Наследница Ильи Муромца

Глава 9. И на Боруха бывает проруха

Челюсти у нас так и отпали. У Путяты — в прямом смысле слова, и он долго подвязывал её лоскутком. Мы уже достаточно знали Орон, чтобы понимать, что это коварная девчонка, во-первых, уже привязалась к Сэрву, во-вторых, пуще жизни хочет вернуть своих дочерей, в-третьих, знает, что без нас ей этого никогда не сделать. Значит, что-то задумала, вот только мы не знаем, что.

— Орон, деточка, опомнись, — это Баба Яга. То ли вправду поверила, то ли… а, нет, вон, как дёргается уголок рта: старуха вот-вот расхохочется.

— Чего это «опомнись»? Я не какой-нибудь там шлемазл, или вон, египетское племя, — презрительно кивнул на Сэрва Моисей. — Мужчина в самом расцвете сил, Мойша, сын Амрама, да. И богатый, к тому же.

— Ты, девица, не бойся. В беде не останешься, — продолжил Моисей. — Я тут поводил кой-кого по пустыне — миллионов пять человек — так в благодарность поимел свой небольшой гешефт. Хватит ещё нашим правнукам. Правда, пришлось сменить пустыню. Ты мне, кстати, Фамарь напоминаешь. Не родственница Фамари, нет? И хорошо, у той характер скверный был, несмотря на все байки, что про неё рассказывают. Прародительница Ева тоже, знаете ли, не примерного поведения была, и ничего.

Моисей запахнулся в халат:

— Раз уж так вы себя повели, благородно, можно сказать, вот вам бурдюки — наберите воды на дорогу. Бурдюки потом вернёте. Пришлёте с Путятою.

Мы покивали, как болванчики, ошеломленные этой речью, и пока Моисей выковыривал верблюжью колючку из ноги, я подобралась к Орон и спросила:

— Ты что задумала?

— Не могу сказать. Вы идите спокойно, я вас догоню, найду в Магрибе. Будь уверена.

— Ну смотри.

— Не из таких передряг я выбиралась, поляница, — Орон привстала на цыпочки и неожиданно обняла меня. — Если вдруг не выберусь, поклянись, что до того, как расквитаешься с отцом своим, найдёшь моих дочерей и отдашь на воспитание Бабе Яге.

— Клянусь. А только что ж не Сэрву?

Орон заалелась, и призналась:

— Он же чёрт. А ну, как дочек гадать да воровать научит? Стыдно будет перед предками…

— Аргумент. Не волнуйся, я прослежу.

На том и расстались. Пошли дальше попарно, как солдаты на марше, таща бурдюки с водой за «уши». Бабка с Алтынбеком, я — с Сэрвом, а два бурдюка тащил на плечах мертвец Путята, судя по имени — бывший русский богатырь. Орон же и кийну прогуливались, на правах младших, взад-вперёд, гоняясь за юркими песчаными ящерицами и пугая друг друга скорпионами.

— Тяжёлый, гад, — пропыхтел Сэрв. — Дай-ка я поколдую!

Он помахал руками, сложно складывая пальцы и попутно объясняя, что делает бурдюки легче пёрышка. Что сказать: у него получилось даже лучше, чем ожидалось. Мы стали свидетелями волшебного зрелища: в рассветное розовое небо улетали чёрными тучками четыре наполненных бурдюка водой, один из которых планировал довольно низко — на нём висел, уцепившись костлявыми пальцами за мокрые бурдючьи бока, верный Путята.

— Бежим! — закричала я, и мы понеслись в ту сторону, куда лёгкий ветерок пустыни уносил наши надежды добраться до проклятого города Магриб, который я лично уже ненавидела всей душой. Мы бежали, и бежали, и бежали — уже и дух выходил вон, и бабка отстала, и лёгкий Алтынбек упал, подвернув ногу, а мы всё бежали… Пока, наконец, не добежали до купы деревьев, на которых висели приличных таких размеров апельсины. В кроне одного дерева и запутался верный Путята вместе с бурдюком. Бурдюк терял летучесть, и медленно спускался к земле, как усталый дирижабль.

— Апельсины! — сказал Сэрв и протянул было руку к плодам, но я шлёпнула его по костяшкам. Он взвыл.

— Забыл, где мы? Тут вечно от груш уши растут, а от яблок — носы. Это же Аравия!

