Медвежьи лапы не предназначены для долгих переходов по дороге. Подушечки пальцев потрескались и болели, ладошки саднили, пустой живот болтался туда-сюда как пустой верблюжий горб. И постоянно хотелось пить. И чего мне не сиделось в библиотеке? На кой-чёрт мне нужна была эта куртка? Пусть бы подавился ею гопник пучеглазый! Я оглянулась по сторонам: дед Алтынбек дрыхнет в седле, на коне, покрытом клочьями чёрной зимней шерсти, мерно трусит рядом с кибиткой чёрт в цыганском обличье и треплется с Орон, обиженный мальчишка-кийну уехал к Бабе Яге вперёд и что-то ей напевает, а она улыбается и кивает ему. А сзади обоза плетусь я, всё больше отставая от пегого хвоста басурманской лошади. И не крикнешь же, не позовёшь: и дети проснутся, заплачут, и лошади понесут.
И тут, на счастье, Яга подняла руку, как командир спецназа, мол, ша. Стоим. Все замерли. На ухо мне села цикада, и я бы её сожрала, но не успела:
— Город впереди, — тихо сказала Яга.
— Нету тут никакого города. Морок — да, не город, — тоном эксперта заявил Сэрв. — Я уж знаю.
— Ты двадцать лет с головешками горелыми обнимался, рыбу сырую ел, да водоросли. Молчи уж, — отрезала бабка. — Вижу, какой это город. Как знала: повстречаешь мурмолку — быть беде!
Только Сэрв попытался что-то возразить, как заговорил Алтынбек. И сказал всего два слова:
— Город Грехов.
Да ладно! Это мы шли, шли по Руси-матушке, и набрели на Син-сити?! И ка-ак сейчас выскочит из кустов Брюс Уиллис, да ка-ак треснет Мики Рурка по кумполу! Эй, а чего все приуныли-то?
Кийну подъехал на козле, зашептал мне:
— Плохой это город, очень плохой. Там каждый второй — убийца, каждый первый — вор. Есть там ничего нельзя — отравят, пить — нельзя. В простыне — иглы отравленные, коней сведут и продадут в ту же ночь. С кого — шкуру сдерут, да на тронную обивку пустят. Кого — на мясо освежуют, продадут местным людоедам. Мужиков покрепче отправят в каменоломни, старика со старухой наших — потешать публику в гладиаторском цирке… Ты поживёшь ещё, наверное. Будешь в клетке сидеть, народ веселить.
— А ты?
— А меня распнут, как противный всякому закону плод союза лисы и человека.
— Так давайте объедем этот город!
— Не всё так просто. У города этого нет места. Как и бродячий Город Света Авалон, как морской город Тир-на-Ногт, Город Грехов бродит с места на место. Если уж он перед тобой появился — всё. Можешь ехать в любую сторону, всё равно будешь приближаться к Городу, пока не въедешь внутрь. А там — ибо нож, либо яд, либо рабский рынок.
— И что, никак нельзя спастись?
— Да можно… Рассмешить надо местного правителя, Давиула. Но, видишь ли, он слеп и глух, а пищу ему разжёвывают и кладут в рот специально обученные рабы. Травятся, конечно, штук по сто в год, зато Давиул уже лет двести царствует.
— Да, задачка.
— Баба Яга, может, что придумает. Моя смекалка тут не работает. Да и боюсь я до ужаса.
А бабка, кажется, и вправду смекнула, что делать: мы недавно проезжали деревеньку одну, так Яга туда галопом Алтынбека отправила, отсыпав ему из мешочка знатно денежек. Ороново, небось, приданое. Потом кийну позвала, пошептались они, и он в лес побежал. Потом позвала Орон. Та всплакнула, но покорилась, ушла куда-то со своим цыганом. А ко мне бабка сама подошла.
— Удачно, — говорит, — что ты у нас давно не стриглась.
— Что за шутки, дама преклонного возраста? — ответила я, обидевшись.
— Никаких шуток. Видишь — речка.
— Ну вижу. Ручей.
— Пойди, вымойся очень тщательно, встряхнись, чтобы шкуру просушить, — и назад.
Делать больше вот сейчас нечего! Нас тащит в Город Грехов, а я мыться иду. Это зачем? Чтобы шкуру подороже продать, когда меня с неё снимут кривым охотничьим ножом, возможно даже заживо? Логично, что. И я, конечно, вымылась. Я плескалась и полоскалась, вымывая из себя пепел разрыв-травы, вонь русалочьего озера и пыль дорог. Я чистила уши и даже зубы, жуя палочку дикой яблони, найденной неподалёку. Я съела три больших птичьих яйца, наверное, лебединых. Если так — прошу простить, лебеди. Нашла мяту и натёрла ею подмышки. Всё, красотка!
