войне, все средства хороши. К чему обижаться? К чему мстить? Да, я отравил твоего старого коня. Но это было из милосердия, он уже начинал терять зубы…— Вот ты и сволочь, — вполне искренне произнесла я.— Брось, столько лет прошло! Тем более, что отец подарил тебе нового жеребца, на котором ты и ускакал в ночь с этой девкой, драгоценностями и ключом к сокровищнице. И что? Всё равно вернулся, и тут тебя встретил любящий брат.Умар Шариф сделал ещё пару затяжек:— Где, кстати, та девка?— Умерла, — солгала я. Откуда мне было знать?— Хорошо, — кивнул Умар. — Ты знал, что она спала не только с тобой, но и со мной, тогда ещё четырнадцатилетним, и с отцом, и с нашим конюхом Абдуллой-черным, и с нашим евнухом Абдуллой-толстым, и даже с тем звероподобным арабом, от которого всегда пахло крысами… Ну, тот палач, который пытал и казнил наших врагов, помнишь? Он ещё не мог двух слов связать, и только мычал, идиот. Ей было всё равно, с кем и как. Даже евнух и глупец её не смутили. Но она убежала с тобой. А ключ? Ключ от сокровищницы ты привёз?— Нет у меня никакого ключа, хоть обыщи, — я к тому времени почти допила суп, и теперь ела креветок.Умар Шариф вылупил на меня глаза:— Обыскать? И что я найду? Ключ — это тайные слова, которые сказал тебе отец. Он всё надеялся, что ты вернёшься, вель Слово Ключа может нести только один человек. Или передать другому. Но тот тоже может рассказать его только одному, преемнику. Только не говори, что ты передал его! — побледнел Омар Шариф.Внутренне я ликовала: бабкина сказка про сокровища банды Касима и сорока разбойников, приготовленная нами для эмира Осейла, вдруг вылезла из-под одеяла, зевнула и окончательно проснулась для того, чтобы стать реальностью.— Я пошутил, — выдавила я из себя слова извинения. — Конечно, я помню Слово Ключа. И мы, конечно, можем открыть отцовскую сокровищницу хоть сейчас. А как ты жил без неё?— Нормально, — Умар Шариф уже опять порозовел, хоть и не унял до сих пор дрожь в руках. — Завёл дело, стал торговать с киммерийцами шерстяными хорасанскими и табасаранскими коврами, шёлковыми нитями из Китая, тонкими индийскими тканями…— А семья? Женился? Дети есть?— Нет! — резко ответил Умар Шариф. — Дети — существа ненадёжные, предадут тебя и не заметят. И женщины тоже, только они более коварны, ненасытны и жадны.— Не все! — обиделась я сразу за весь женский пол.— Все! — отрезал мой «братец», и снова затянулся кальяном. Мне показалось, что табак ударил ему в голову, и он немного «поплыл», но вполне вероятно, что это была его очередная хитрость. Я видела с крыши, как слуги Умара Шарифа увозят моих людей, и понимала всё более отчётливо, что это была не вежливость и не доброта, а приглашение в стиле сицилийской мафии. Отказаться нельзя. Все они были заложниками Умара до тех пор, пока я не скажу ему Слово Ключа, и он не откроет отцовскую сокровищницу. Потом, думаю, нас отпустят. Или нет. Ну, это я уже преувеличиваю, конечно — не окончательная же сволочь этот Умар?— Слушай, а скажи мне Слово Ключа, а? — брат хлебнул из кувшина, сделал ещё затяжку, и теперь уже не стоял на ногах. — Я клянусь, что отдам тебе пятую часть отцовских сокровищ, и ты можешь жить в моём доме с чадами и домочадцами столько, сколько пожелаешь, хоть вечно, а? Хватит тебе скитаться. Тем более, что, прежде чем стать моим, это был дом нашего отца, а? Оставайся.— А как же коварный женский пол? — подковырнула его я.