— А от апельсинов что? — спросил Алтынбек. Я честно хотела схохмить, но, повернувшись, убедилась, что дед-басурманин справился с этим без моей помощи. Видимо, оголодав, или от любопытства (откуда у степняков — апельсины?), он схомячил-таки пару плодов. И, судя по всему, апельсины были с сюрпризом, потому что сверху Алтынбек продолжил оставаться Алтынбеком, а ниже пояса он гарцевал сухощавым конским делом степняка: мохнатые бабки, шерстяной круп, высоко поднятый длинный чёрный хвост с очевидно подрезанной репицей. Красавчик-конь!

В общем, ответ не понадобился. Алтынбек встал на дыбы, закрутился вокруг себя, охая, причитая и бия копытами воздух.

— Не волнуйся, через недельку сойдёт, — густым басом сказал солидный мужик с окладистой чёрной бородой с седыми прядями. Одет был мужик не по погоде, странно: в свитер, как у советских геологов, шерстяные штаны и кожаные постолы. Он меланхолично дожёвывал апельсин.

— А ты кто, любезный? — с нервом в голосе поинтересовалась у него Баба Яга.

— Кто, кто… козёл в пальто, — нелюбезно ответил незнакомец, кося на меня жёлтым дьявольским глазом. Зрачок в глазу был вертикальный и прямоугольный.

— Не врёт, — сообщила я бабке, стараясь не потерять голову. Что за манера в этой местности кого-то во что-то превращать? Ответ, впрочем, опять не понадобился, потому что на нас, из-за апельсиновых деревьев, улюлюкая и подвывая вывалилась толпа воинов в шароварах, тюрбанах и загнутых туфлях. Они размахивали саблями, которые лично мне показались вполне настоящими и очень острыми.

Степной кентавр вырвался вперед и всем своим видом показал нападавшим, что затопчет их всех копытами, не имея никакого холодного и огнестрельного оружия.

— Куда, дурень?! — кинулась за ним Яга. — Зарубят же, старый пень!

Сэрв тоже был готов прийти на помощь, отломав от ближайшего апельсинового дерева ветку-дубинку, да и мелкий кийну ощерился не хуже пса. Путята просто стоял рядом с бурдюком, не выражая никаких эмоций: их у него и не было. Я же просто ждала, когда сарацины — а это были точно сарацины — подберутся поближе, и тогда я их придушу по одному.

Но душить не пришлось. При виде кентавра храбрые воины пали на колени, уткнулись лбом в землю и начали колотиться об эту самую землю лбом и подвывать.

— Не иначе, они тебя за бога приняли, — пошутила я, глядя на обалдевшего Алтынбека. Вот уж на кого, а на бога он не был похож нисколько. Разве что на демона-переростка, обзаведшегося второй парой ног с копытами.

— Э, да тут другое, — бабка подошла к ближайшему сарацину и начала… обнюхивать его.

— Яга, ты чего? — всполошился Сэрв.

— Не мешай, — отмахнулась бабка. И вдруг схватила сарацина за тюрбан, и сдёрнула его прочь. Пот плотной грязной тканью оказалось нечто, напоминавшее серо-розовую тюбетейку в складочку. Бабка подула на неё, и складочки начали расправляться, становясь большими ушами. Серыми снаружи и розовыми внутри. Яга довольно кивнула и, подойдя к сарацину сзади, отвесила ему смачный увесистый пинок. Несчастный пискнул, дёрнул задом, и вдруг из прорехи в штанах высунулся и распрямился как отпущенная пружина длинный розовый хвост в коричневых пятнах.

— Это крысы! — победно заявила бабка. — Они коней боятся, потому что те, если их поймают, едят. Только косточки хрустят.

Алтынбек скривился и отступил на пару шагов.

— И что, что крысы? — обиделся пнутый сарацин, вставая и расправляя шаровары. — Были крысы, стали люди. Хозяин нас месяц собирал, прежде чем апельсинами накормить. Отборные воины крысиного войска, самые крупные и зубастые бойцы, никому больше полугода нет!

И бросил остальным:

— Поднимайтесь!

На пару минут вокруг нас свершалось преображение: слетали тюрбаны, хлестали по воздуху хвосты, щерились чёрные глаза без зрачков, а кое у кого — и красные, носы жадно вдыхали воздух и дёргались совершенно по-крысиному.

— Зачем вы зашли в сад султана Аграбы? — спросил главный крыс.

— Аграбы? — Сэрв явно расстроился. — Мы же в Магриб шли.