Яга тоже оценила, велела мне присесть чистой попой на чистую травку, и намазала все подушечки лам барсучьим жиром из баночки, и велела сохнуть. Тем временем прискакал Алтынбек, везя какие-то тюки и шест с сотней ленточек на нём. Вернулись цыган и ханская жена. Но в каком виде?! Не знаю, как он уж там колдовал, только волосы Орон, и так чёрные, стали ещё чернее, губы заалели, на ней появилась пышная цветастая юбка и алая блузка, а на шее — штук двадцать монисто, под стать бесчисленным браслетам на руках. Ушла в лес степнячка, вернулась — ромала.
— Ай-нанэ-нанэ… — изумлённо прошептала Яга. — Ты, мурмолка, справился даже лучше, чем я думала. Ступай, поколдуй над девчонками.
И цыган послушно полез в кибитку. Вытащил оттуда спящих, запеленутых в тряпки новорожденных девочек, заплясал, забегал вокруг них с гитарой, пару раз крикнул гортанно: глядь! — вместо детей лежат на траве три брёвнышка с грубо вырезанными глазами и ртом. Чисто семейные идолы, домовые, что избу берегут. Орон их бережно подняла, и уложила в кибитку — глаза её были полны слёз, но она не плакала. Видно было, что Сэрв потратил кучу времени, чтобы навести такие густые дымные тени на это кукольное личико, так куда там плакать? Во все времена женщины душили в себе чувства, чтобы макияж не портить. И эта не была исключением.
Тем временем бабка с Алтынбеком разбирали тюки. В них оказались всякого сорта ткани: дорогой хорезмский шёлк (откуда я знаю-то?!), бархат скарлатный, то бишь — алый, синий, пурпурный, жёлтый и зелёный. Ситец в цветочек для рубах, синий сатин — для сарафанов, батист для белья да холсты для мешков. Тесьма всякого рода — мотками. И ленты, конечно, да ещё полведра бубенцов да колокольчиков, что гавкали друг на друга беспрестанно.
— Ну что, девица-поляница, пришло время принарядиться! — Баба Яга нахлобучила мне на голову видавший виды детский картуз, подпоясала красной верёвкой с кистями, а на шею платок повязала — пёстрый, яркий.
— Вот, теперь будешь ты у нас медведь балаганный, именем Потап.
— Так я же девушка!
— Ты вниз-то посмотри, девушка! Это ты внутри девушка, а снаружи — медведь молодой. Так что привыкай к картузу и имени…
— Баб, баб… Яга!
— Ну чего тебе?
— А почему балаганный?
— Потому что мы — бродячий балаган. И кибитка в поле чистом — это наш привычный дом. А так-то мы — таланты, но просты и доступны, перед всяким выступить готовы. Хоть спеть, хоть сплясать, хоть неприлично обозвать…
Я поперхнулась палочкой, которую жевала до сих пор:
— Так мы цирк, что ли?
— А что такое, по-твоему, цирк? — спросила Яга. Я ответить не успела. Подошедший Алтынбек дробно рассмеялся, обнажая мелкие жёлтые зубы и наставив на меня свою седую бородку, ответил на вопрос, как он думал, Яги:
— Цирк — это где гладиаторы друг друга мечами рубят, где их зверями травят, да где колесницы гоняют по кругу. А мы — балаган.
Интересное дело, а откуда в средневековой Руси — цирк? Гладиаторы там всякие? Точно, Город Грехов. Фоменковград. Лженаучбург.
— Ы-ы, — сказала я, демонстрируя понимание. Старшее поколение пошло обтягивать кибитку тряпками, мастерить коням попоны да плюмажи, рвать ткань на флаги и вешать их на палки, которые воткнули в кибитку как попало, наподобие китайского уличного театра. В тот момент, когда Алтынбек гримировался в Чингиз-хана, вернулся кийну. И привёл за собой стаю волков, которых бабка срочно отправила мыться, потом расчесала, побрызгала настойкой грецкого ореха, от чего они стали похожи на пятнистых собак, и нацепила на каждого цветной платочек. Волки поворчали, но кийну их быстро утихомирил. Сам он переоделся в костюм обычного деревенского пацана, если в местных деревнях носят плисовые шаровары в зелено-фиолетовую полоску, оранжевые жилетки, да турецкие тапки с вышивкой.
