Наследница Ильи Муромца

Глава 5. Русалкина честь: ни выпить, ни съесть

В моём мире «мурмолка» — это средневековая русская шапчонка. Простая. Под шлем надеть, или быстро нацепить, чтобы за хлебом сбегать. А тут, видно, это что-то другое… Опять же, цыгане у нас — просто люди, со своим языком и манерами, но люди же, не черти.

— Кто это тут «мурмолка», а? — чертёнок с гитарой взбеленился. — Кэлдэрары мы! Древний народ, древнее самих гор!

Кэлдэрары! Точно! Румынские рома. В переводе — «котельщики», то есть те, кто чинит и клепает котлы. Или, может, потому, что кэлдэрары варили свою еду в огромных котлах — на весь табор, и возили с собой эти древние котлы чуть ли не столетиями, и были они у них и кухней, и медицинским учреждением, и акушерской помощью, и похорошшым бюро, и чего там только не придумаешь. Говорят, в котлах кэлдэрары парили больных детей, прогревали их, после чего дети никогда не болели, но я думаю, что это всё чепуха и просто россказни каких-то любителей хоррора в стиле Стивена Кинга. Кем бы ни были кэлдэрары в нашем мире (моём, то есть, нормальном мире), но совершенно точно — не чертями. Я бы поверила в вампиров ещё, или оборотней, но это…

— Не кричи, котельщик, я тебя знаю, — осадила чертёнка Баба Яга. — Тебя как звать, и кто послал?

— Сэрвом кличут, — послушно ответил тот. — А послал меня барон наш, Заргар Шоколад, чтобы я, значит, дань с торгового каравана взял.

— Ты торговцев где видишь? — спросила бабка ласково. — Ослеп совсем, ром? Где товары? Где вьюки?

— А вот в кибитке что?! Рома не проведёшь!

— Этим мы с тобой с радостью поделимся. Как тебя там… Орара? Озера? Оруля? Вылезь-ка, красавица!

Из кибитки высунулась ханская жена:

— Орон! Меня звать Орон!

Я высунула нос из-за кибитки, а с другой стороны высунулся козёл: любопытно же. Не знаю, что увидел рогатый, а я заметила, с каким восторгом пялится чёрт на ханскую жену.

— И что это вы хотите у меня забрать, чтобы отдать? Детей, что ли, а? — скандалила Орон.

— Красивая, и характер хороший, — прошептал чёрт. И добавил:

— А детей-то много?

— Трое, чёрт лохматый! Дочки все, да ещё и близнецы! — зарыдала Орон и улезла в кибитку.

— Ух ты, — восторженно присвистнул чёрт, — сразу по трое рожает! Да ещё и девчонок! Да я с такой женой сразу бы богатым стал! Ну не сразу, лет через пятнадцать-двадцать, но что кэлдэрару двадцать лет?

— Так я за тебя и вышла, — прокричала Орон из-за занавески, — от горшка — два вершка, рога, хвост, да детский понос!

Я даже присела, так грубо это прозвучало, но Сэрв хмыкнул, достал гитару, сыграл несколько аккордов, и вокруг него завертелось пыльное облако. А когда оно улеглось, перед нами стоял смуглый красавец вполне человеческого роста, даже повыше среднего: чёрные кудри — волнами, глаза — как агаты, стройный, гибкий… даже я залюбовалась.

— А теперь выйдешь, красавица? — и пальцами прищёлкнул. — Монисто подарю, если посмотришь!

Жадная Орон выглянула из кибитки, и мгновенно зарделась: вот уж точно она таких парней не видела у себя в стойбище. Чёрт обманывать не стал — достал из воздуха связку монеток, нанизанных на цепочку, кинул в направлении кибитки. Цепкая девичья ручонка метнулась в воздухе и поймала ожерелье.

— Ах, — восхитился Сэрв, — ловка, как гадалка, быстра, как базарная умелица! Наша девка! Моей будет! Так согласна?

Орон кивнула.

— Дурища, спроси, сколько у него ещё жён есть! — всплеснула бабка руками.

— А какая разница? — спросила Орон. — У моего мужа я восемнадцатой была. Это он врал всем, что четвёртой. Он же с женой как разводился — сразу новую брал, но и старую оставлял. А здесь… ну, какая, чёрт? Какой женой я у тебя буду?

— Третьей, — улыбнулся Сэрв, — а с девчонками коль приходишь, станешь первой — у моих первых жён детей нет ещё. Главной станешь у моего очага, так-то.

