Наследница Ильи Муромца

Глава 26. Танец госпожи Щеголихи

Шлёпать по болоту — удовольствие не из приятных. Бабка выломала всем по дрыну, который при ходьбе то и дело проваливался сквозь мох в бочажины. Сама она шла хитро: прокладывала заклинаниями светящуюся сеточку-дорожку, видную ей одной. Кийну, лёгкий как эльф Леголас, скользил по болоту, вообще не задумываясь о том, куда ступает. Клянусь, я видела, как у него появились лисьи лапы вместо ног! Остальные тащились как утюги по тёрке. Мошка, кружившаяся над мхами, старалась сожрать наши лица и руки, и если бы не бабка, брызнувшая на нас вонючей водой из флакончика, мы бы разодрали себя в кровь и сошли с ума от непрекращающегося зуда. Водичка помогла и от комаров, крупных как гуси и рыжих как апельсины. Волосатые твари, с гудением бомбардировщика Ил-2, набрасывались на нас, норовя угодить в глаз или нос. Солнце жарило немилосердно, а деревья, дававшие всё-таки густую тень, что на болоте — редкость, попадались нечасто. Они росли на пригорках, густо усыпанными розовыми цветочками незабудок. И на одном из таких холмиков мы устроили привал.

Вечерело. Оказалось, что мы проболтались по болоту целый день, но не увидели вблизи ни единого завалящего кулика, ни одного утиного гнезда, не говоря уже об аистах. Южная ночь спускается быстро: и вот уже загорелись вокруг тысячи светлячков, превращая болото в прекрасный сад фей.

И появились аисты.

Птицы дневные, они должны спать, но тут мы наблюдали странное дело: аисты выстроились в несколько шеренг, и по команде одного, самого изящного аиста, начали выбрасывать коленца, запрокидывать головы и щёлкать ключами. Изящный аист ходил между рядами и, как видно, давал советы.

— Это, наверное, госпожа Щеголиха! — прошептала я.

— И кто это? — Яга была настроена максимально недружелюбно.

— В сказке — это та самая аистиха, которая рассказала калифу и визирю о развалинах замка, в котором они могут найти ответ, если не испугаются. Госпожа Щеголиха знает, где проходила тогда сходка колдунов, и мы должны выяснить, где это место.

— Фьюу-у-у! — присвистнул Маариф. — Я туда не пойду.

— Прикажу — пойдёшь, — сказала я командирским голосом. Больше Маариф не возникал. А я обратилась к кийну:

— Парень, твой выход. Сходи лисой, поговори с госпожой Щеголихой на своём языке. Людей она боится, а тебя, глядишь, подпустит…

Кийну кивнул, и умёлся в ночь. А мы остались ждать: сидели тихо, без костра, и даже дышать боялись, чтобы не спугнуть единственный шанс.

— Слушай, поляница, — тихо спросил Алтынбек, — что с нами будет?

Кочевник не был оптимистом. Всякий, кто прожил жизнь в степи знает: день прошёл, и слава богу. Можно и не проснуться. Алтынбек пошёл с нами в поход без цели и намерений: он не хотел разграбить султанскую сокровищницу, набрать девиц и мехов, порезать пару сотен голов или что-то ещё в таком роде. Он, понимая близость и неизбежность смерти, просто хотел находиться рядом с сыном, перед которым был виноват, и вина была непрощаемой. Не помню, чтобы кийну говорил с отцом. Они даже редко ехали бок о бок. Ни один не заботился о другом, но было понятно: если Алтынбек словит стрелу, пущенную в мальчишку, или иным способом примет за него смерть, то будет только рад. Он выплатит долг. И кийну это понимал, но знание об отцовской жертве никак его не поменяло — ему было плевать на Алтынбека, ведь пацан не был человеком, как не был и зверем. У оборотней другие чувства и обязательства. Спасибо и на том, что он не придушил батюшку на первом же привале. И вот теперь — такое.

— Заделался в философы, старый хрыч? — уязвила Алтынбека Яга. — Сам же знаешь: что будет, то и будет.

— Кисмет, — откликнулся вполголоса Маариф, который в моих глазах растерял все остатки привлекательности: нельзя быть таким идиотом, к тому же — бесчувственным идиотом. Иногда в нём просыпался военный стратег, но в основном султанский генерал был всё-таки животным. Пожрать бы, да бабу. Вон, как та Настасья Филипповна. Борщец, пирожки, пухляночка под боком, светло, тепло, вина кувшин… Животное, право слово. А и его тоже жалко: куда девать-то? Пусть таскается сзади, как собака, может, ан что и сгодится.

— Никакой не кисмет, — ответила я наконец. — Есть у меня решение. Нам эмир Осейла что пообещал? Желание. Но не каждому, а одно на всех. Я хитрости его эмирского величества уже просекла: он обещает одно, а даёт — в тысячу раз больше. Великий политик, хоть и людоед.

— Так какое решение-то? — Яга была заинтригована.

— Такое. Всем сестрам — по серьгам. В смысле: каждый получит то, что его устроит, а те, кому ничего не надо, уйдут со мной добывать то, что надо. Непонятно?

— Понятно, — откликнулся Сэрв. — Мне бы вот Орон вернуть с девчонками.

— А мне — сына защитить, — добавил Алтынбек.

— А мне — к Настасье Филипповне, — высказался Маариф. — И ещё золота побольше! И коня волшебного. И джинна в услужение!

— Не лопни, деточка, — сказала Яга.

— А тебе что хочется, бабушка? — мне было жуть, как любопытно, что там такого старуха прячет в тёмной глубине своей души.

