Наследница Ильи Муромца

Глава 13. Ануш, Будур, Фатима, Ханума и другие забавные личности

Сказать, что это было неожиданно — ничего не сказать. Вы можете себе представить, что попали в мир «Тысячи и одной ночи» или хотя бы диснеевского «Алладина»? Ну хорошо, я ещё могу поверить в казни сотен девушек, которые не могли двух слов связать от страха перед злобным султаном, но супер-удачливый юноша из сказки — это перебор. Кстати, вы помните, почему султан Шахрияр заставлял девушек рассказывать ему сказки, а наутро убивал? Старая история: он застукал свою жену с любовником, и возненавидел всех женщин сразу. Согласна, человеку такого уровня умственного развития нельзя доверить управление даже игрушечным грузовиком, не то, что государством. Но наследственное правление — оно не спрашивает. Король Испании Карл Второй тоже любил распинать обезьян на самодельном кресте и жечь их свечкой — он был клиническим идиотом и при этом вел сразу несколько кровопролитных войн.

Короче говоря, передо мной стоял Алладин. Сказку я помнила нетвёрдо, зато мультик смотрела месяц назад, и решила блеснуть эрудицией:

— А, так ты тот самый Алладин! У которого отец — разбойник Касим? А матушку твою зовут Зена?

Парень вспыхнул и с трудом удержался, чтобы не врезать мне по морде — это было ясно написано на его лице. Но он сдержался, просто вскинул кулаки и заорал, как обычно разговаривают в восточной манере: быстро, эмоционально и громко. Очень громко. Нет, не так — ОЧЕНЬ громко.

— Имя моего отца — Осман, а мать — Марьям, о, пытливый путник, не ведающий о законах вежливости!

Упс! Ошибочка. Зайдём с другой стороны.

— Прости, великодушный юноша! От дальней дороги и погони разум мой помутился, и я наговорил лишнего. То другой Алладин, совсем с тобою несхожий! — я даже поклонилась, от чего хвост тюрбана заболтался у меня перед глазами.

Алладин — биполярка у него, что ли? — моментально переключился с агрессии на приторное гостеприимство. Его мать, закутанная в чёрное тряпьё с ног до головы так, что не было видно даже глаз, сновала туда-сюда, принося еду на уличный дастархан. Еды было немного: пресные лепёшки, правда, свежие. Виноград — мелковатый и кисловатый, но чисто вымытый, несколько сушёных инжирин, козий сыр, нарезанный тонкими ломтиками ради экономии и то, что мы бы назвали «гречишным мёдом». На самом деле — как и на наших рынках — это была кукурузная патока с небольшим добавлением мёда. Лакомство для самых бедных. Здесь её делали из тростника и называли «тростниковым мёдом».

— Позволь, моя мать сядет с нами, о путник? — попросил Алладин. Ему явно было неловко, потому что они с мамой жили одни, и вот всяких этих «молчи, женщина» в доме явно не водилось. Но при чужих приходилось соблюдать приличия. Я решила зайти дальше.

— Больше скажу, о великодушный Алладин ибн Осман, если твоя матушка сейчас же не присоединится к нам и не поест этой лепёшки с тростниковым мёдом, я сразу же уйду, и никогда не переступлю порог твоего дома!

— Не огорчай меня, незнакомец! — Алладин прикрыл глаза рукой, будто сильно расстроен, и закричал вглубь дома:

— Матушка, матушка, окажи нам честь, присоединись к столу!

Та не заставила себя ждать, присела на самый краешек и откинул платок с лица. Не знаю, сколько ей было лет, когда она родила сына, но сейчас, несмотря на скудное питание и тяжёлый труд, она выглядела максимум на тридцать пять лет. Отсутствие сладостей сохранило её зубы, а у многих обитательниц гарема от зубов остались одни гнилые пеньки. Недостаточное питание сохранило фигуру. Но лицо было покрыто таким слоем коричневого загара, что он скрывал черты лица как кора скрывает сердцевину дерева.

— Жаль, нельзя до заката пить вино, — сказал Алладин. — Но после захода солнца я достану кувшин.

— Не получится, — вежливо отклонила я приглашение. — Когда стемнеет, мне надо быть в развалинах мечети, что за стенами города…

— Ой! — закрыла рот руками матушка Марьям.

— Зачем тебе? Это гиблое место. Там обитают гули! — Алладин не на шутку встревожился, и даже взял меня за рукав. — Не ходи!

— У меня там дела. Глядишь, и гулей подрежу штуки две-три, — бодро солгала я.

— Такой молодой, ещё борода не растёт, а уже погибнет в пасти чудовищ! — на восточный манер преувеличив, воскликнула матушка Марьям и заплакала. Хорошо, что молча, а не в голос. Я не мешала ей горевать: это обычай такой тут — мужчины храбрятся, женщины — боятся.