— Ты о жене? Кому помешает эта скромная пожилая женщина? Наоборот, она привнесёт уют в наш быт, если, конечно, будет сидеть на своей половине тихо и молча: не петь, не музицировать, не таскаться по базарам, не заводить знакомств…Однако мой «братец» тот ещё фрукт! С другой стороны, если вспомнить поющую зубастую султаншу Лейлу, так он даже в чём-то и прав: мужчинам эта музыка выходит боком и часто заканчивается смертью. Но соглашаться всё же не стоило. Понимая уже местные обычаи, я догадывалась, что вариант событий, в котором Осман Шариф (то есть, я), сказавший Слово Ключа, летит с крыши вниз, а через минуту его убитый горем брат уже причитает над телом. Спасибо, не надо.— Умар, дорогой мой, кто знает Слово Ключа, тот — в вечной опасности. Не могу подвергать ей своего единственного брата! — сказала я и обняла Умара Шарифа.— Не единственного, — проворчал он, намекая, видно, на горбуна Сэрва. Но я сделала вид, что не слышу. Морда у Умара Шарифа была кислющая, как лимон.— Так не будем же медлить, пора открывать сокровищницу! — сказала я, и тут Умар мигом протрезвел: подобрал полы своего халата, и чуть ли не вприпрыжку сбежал по лестнице. Спустилась и я, и была изумлена: вместо коней внизу стояли два открытых паланкина, каждый из которых держали шестеро чернокожих рабов в медных ошейниках. «Умар Шариф ибн Фариди» было написано на каждом. Спасибо вселенной и за такую малость: теперь я знала фамилию того несчастного, чьим обликом обладала. Рабы опустили носилки на землю, я села, подобрав полы одежды, в другие забрался Умар, и скомандовал:— Во дворец Фариди, вы, куски вонючего собачьего мяса, сыны шакала и старой жабы!Рабы мягко тронулись с места и побежали рысцой в ногу — даже не качало. На их месте я бы просто прикончила старого мерзавца и сбежала. Но, видно, эти сильные мужчины знали что-то такое, что удерживало их от побега. Может, им отрезали языки? Или их семьи тоже были в заложниках у Умара?…Поездка продолжалась уже около получаса. До меня доносился острый запах пота, какой можно встретить разве что в автобусе, заполненном рабочими-строителями в жаркий июльский полдень. Рабы начали дышать с присвистом, но их никто не жалел и не останавливал. С одной стороны дороги всё ещё тянулись дома Магриба, с другой — сады, в которых одновременно цвели и плодоносили персики, вился по шпалерам виноград, ягодные кусты казались густо обрызганными то кровью, то чернилами. Людей почти не было видно. Умар спал, убаюканный качкой, а я всё пыталась рассмотреть конец города. Но Магриб не кончался: то тут, то там выскакивала из зелени дымчатая стена — то на удалении не меньше километра, а порой так близко, что можно дотронуться рукой. По моим расчётам, мы отмахали не меньше десяти-пятнадцати километров, и это до сих пор была черта города. Наконец в месте, где стена начала закругляться, я увидела большой холм, увенчанный дворцом из розового туфа в окружении пышнейшего сада, который только можно вообразить. Даже издалека было видно, что по тропинкам важно прогуливаются царственные павлины, а яркие искорки в ветвях — это певчие птицы. Белоснежные цветы инжира выбрасывали из себя фонтаны алых тычинок так густо, что казалось, будто на деревьях вовсе нет листвы.Умар проснулся:— Скорее, дети осла! — рабы прибавили шага, и минут через пять мы уже стояли у ворот дворца, сияющего мягким розовым светом.— Вот мы и дома, — сказал Умар Шариф ибн Фариди. К нам навстречу уже спешили слуги в розовых одеяниях, исключительно мужского пола. Они омыли наши ноги и руки, освежили лица розовой водой, стопы опудрили сандаловым порошком, а кисти рук умастили миндальным маслом. Звучит, будто я попара в дорогущее СПА, но в реальности так чувствует себя цыплёнок, которого готовят к жарке.Один из слуг что-то прошептал Умару.— Что-то случилось? — поинтересовалась я.