Меня немного затошнило: то ли от аира, то ли от простоты, с какой жители этого мира решали свои семейные проблемы. Людей продавали и покупали, дарили и выменивали, жизнь ценилась в миску похлёбки из проросшей пшеницы, а смерть принималась так же легко, как насморк… Да как так-то?

— Эй, кийну, а сколько у человека жизней?

Полулис наклонился ко мне с козла и посмотрел как на сумасшедшую:

— Одна.

— А почему вы смерти не боитесь?

— А чего её бояться? Пока я жив — её нет, она придёт — меня не будет. Мы не встретимся никогда. Разве что на краткий миг. Но, говорят, она такая красотка, что не жалко и обняться с ней. Для женщин, понятно, — красавец. Высокий, светловолосый, глаза цвета неба, руки мягкие, голос добрый… Подарит тебе ромашку, да и всё. Превратится душа твоя в пташку и улетит высоко-высоко. Или в искорку. Или в травинку.

— Фу! Нет, я уж лучше подольше поживу… — пока болтала с кийну, чуть не пропустила важный момент: бабка о чём-то договаривалась с чёртом. То есть с кэлдэраром. Хотя наши кэлдэрары — это совсем не то, что тут. Хотя немного похожи. Хотя и не совсем. Запуталась я! Надо послушать, о чём они говорят. Я навострила круглое пушистое ухо: медведи только видят плохо, а слышат очень хорошо. Надеюсь, бабка затребовала за скандальную Орон выкуп…

— А завтра с утра и двинемся в путь, — вещал Сэрв-чёрт. — Как раз время собраться будет.

Куда это он собрался собираться? Не с нами же?!

Яга кивнула:

— Жён своих в кибитку посади, сам верхами поедешь.

Аа-а-а, нет! Наш караван пополнится ещё тремя недотыкомками! А зачем кэлдэрару с нами? Бабка продолжила:

— И вот как доедем до Усть-Соколинска, ты вбок возьмёшь, там через десять вёрст пастбища ничейные. Вот табор и ставь.

— Да, давно я о своём таборе-то мечтал, — промурлыкал Сэрв, закинул гитару за спину, и кивнул. — И раз вы мечту мою приблизили, то окажу вам наше кэлдэрарское гостеприимство: раскинете шатры между табором и озером. Вечером у костра споём, поедим жареного мяска да вина выпьем. Утром — в путь.

Мяска! Мяска! Жрать!!! О, как же я была голодна, а тут ещё чёрт этот растравил меня мыслями о еде! И еле сдерживаясь, я потрусила вслед за головными всадниками, думая только о том, как буду обгладывать чью-то кость или мосол. Рррр….

У озера и вправду раскинулся табор. Большой! Цыганок в цветастых юбках сновало не менье сотни, везде бегали голые смуглые дети, подростки предлагали погадать (всем, кроме меня). Цыгане в ярких рубашках и кожаных жилетках стояли, похлопывая по голенищам сапог кнутовищами. Невдалеке паслись кони — тоже голов сорок, не меньше, и наверняка все — краденые. Ночь спустилась быстро, и в центре табора уже горел большой костёр. Нам представили Заргару, барону табора, и он одобрил и Орон, и её дочек, а меня долго трепал по загривку и уговаривал сплясать: пришлось подчиниться.

Когда все уже изрядно напились, я спустилась к озеру и присела на брёвнышко. Несмотря на солидный кус мяса в желудке, живот всё так же подводило от голода, и надо было хотя бы попить, чтобы утихомирить это ощущение. Спустившись к самому обрезу воды, я было опустила в воду лапу — не умею я лакать, ну! — и замерла, услышав голоса. Говорили голоса с присвистом и шипением.

— Когда-с-с-с заснут-с-с-с-с?

— С-с-с-коро-с-с-с…

На плававшем у берега бревне сидели две девицы из табора. На обеих были только юбки, и они занимались тем, что расчёсывали свои волосы. У той, что сидела ко мне лицом, был гребень из голубого стекла, который мягко отблескивал в лучах луны. Лицо девушки было так прекрасно, как могут быть только мадонны Рафаэля. У второй гребень был попроще, деревянный. Сидела она ко мне спиной, и лица было не видно. Расчесав роскошную чёрную гриву волос, девушка перекинула её наперёд, и стала плести косу: и тут я с ужасом увидела, что спины у неё нет вовсе! Дырка, в которой виднеется чёрный позвоночник, да зелёные небьющиеся лёгкие, почти уже сгнившие, прилипшие к потрескавшимся рёбрам.