В целом вид мы производили дикий. Бабка собрала совещание:
— Ну что ж… Понятно, кто чем заниматься будет, зря воздух трепать не стану. Единственное, что надо сказать — дева наша, Полина, в медведе уже третьи сутки обретается, начинает в ней прорастать медвежья сущность, так что понапрасну не дразните.
— Ы-ы-ы, — согласилась я.
— Полина у нас танцует, я- на ложках играю, — бабка прищёлкнула двумя обычными липовыми ложками, которыми щи хлебают, как кастаньетами. — Надежды на неё у Давиула нет — медведь тихо танцует, что ж поделаешь. Вот разве Сэрв своими байками его развеселит, да кийну — песнями. Главное же нам — город насквозь пройти. Заходим в ворота северные. Выходим — в южные, заходим в западные — идём в восточные, и наоборот. Если же горох пройти не насквозь, а наискосок, останешься там навсегда. Запомнили?
— Да! Да! — загалдели Сэрв, Орон и Алтынбек, только мы с кийну и козлом многозначительно промолчали.
— И ещё: город стребует с нас свою дань. Какой она будет — никто не знает, Давиул скажет во время аудиенции. Но дань отдать надо, не спорить. Если не отдать, то от этого человека или предмета многие беды в мире приключиться могут.
— Человека? — ахнула я, а остальным, вроде, такое заявление и не в новинку было. Подумаешь, человека в жертву принесли, чепуха какая. Чик по горлу — и в колодец! Меня, конечно, никто не услышал. Баба Яга переодеваться не стала, она и так была весьма колоритна в своих чисто выстиранных обносках, а в целом мы стали напоминать беглецов из дома для скорбных головою. Психушки, то есть. И вот, укрепившись духом, мы двинулись по дороге в Город Грехов. То есть, это нам только так казалось: стоило сделать шаг, как город сам прыгнул нам навстречу и распахнул пасть ворот. Ни стражников, ни таможенников на воротах не было. Да и зачем бы?
Хотя нет: стоял там кто-то, в драной кольчуге, опираясь на кривое копьё.
— Хр-буль-буль, — промямлило существо, и я поняла, что это воин, причём русский, всадник. Да не простой, а княжеский. И плащ был когда-то бархатным, красным. И сапоги не коровьей шкуры — розового сафьяна. Только лицо обтянуто тёмно-серой кожей, да пальцы скелета, вцепившиеся в древко, страшно искалечены. «Зомби», — сразу узнала я.
— Умертвие! — взвизгнула Орон.
— Не-а, — Баба Яга наклонилась, щёлкнула по гнилым, выпяченным зубам, которых никак не хотели прикрывать узкие сухие губы. — Ходячий мертвец.
— Что совой об пень, что пнём по сове, — сказал Сэрв.
— Умертвие, мурмолка ты ходячая, это нетленный труп, который закопан в кургане или в склепе лежит, и ждёт своего часа. Пройдёт мимо путник, особливо ночью, а умертвие его манит, голосами да видениями разными зазывая, — начала ликбез Баба Яга. — В умертвия превращаются сильные колдуны, либо те, чью жизненную силу забрал какой-нибудь амулет, но на теле и остался. Он управляет трупом и не даёт ему портиться и стареть. Слышал байки про закопанный на сотню лет царевен, что не гнили, морщинами не покрывались, а были всё такими же прекрасными, как и в день смерти? Вот это оно. Ходячий же мертвец — простой человек, которого поднял колдун, либо дело несделанное, либо клятва нарушенная. И пока он эту клятву не исполнит, или у колдуна прощения не вымолит, будет по земле бродить. Тебе чего надо, полешка безглазая?
Мертвец перекособочился, достал из-за пазухи пергамент, перевязанный лентой и с сургучной печатью. На печати было имя какого-то князя, что ли — кусок скололся, а адресовано было великому князю Ярославу Мудрому и жене его Ингигерде.
— Эк, хватил! — бабка покачала головой. — Так уж не только Ярослав Владимирович преставился, так и сын его, Всеволод Ярославич. Сейчас престол русский у внука ярославова, Владимира Всеволодовича, прозванием «Мономах». Долгонько ж ты тут стоишь, болезный…
Зомби покивал, показывая, что его устроит, если пергамент доставят и Владимиру, и Мстиславу, и Роману, и Юрию — хоть кому-то рода княжеского.