— Я пойду с тобой, Дауд ибн Джамиль! — Алладин соскочил с дастархана и начал возбуждённо бегать туда-сюда, топча босыми ногами пыль. — У меня есть острый нож, который оставил мне отец и смелость, которую даровал Аллах, милостивый и милосердный! Вместе мы одолеем чудовищ!

— Сынок! — ещё пуще загоревала Марьям, которой не улыбалось остаться одной, без добытчика и защиты. Увы, Аграба не отличалась особенной толерантностью к женщинам. Да и сына она любила, конечно.

— Он вернётся в целости и сохранности, я обещаю, — поклонилась я женщине. Спросите, почему не отговорила Алладина от путешествия? А вы попробуйте остановить семнадцатилетнего средневекового парня от возможности набить кому-нибудь морду без последствий, заслужить имя героя, да ещё и пограбить кого-нибудь по дороге? Вот-вот. Только время зря терять. Тем временем Марьям принесла старые, стоптанные туфли — видимо, мужа, чтобы сынок не шёл босиком. Сложила несъеденное в узел и отдала Алладину. Подозреваю, что это была последняя пища в дома.

— Оставь, — одними губами шепнула я недотёпе, который уже приноровился тащить узел. — Лепёшку одну возьми.

— Почему?

— В дороге еда будет тяготить, от сытной еды будет тянуть спать. Ты собрался на пикник или на войну? — неизвестно, понял ли Алладин слово «пикник». Но узел сгрузил обратно, и вытащил одну лепёшку. Умница. Его матери этого на неделю хватит, если не больше. Всё-таки дети — такие эгоистичные…

И мы вышли за ворота дувана сразу, как солнце коснулось краем горизонта. Идти было недалеко, и было ещё более-менее светло, когда мы добрались до развалин. Минарет, на удивление, остался цел, но на него нельзя было взобраться: лестница обрушилась с середины и вниз. Мы выбрали кучу камней, за которыми можно было спрятать стоячую лошадь, и заняли место для наблюдения.

— От тебя пахнет миндальным мылом, о Дауд ибн Джамиль, — прошептал Алладин. — Как от девушки.

— Я тебе сейчас нос на бок сверну, если ты не заткнёшься, — прошипела я. Демаскироваться до того, как заявятся таинственные незнакомки, было бы глупо вдвойне.

— У тебя белые руки и нежный голос, — не унимался наблюдательный засранец. Неужели догадался?

— Я серьёзно тебе говорю: сверну нос на бок, будешь похож на начальника султанской стражи.

— Не отвечай, молчи, Дауд ибн Джамиль. Я догадался. Ты — принц.

Догадался он! А я думаю, чего это он меня по имени-отчеству величает, «Дауд Джамильевич»? А он просто подлизывается к предполагаемому принцу. Пусть так и думает. Я напустила загадочный вид и сказала:

— Ты прав, мой друг! Я принц страны Библиарии, приехал к султану Боруху за помощью… — и тут меня осенило, — но султан спустил на меня своих стражников, рассеял моих спутников, и теперь для меня есть только один путь: победить гулей в развалинах, вынудить их сказать волшебные слова, чтобы победить одного волшебника. Волшебник тот живёт в городе Магриб, и я должен отправиться туда, чтобы достать волшебную вещь, которая спасёт моё государство!

— Но султан Борух мог просто дать войско… — озадаченно сказал Алладин.

— Мог. Но коварная женщина из числа наложниц возвела на меня напраслину, и вот я — гоним и порицаем.

У меня сейчас язык отвалится так разговаривать. Вот смысл наворачивать всякие завитушки, если разговаривают, к примеру, два голодранца на базаре? Если «Тысячу и одну ночь» изложить простым языком, то получится не восемь томов, а один, сильно напоминающий милицейскую сводку за месяц. В общем, я попыталась приноровиться к языку Аграбы и, как оказалось, даже слишком успешно.

— Я поеду с тобой, принц Дауд ибн Джамиль, и буду твоим спутником и оруженосцем! — пафосно возгласил Алладин. Здесь вообще, похоже не принято спрашивать людей, чего они хотят. Замуж или жениться — как родители скажут, жить или умереть — как султан скажет, спутники вон, без спросу навязываются. То ли они время берегут, то ли договариваться не умеют. Скорее — второе.

— Ладно, — сказала я, думая, что надо будет потерять Алладина в развалинах и тихо свалить в закат без прицепа, — давай, помолчим, чтобы нас не услышали гули.

И вовремя: в разрушенную молельную залу вошли три фигуры. Маленькая и круглая, высокая и плечистая, и третья — тоненькая, как тростиночка. Все они выглядели жутко. Вокруг фигур развевались белые шёлковые обрывки, вместо лиц были оскалившиеся черепа, а, войдя, трое гулей принялись размахивать руками и завывать. В целом, было очень похоже на сцену из мультфильма про Карлсона, где тот гонял грабителей Валле и Рулле, переодевшись призраком. Я обернулась, чтобы поделиться весельем с Алладином, но увидела, что храбрый воин Аграбы лежит в обмороке.