— Дай с-с-свой гребень-с-с-с, -сказала полоспинная другой, красивой. Та протянула стеклянный гребень, и как только выпустила его из рук, как сразу кожа на её лице пошла пятнами и трещинами, облезла, обнажив кости черепа, губы вздулись и вздёрнулись, и я увидела, как по жёлтым зубам пробежала длинная серая сколопендра. У второй же наоборот: кожа на спине затянула дыру, порозовела, стала атласной и сияющей.

— Доставим четверых Водяному царю — бабу с детишками — получим второй гребень-с-с-с-с, — сказала первая, уже не такая красивая, как пару минут назад. Я даже забыла, как пить. То есть, они хотят утопить дурочку-Орон и её малышек, которых я даже не видела, чтобы оставаться красивыми и топить случайных путников? Этак людей на земле не останется, с такими замашками! Что делать с утоплениицами — а это были именно они, я точно знала, читала в детстве сказку про золотой гребень, — я не знала. Вы бы что сделали? Кинуться? Нырнут, и не видали их. Надо рассказать Яге! Дождавшись, пока цыганки-русалки нырнут в озеро, я со всех лап поспешила в табор. Там у костра сидел Сэрв-чёрт и баюкал двух малышек, а третью кормила Орон. Смотри ты, прямо идеальная семья! Только вот скоро четверо из пяти станут трупами, а пятый и живым никогда не был.

Бабка спала под кустом, положив под голову чьи-то сапоги. От сапог пованивало:

— Яга, вставай! — зашипела я. — Вставай, старая!

— Чего тебе? — бабка была спросонья, потому забыла, видно, что надо притворяться, мол, не понимает она моей речи. — Чего тебе не спится?

Пришлось шёпотом вкратце пересказывать разговор русалок. Яга до последнего мне не верила, пока я не додумалась упомянуть голубой гребень. Тут она нахмурилась, вскочила, топнула ногой со злости и полезла в седельную суму.

— Вот! — она достала большую склянку с серым порошком. — Пепел разрыв-травы. Не только железо рвёт, а и чары разрушает….

И как высыпала мне всю банку на спину!

— Эй! — шёпотом крикнула я. — Ты чего?

— Молчи, чучело! Нам твоя медвежесть теперь на руку. Беги по всему табору, по всем закоулкам, да аккуратно везде встряхивайся. Не сильно, чтоб порошка хватило, но тщательно. Потом ко мне придёшь, — и она высыпала остатки прямо на свою седую голову, а потом отряхнулась, как собака.

Опа! Сапоги, на которых так уютно почивала Яга, оказались кучкой сухого коровьего навоза. Вот, откуда дух-то! Смеясь по-медвежьи, я неуклюжим галопом промчалась по табору. Костры оказались потухшими сто лет назад пятнами пепла, цыганки — кучами прелого сена, цыгане — старыми сухими деревьями, кони — клочьями тумана, запутавшимися в траве, а пострелята — камнями, сложенными в кучки. Сэрва я оставила напоследок: встала перед костром, да как встряхнусь! От его кибитки остались только мокрые прутья древнего шалаша, от жён — два старых соломенных матраса, насквозь гнилых. Сам чёрт не изменился нисколько, как и Орон, и дети, да и костёр горел по-прежнему ярко. На шее у чёрта вместо огромного золотого креста, который я приметила ещё вечером, болталась чёрная палочка на конском волосе.

— Что за дьявол, моего папу?! — возмутился было Сэрв, но оглянулся вокруг и замолчал. Потом посмотрел на палочку и сдёрнул её с шеи:

— Обманули, люди! Меня, рома, обманули! Ай-вэй! Проклятые водяницы!

Баба Яга язвительно смотрела, как убивается цыган: и то — жён нет, табора нет, коня и того нет — стоит вместо него соломенное чучелко. Смолой намазанное. И штаны у цыгана в промежности, где он «скакал» на коняшке — тоже все в смоле. Хорошо, что чёрные — не так видно.

— Что, доигрался? Тебя Водяной царь, небось, послал путников заманить?

— Да нет же, нет, баба! — чуть не плакал чёрт. — Был тут табор, и барон был, я с детства помню!

— Сколько же лет ты тут, касатик? — спросила Баба Яга, прищурясь.