— Видать, важное письмецо… — протянул Сэрв, пытаясь незаметно слямзить восковую печать. Оторвать не оторвал, но прочёл:
— «Князь Джерело». Ну и имечко! То ли студень из говяжьих мослов, то ли дыра в нужнике…
— У тебя ли лучше? — отбрила Яга. — Так и быть, доставлю письмецо твоё, горемыка.
Зомби подобрался, выпрямился и… зашагал рядом с нами, показывая, что Город Грехов ничего нам под его защитой не сделает. Ну да. Яга спорить не стала, просто махнула рукой на всё это безобразие. Я тоже как-то уже смирилась с тем, что наш отряд прирастает какими-то неприятными личностями. И, в конце концов, может, это нам поможет дойти до бабкиной избушки, куда мы так и не можем вернуться после акушерского похода? Нет, это здорово, что Яга приняла роды, только вот девчонки сейчас вынуждены лежать в виде чурочек деревянных, а их мать — изображать цыганку.
Город Грехов был шумным местечком. Здесь тусили абсолютно все возможные существа. Я читала как-то про перекрёсток миров, так вот это он и был. Бабка нас проинструктировала: шли мы не тихо — так сразу зарежут, а кричали и пели, звенели в колокольцы и бубенчики, кийну кувыркался в воздухе как шаолиньский монах, а цыгане наши сразу стали всем гадать и даже подрезали пару кошельков. Я рычала, раззявя пасть и надеясь, что там нет кариеса. Народ пугался и тыкал в меня отравленными копьями.
— Рррасступись! — прозвучал стальной командный голос, и из толпы, раздвинув её, точно ледокол, выступил бравый стражник с пятью своими клонами.
— Городской сержант и глава стражи мастер Фетюк! — отрекомендовал его какой-то мелкотравчатый шкет, похожий на эльфа, который последние лет триста занимается сбором мусора.
— Да! — рявкнул Фетюк. — Балаган устроили?!
— Нет… — пролепетала растерявшаяся Яга. — То есть, да. Балаган и есть. Лучший странствующий балаган, который вы только видели!
— Вас требует высокородный Давиул!
Чего-то быстро. Только в город вошли, а о нас уже прознали, и даже вызвали на ковёр. То ли кто-то здесь стучит, то ли Давиул этот не так-то прост, и отсутствие стражников на воротах объясняется, скажем, видеокамерами или какими-нибудь магическими шарами всевидения, вроде палантиров.
И мы поплелись за стражей, которая не столько следила за тем, чтобы не сбежали мы, сколько за тем, чтобы не похитили нас. Или у нас. Потому что первым право что-нибудь спереть или отжать имеет, конечно, высокородный Давиул. Я надеялась, что нас проведут во дворец, дадут вымыться в хрустальной ванне, накормят, расспросят, а потом убьют. Так во всех фантастических книгах пишут. Или бросят в темницу, расспросят, а потом убьют. В любом случае у меня хоть лапы отдохнули бы, но — нет! Бравый сержант Фетюк привёл нас не во дворец, не в пыточную и даже не в темницу.
Мы пришли на ярмарочную площадь. Площадь по периметру окружала железная стена метра четыре высотой, в центре стояли четыре столба со ступеньками: на одном — в нижней четверти, на втором — на второй, и так далее. В центре размещался столб повыше и потолще, с троном наверху. Чтобы забраться туда надо было взобраться по ступенькам первого столба, перепрыгнуть на второй, подняться там, снова прыгнуть, и так пока не допрыгаешь до нижнего бронзового кольца центрального столба. Там, цепляясь за кольца, надо было подняться на самый верх и усесться в кресло. Только ничего бы не вышло: кресло было уже занято. Я мало, что видела своими медвежьими глазками, но уразумела — наверху сидит сам Давиул, человек роста немалого, в золотых одеждах и короне. А внизу кипит ярмарка, на которую он смотрит зорким взглядом. Не представляю, как Давиул поднимается на такую высоту, если только отцом его не был царь обезьян Хануман. Человеку это не под силу.
Вот только Давиул не был человеком. И это я поняла минуты через две после того, как замолк последний бубенец на нашей повозке.______________________________________________________________________Не знаете, что почитать, пока ждёте проду? Рекомендую ознакомиться с бояркой, где бывшему успешному герою астрала приходится начинать в отсталом мире всё с самого начала из-за глупого спора с богами. Произведение Кирилла Танковского: "Капитан" (https://author.today/work/377849 ).