— Нормально, — подумала я. — И этот смельчак напрашивался ко мне в охранники?

Впрочем, было дело, читала я истории, как негры-людоеды, рвавшие врагов в бою на куски зубами, умирали, если при них разламывали табличку с написанным на ней именем воина. Вот так вот. Чуринга они назывались, да. И тут случилось то же самое: Алладин может сразиться с человеком, но бессилен против сверхъестественного. Братьев Винчестеров из нас не получится.

Тем временем тоненькая гуль проныла:

— У меня голова болит от этого черепа! Можно я сниму, тётя Фатима?

— Ах, Ануш, ты нас всех погубишь! Ну ладно, здесь никого нет, а если был — он уже убежал. Давайте снимем.

И гули превратились в трёх давешних девиц, отдувающихся после таскания на голове шлемов из костей. Ануш, как я поняла, была гаремной беглянкой. Фатима приходилась тёткой ей и второй девице, имени которой пока никто не назвал. И если их поймают, то непременно казнят — это я тоже поняла. Здесь вообще любят казнить за любую вину.

— Что будем делать? — спросила третья девица.

— Пока не знаю, — ответила Фатима, которая хоть и называлась «тёткой», на самом деле вряд ли была старше матери Алладина. Она единственная занималась делом: разводила костёр, насаживала на металлические прутики мелких птичек, вроде воробьёв, резала фрукты. Две цацы сидели на разных камнях, максимально далеко друг от друга, что было мне на руку. Я подкралась к той, второй, без имени, и приставила ей к горлу нож:

— Все тихо сидят! — девы замерли. Я вкратце описала ситуацию, приврав только, что мы с Алладином тут вдвоём, да не рассказала о деталях спецоперации во дворце Боруха. Фатима быстро схватила суть:

— Хочешь, чтобы Ануш рассказала тебе о порядках в доме султана, о презренный?!

Я так-то уже привыкла к местной манере гнуть пальцы, но крайне невовремя встрял очнувшийся Алладин:

— Склони голову перед высокородным и блистательным принцем семи морей Даудом ибн Джамалем!

Господи, какие семь морей, что он несёт?! Но тут я поняла, что парень чётко представляет ситуацию. Фатима начала говорить медленно и вежливо, безымянная девушка перестала вырываться, а Ануш посмотрела на меня с таким откровенным любопытством, что мне стало неловко за своё притворство.

— Вы хотите бежать из Аграбы, но куда? — логичный вопрос.

— В Киммерию, — ответила Фатима, — в край холодных рек и ветров, но там точно никто не будет нас искать.

— Слушайте, дамы, если вы поможете нам проникнуть во дворец Боруха и там отыскать одну вещицу, вы можете поехать с нами в… Багдад. А если не хотите, я дам вам денег, вы наймёте охрану и сможете уехать в Киммерию.

Прежде, чем Фатима успеха чихнуть, Ануш сказала:

— Я согласна! — и посмотрела на меня влюблёнными глазами. С другой стороны костра стоял и влюблёнными глазами смотрел на девушку, которую я забыла отпустить, Алладин.

— Как зовут тебя, о пери?! — хриплым голосом сказал он.

— Кого? — удивилась Фатима.

— Её, пери, — уточнил Алладин.

— Моё имя — Будур, — сказала девица, выбираясь из моей хватки. — А ты-то сам кто?

Надо сказать, что Аграба — город сравнительно маленький, и потому выяснилось, что через сваху Хануму, которая приходится Марьям, матери Алладина, троюродной сестрой, а Фатиме — внучатой племянницей, все они как бы родственники. Алладин мигом стал называть Фатиму «тётушкой», а Будур и Ануш — «сестричками». Хотя его пламенные взгляды, обращённые к «сестре Будур» могли бы растопить гранит. Он сразу загорелся идеей поехать в Киммерию, но сказал, что ему сначала надо меня кое-куда сопроводить, а потом он будет свободен от данного слова, и посвятит всю жизнь своим новоприобретенным родственницам. Мне захотелось освободить его от слова немедленно! Трепач. В душе я уже сочувствовала магрибскому колдуну, которому придётся иметь дело с этим болтуном и вруном. Понятно, почему он захотел замуровать его в пещере навсегда.

Тем временем, ночь вступила в свои права, и стало холодно. Мы жались к костру. Завтра мне предстояло большое дело, и я внимательно слушала рассказы Ануш, которая на удивление толково излагала план дворца, перечисляла время и места разводов караула, сообщала данные о численности гарнизона. Шпионка высшего класса — всё на память шпарит. И так я увлеклась рассказом, Фатима — птичками, Алладин и Будур — друг другом, что пропустила важную вещь.

Прямо передо мной, за спиной Ануш стояла красивая девушка, абсолютно голая и улыбалась. Алладин, увидев её, так побледнел, что я испугалась повторения обморока. Но нет, парень удержался:

— Гуль! — прошептал он, а потом сказал странную фразу: «Ля иллаха иль Аллах», и вот тут-то всё и началось.