— А почему мы туда не дошли, а, колдун-недоучка? — съязвила бабка. — Не потому ли, что некий мурмолка решил показать своё великое умение портить всё, к чему ни прикоснётся, а?

— Не без греха, — признался Сэрв. — Только от Аграбы до Магриба — неделя пути пешком. Что шли, то и зря.

— А вы идите сейчас к султану. Он вас накормит, напоит. Расскажете ему свою историю, так ещё и приютит, пока не отдохнёте, а там и в путь! — предложил крыс.

— Щас! — вызверилась Яга. — Мы только порог переступим вашего городишки, как нас тут же схватят и казнят.

— Да нет, нет! — замахал лапами крыс. — Султан уже всех казнил, кого мог. Теперь вот животных в людей превращает. Но казнил справедливо — они ему скучные истории рассказывали, до которых султан Борух большой охотник. А вы расскажите хорошую, и он вас пощадит и наградит!

— А то я султанов не знаю… — разворчалась бабка.

— А откуда тебе их знать-то? — спросила я. — На Руси султанов отродясь не водилось.

— Что султан, что царь, что князь — из одного гнезда выходят, одним кормом питаются, одни песни поют, — ответил за Ягу Алтынбек.

— Вашей безопасности порукой моя честь, — сказал крыс.

— Крысиная? — Сэрв умел язвить не хуже Яги.

— Воинская, ты, штафирка! — крыс схватился было за саблю, но вспомнил, что уже, вроде как, сдался.

— Мы тебе верим, — сказала я. — И ты прав: мы голые, голодные, заблудившиеся путники. Мы пойдём с тобой.

— Отлично! — крыс засуетился, выстраивая колонну, а я подошла к Путяте.

— Слушай, друг, — я шептала тихо-тихо, чтобы неу слышали чуткие крысиные уши, — оставайся тут, спрячься за деревом вместе с бурдюком. Если что пойдёт не так, я приду. Жди, не спи… а, да, тебе же не надо спать. Никуда не уходи!

Путята молча кивнул.

Удивительно, но отсутствия мертвеца никто не заметил. Крысы шли впереди попарно, чтобы процессия наша походила не на конвой, а на почётный караул. Следом шла я в неописуемой бабкиной рванине, потом — кийну в красном плаще на голое тело и мрачный Сэрв, а сзади гарцевал сильно стесняющийся новообретённых конских причиндалов Алтынбек.

— Слушайте, — обратилась я к ближайшему крысу, — а почему вашего султана зовут Борух? Это же не арабское имя.

Крыс тут же встал рядом со мной, приноровился к шагу, вострепетал ушами, и начал:

— Это великая и поучительная история, о прекрасная воительница! Склони свой слух к моему недостойному гласу, и слушай! Было это давно, в некоей крепости в отдалённой провинции Аравии жил-поживал знаменитый царевич Зу-Язан, который родился от нубийской невольницы-колдуньи и султана тех мест. Был Зу-Язан могуч: он победил царя демонов и женился на шести девах, чей стан был подобен иве, а лик — луне. Шесть лун поочерёдно восходили над ложен Зу-Язана, а иногда и все сразу, но ни одна из них не породила месяца. Очень печалился Зу-Язан, пока наконец не пришёл к нему некий магрибский колдун. «О, царь, — сказал колдун, — спокойно прогони всех своих жён, а сам возьми в жёны мою дочь, и она подарит тебе наследника». Царю Зу-Язану жалко было отдавать жён, но он сказал всем «талак-талак-талак», что значит — «мы разведены», и отдал их в жёны своим военачальникам и советникам. А сам женился на дочери колдуна: чёрной от солнца, кривой, страшной. Через положенное время дочь колдуна родила сына, и царь Зу-Язан, найдя молочную кормилицу, повелел утопить свою жену, дабы она больше не оскорбляла его взор…

— Какой добрый и мудрый человек! — воскликнула я. Как вы понимаете, двух вёдер было бы недостаточно, чтобы вместить весь яд из этой фразы. Но крыс не понял.

— Воистину! Как ты права, драгоценнейшая! Так я продолжаю. Колдун, узнав о смерти любимой дочери, разгневался, и навёл безумие на кормилицу, и та убежала в пустыню, унося младенца. Так в своё время поступила и мать Зу-Язана, но с другой целью — убить сына. И если бы не волчица, вскормившая…, но это уже другая история. Вернёмся же на пути праведные! Кормилица же та была из рода йехудов, которых называют ещё иудеями, и отнесла младенца в их становище. «Кто это? — спросил её глава рода, именем Ибрахим (а по-вашему — Авраам). — Откуда взяла ты младенца, нечестивая?» Помрачившаяся ответила: «Была замужней женой, родила двух сыновей, один умер, а второй — вот он». «Но младенец не обрезан, точно ли он племени йехудова?» «Точно, ведь я мать его!» А надобно знать, что у йехудов, народа мудрого сильне прочих, род ведётся по матери, потому что кто отец — ещё неизвестно, а мать уж нипочём не спутаешь.