— Без малого двадцать, — прошептал Сэрв. — Двадцать лет я думал, что у меня есть семья, думал, что дом — полная чаша, а выходит — путников губил, а сам в мороке жил. Если бы не Орон…

Он посмотрел на ханскую жену — не вру! — с любовью. Когда успел влюбиться — не понимаю. И почему вообще чёрт влюбился? Дичь. Я поскребла задней лапой пузо, облизала когти и тщательно вычесала спину. Не в пепле же ходить, честное слово. А в озеро я не полезу даже за прямой билет домой.

Начали просыпаться и остальные мои спутники, только кийну не было: козёл пришёл, пуча жёлтые сатанинские глаза, а кийну не было.

— Он на охоту пошёл, — пояснил дед-басурманин. — Ему же тоже есть надо, а человеческую еду он не ест. Мышкует.

Ой, а я тоже не ела, получается, раз в животе урчит? Смотреть на остатки «пира» не хотелось, мало ли что я там съела. Хорошо, если просто тряпки, а не что похуже. Рыбу, опять же, я ловить не пойду. В темноте никаких растений не увижу. Как быть? Я отошла в кусты, чтобы не пугать остальных, занятых обсуждением событий, урчанием живота, и начала думать. Что едят медведи, кроме мёда и ягод? Муравьёв. Жуков. Мясо. Рыбу. Птицу, если добудут. По сказкам судя — репу и хлеб.

— Слышь, медведь, хочешь есть? — передо мной стоял абсолютно белый, даже какой-то светящийся, лис. Кийну.

— Хочу.

— Вопли твоего живота пугают мне добычу. Пошли, — помахивая хвостом и элегантно вышагивая тонкими ногами в чёрных чулках, кийну побежал вперёд. За ним следом ломилась я. И наконец мы вышли на небольшую полянку, посреди которой стояла избушка. От избушки вкусно пахло.

— Что это?

— Это дом моей матушки, медведь.

— Матушкаа-а-а, — позвал кийну. На пороге выросла высокая фигура красивой пожилой женщины с грустными светлыми глазами и двумя лисьими хвостами на оголовье.

— Матушка, тут медведь-девушка есть хочет, накорми её, пожалуйста…

Женщина молча кивнула, скрылась в домике и тут же вернулась с огромным горшком просяной каши. Никогда я не ела проса, а тут сразу его узнала. Может, потому, что у нас дома в углу стоял просяной веник, на котором долго-долго оставались зёрнышки? Я загребала кашу лапой из горшка, урчала и взвизгивала, а потом долго вылизывала крупинки между пальцев и остатки со дна. Знаете, какой у медведей длинный язык? Полметра, наверное.

— Спасибо, — сказала я. Женщина поняла, но ничего говорить не стала, просто повернулась и ушла. И горшок не забрала. И правильно: дождик вымоет.

— Отец, когда бросил её… в общем, она ушла сюда. И отрезала себе язык и хвост, чтобы разучиться обращаться в лису и говорить по-звериному. Она пришла в стойбище со мной на руках, и меня отец взял, а её прогнал снова. А она надеялась, что человеком он её не прогонит. С тех пор так и живёт тут. Три раза отец приходил просить прощения, когда понял, что натворил. Первый раз она облила его водой. Второй — осыпала горящими углями. Третий — затравила собаками. Каждый раз она меняет тропы сюда, но он всё равно находит. Хорошо, что не нашёл сейчас: в четвёртый раз она хочет напустить на него пчёл, а после такого не выживают.

— Ужас какой, — искренне ответила я.

— Да ладно. Нас, кийну, обычно топят в реке при рождении, а родителей высылают так далеко, как они смогут убежать за сутки: пересекут границу клана — их счастье, не успеют — застрелят из лука. Такие правила.

— Так ведь любовь…

— Какая может быть любовь в таком мире? — хмыкнул кийну. — Любовь — это для слабых телом, сильные — тела покупают и продают.

— Ерунда это всё, — я даже вскипела от возмущения. — Без любви и жить-то на свете незачем.

— Вот и мать моя так считала, и посмотри, что стало с ней. Хватит болтать, пошли уже, скоро рассвет…

Кийну пошёл вперед бодрой рысью, не оглядываясь. А я оглянулась: на крыльце стояла высокая светловолосая женщина и махала платком вслед белому лису. По щекам её текли слёзы. Или мне просто показалось в неверном лунном свете?________________________________________________________________________________________________________Не знаешь, что почитать, пока ждёшь проду? Рекомендую ознакомиться с бояркой, где бывшему успешному герою астрала приходится начинать в отсталом мире всё с самого начала из-за глупого спора с богами. Произведение Кирилла Танковского: "Капитан" (https://author.today/work/377849).