— Нет-нет, о брат мой! — сказал Умар Шариф. — Мне просто доложили, что гости — твои родственники и слуги — утомились с дороги и легли спать. Не будем будить их до вечера. А вечером устроим пир!— Я больше не могу есть, — со стоном произнесла я.— Отлично! — взбодрился Умар. — Раньше сядем — раньше встанем. Пойдём сразу к сокровищнице!Я не имела ничего против. Удастся открыть — хорошо. Не удастся — отоврусь. Главное, что друзья мои в полной безопасности. Да и мне тоже ничего не грозит, я думаю. Побесится толстячок, да и успокоится.Дверь в сокровищницу была сделана из того же дымчатого стекла, что и городская стена.— Топаз прекрасен, правда? — сказал Умар. — Я понимаю строителей Магриба, которые осмелились построить город внутри той кастрюли, которая появилась в пустыне тысячу лет назад. Засыпали дно песком, укрепили опоры, посадили сады… Единственное, чего я боюсь, что когда-нибудь придёт хозяин всего этого, закроет кастрюлю крышкой и унесёт домой. Вместе с Магрибом. Не знаю, как отец дотащил сюда тот кусок стены. который раньше был городскими воротами, но понимаю его — невероятная красота и абсолютная безопасность… Чего ты молчишь, Осман? Начинай?Мне захотелось помучать Умара Шарифа:— Память подводит… давай, попробую. Конопля!Тишина.— Кунжут!Тишина.— Корица!Тишина. На Умара Шарифа больно было смотреть: он так потел, что худел граммов на двести за каждую мою неудачную попытку.— Анис! Мускат! Зира! Шалфей!Тишина. Ладно, попробую как в сказке.— Сезам! Сим-сим!Тишина. В смысле?— Сим-сим!Никакого эффекта.— Да что такое-то?! Что за петрушка?! — возмутилась я, и тут дверь сокровищницы медленно растаяла в воздухе, открыв огромное помещение, наполненное классическими драгоценностями из сказок: золотыми монетами, украшениями, коврами и камнями, северными мехами, мешками с пряностями, конской сбруей в самоцветах, кувшинами из чистого золота, штуками тканей из Китая и Индии, бочками с маслом, вином, сушёным тутовником и хурмой, хрустальными чашами и нарядами, достойными султана султанов.— «Петрушка», значит, — произнесла я, разглядывая сокровища. — Умар, пойдем, посмотрим.— Секунду, о брат мой, — в эту минуту Шариф-младший выслушивал доклад старика, которого я знал под именем Карзедж. Выслушал, и улыбнулся коварно. Что там за мысли у него бродят?— Заходи первым, брат, — сказал он. И я шагнула внутрь сокровищницы, забыв, чем такие сладкие предложения заканчиваются в сказках. Дверь захлопнулась.— Петрушка! — крикнула я, но ничего не произошло.— Дверью владеет тот, что закрывает, а не открывает её! — крикнул с той стороны Умар Шариф. — Я уже поменял Слово Ключа!— Что с моими людьми? — крикнула я в ответ.— Ты умрёшь через неделю, и вы встретитесь на том свете, Османчик, — дьявольски хохоча крикнул Умар Шариф, и больше никаких звуков оттуда не раздавалось. Я осталась в полной темноте. Воздуха сразу стало не хватать. Что этот гад сделал с моими друзьями? Несмотря на всю цивилизованность и библиотекарскую скромность, я готова была сейчас выйти и разорвать Умара Шарифа на куски голыми руками.— Тихо, подруга, — сказала Полина-поляница, — всё не так плохо. В каждой пещере есть два выхода — парадный, через который зашла ты, и чёрный.Тебе понятна мысль?— Понятно, — постаралась взять себя в руки я. — А что с Ягой, кийну, остальными?Пару минут Поля молчала, потом сказала:— Нормально. Они одурманены и спят. Умар пока не трогает их, но с закатом солнца все они будут казнены. Если хочешь их спасти — поторопись.— Да тут же темно! Мрак кромешный!— Отлично. В темноте свет всегда виден…Я уже хотела ругнуться, но и вправду — увидела впереди узкий, блеклый лучик света. Неужели выход?