— В этом что-то есть, — пробормотала я, слушая крыса. История начала меня понемногу затягивать.

— Я продолжу, о превосходнейшая! Так вот, правитель повелел обрезать младенца и нарек его именем Борух, что означает «благословенный», ибо мать его — а Ибрахим думал, что кормилица Боруха — его мать, — ибо мать его прошла невредимой сквозь пустыню с грудным младенцем, без воды и пищи. Так Борух рос среди йехудов, думая, что он один из них. Когда мальчику сравнялось четырнадцать лет, и он начал уже подумывать о женитьбе, в ночь перед Праздником Кущей, когда все йехуды покидают свои дома, чтобы уединиться с мыслями под сенью ветвей садов, явился магрибский колдун. И Ибрахим думал, что Борух с матерью своей, а та думала, что Борух слушает поучения Ибрахима, а на самом деле, мальчика увлёк в тайное место колдун. Он раскрыл ему тайну его рождения, но не всю: колдун поведал Боруху, что тот был украден у знатного человека той, что называла себя матерью Боруха. И тем лишила его богатства и знатности, бесчисленных стад и дворцов, пышного гарема и родовых садов. Возопил Борух и разодрал на себе одежды, и в помрачении ума убежал в пустыню, проклиная мать свою.

Но и там настиг его колдун, и убедил, что для того, чтобы получить наследство, должен Борух убить своего дядю, которого зовут Зу-Язан, и который обманом захватил богатства своего брата и женился на его жене. Борух поддался на льстивые речи и…

— А вот там что впереди, не Аграба ли? — вклинилась я в речи крыса. — Минут через сорок дойдем. Тебе придётся поторопиться, о медоречивый.

— Всё- всё, заканчиваю… Борух поддался на льстивые речи и пошёл убивать того, кого считал своим дядей, и кто на самом деле был его отцом. Три дня выслеживал Борух Зу-Язана и наконец на третий день, когда царь поехал охотится, Борух заманил его в ущелье, подражая крикам раненой горной серны. Встав перед Зу-Язаном, он хотел сказать обвинительную речь и прикончить царя, но не учёл одного: молодой Борух был на одно лицо с молодым же Зу-Язаном. И царь, увидев то, обмочился от счастья и воскликнул…

— Что сделал царь? — хохот так и рвался из меня.

— Обмочился. Это бывает от счастья, — укоризненно покачал головой крыс. — Ты, о могучая, видно, никогда не была счастливой. Так вот, Зу-Язан обмочился и упал навзничь. И тогда Борух подошёл ближе, и увидел, что они с царём похожи весьма. И тогда он тоже испустил воду, и упал без сознания.

— Картина маслом… Лежат оба, в мокрых штанах.

Крыс проигнорировал иронию, потому что городские ворота маячили уже совсем близко.

— Так их и нашли, и привели в чувство розовой водой, и они обнялись и были счастливы весьма. А магрибского колдуна Зу-Язан нашёл и повесил на первом суку. После же смерти царя Борух, который так и не сменил имени в честь той, что хоть и похитила его, но вырастила и выкормила, основал город Аграбу, к которому, о великая, мы сейчас и подходим…

— Аа-а-аграбаа-а-а! — раздался крик с башни. — Путники, вы входите в Аа-а-аграбу-у-у-у!

— Да мы, мол, без тебя не знаем, — пробурчала Яга. — Умник.

Но никуда мы не вошли, потому что ворота, кованные из золота и меди, оказались намертво заперты. Из маленького окошечка, прорезанного в створке, глядел хитрый карий глаз.

— Фиг вам, а не Аграба! — захихикал невидимый сторож. — О вас уже доложили. Идите в обход, шаромыжники!

И в окошечко просунулось дуло пищали — первого огнестрельного оружия, которое я видела в этом мире. И, возможно, последнего, потому что ствол уперся прямо мне в грудь: хитрые крысы разбежались в стороны при первых звуках голоса.

— Здрасьте, — единственное, что я додумалась сказать. И грянул гром.