— Ничего. В избушку свою разве что вернуться, и дожить там свой век. Тебе-то самой что надо?

— Мне лично, — ответила я, — хочется вернуться домой. Полянице — отомстить батюшке Илье Ивановичу за свою смерть. А как командиру мне хочется вызволить Путяту и отправить его на Русь-матушку, дабы упокоился дружинник наконец-то с миром.

— И вправду, — охнула Яга, — сидит же, болезный, мается среди демонов, в камне замурованный!

— Да мёртвый этот ваш Путята, что ему сделается? — Маариф снова включил режим «душнила» на полную мощность. — И что, тебе не хочется отомстить «братцу Умару»? Не хочется вернуть Двойной Клинок? Напакостить ибн Фариди? Посмотри, какие великолепные возможности открываются для человека с качествами настоящего вождя!

— Спасибо, — сдержанно откликнулась я. — Была у меня такая тварь в начальницах: считала, что настоящий руководитель тот, кто может заставить работника пахать круглые сутки не за совесть, а за страх. Похороны, свадьба, роды, болезнь — это ничего не значит, потому что её карьера важнее всего на свете. А кто не начальник — тот плесень.

— Разумная какая женщина! — восхитился Маариф.

— Да, гадина та ещё, тебе в пару, — после этих слов наш Аника-воин обиделся и больше не встревал. Алтынбек, кажется, задумался о том, что же ему и вправду надо в этой жизни сделать. А главное — как. И вот пока мы, перестав шипеть как змеи, сидели, а молчании под болотным деревом и считали бутоны и светлячков, к нам, наконец, подошёл кийну. Да не один: в кильватере лисёнка шла высокая, стройная аистиха в красных сапожках, с ярким длинным клювом и умными глазами.

— Госпожа Щеголиха? — привстала я.

Аистиха отпрянула — испугалась. Кийну защёлкал, засвистел что-то, и птица успокоилась, встала неподалёку и изобразила вопрос.

— Бабушка, спроси, не видала ли она несколько лет назад двух странных аистов, которые не умели кормиться, летать и танцевать? — попросила я. Яга вызверилась:

— Напрямую у зверёнка спросить не желаешь?

— Нет. Ты на языке кийну говоришь, а он в таком виде лучше звериный понимает, чем человеческий.

— Будь ты неладна, поляница! — бабка закряхтела, зашипела, потом закрякал кийну. Аистиха прикрыла глаза, встала на одну ногу и застыла. Минут через десять Сэрв спросил:

— Спит, что ли?

— Не спит! — бабка треснула его по затылку, будто нашкодившего огольца. — Аисты помнят каждый день своей жизни, и им нужно время, чтобы всё отмотать. Вот ты, мурмолка, можешь сказать, кому устраивал каверзу два года назад в первый четверг лета в три часа пополудни?

— Да откуда?! — чуть не испугался чёрт.

— Вот. А аист — может. Но надо дать ему время…

Госпожа Щеголиха вышла из транса через пятнадцать минут. Я не буду перескакивать со щёлков и шипений на человеческий язык, лучше изложу историю так, как она вошла в анналы эмирата Магриб. На века вошла, заметьте! Да и в мифы и легенды других народов проникла в разных видах. Вот, что рассказала нам госпожа Щеголиха, мастер танца Болота Трёх Кувшинок.

«Это было восемь гнездовий назад. Я была тогда молода, но уже пользовалась заслуженным уважением мастеров танца. И тогда, ранним утром, я увидела, как по болоту бредут два человека, достают что-то из перевернутого листа кувшинки, суют в нос и выкрикивают странные слова. Я спряталась в камышах, и долго там сидела, но люди так и не прошли мимо. Зато на полянке для прыжков я увидела двух молодых аистов. Но вели они себя как птенцы! Ни один из них не мог стоять на одной ноге, элегантно вытягивая вторую назад и расправляя крылья. Да они даже ходили, шатаясь. Я подошла к ним и спросила, как их зовут:

— Калиф, — ответил тот, что был помоложе и потоньше.

— Визирь, — сказал второй, и оба расхохотались, потому что забыли свои имена, и им это показалось ужасно забавным.

— Прекрасная птица, — сказал тот, что назвался Калифом, — нет ли здесь чего-нибудь перекусить? Я удовлетворился бы даже лепёшкой с мёдом, если нет жареного ягнёнка!

— Вы умалишённые, — ответила я с достоинством. — Мы не едим человеческую пищу!

— Вы-то, может, и не едите, а мы — люди, и нам по нраву еда для людей, — пояснил Визирь.

И тут я поняла, что они считают себя не аистами, а людьми.

— Давно ль вы смотрели на себя в зеркало? — они посмотрели на меня так странно, будто я предложила им выщипать все перья и бегать голыми.

— А зачем? Я прекрасен, как рассвет, — заявил Калиф.

— Так посмотрите! — я топнула по глади воды, и, когда она успокоилась, оба аиста посмотрели в неё.

— Ой! Дурацкая птица разевает клюв! — закричал Калиф.

— Второй аист выглядит благородно, но у него глупое выражение глаз! — ответил Визирь.

И так они смеялись сами над собой, пока не догадались, что в отражении — они сами. К моему удивлению, они обрадовались, и стали просить меня научить их летать, танцевать, ходить по болоту и добывать еду. К сожалению, они так и не смогли научиться есть лягушек и червей, с трудом проглотили по жалкой рыбёшке. Не хочу вас расстраивать, но мне кажется, что они давно погибли от голода. Поев рыбы, они начали настаивать на уроках танцев — два часа я учила их правильно ходить, кланяться и подпрыгивать, и в конце концов Визирь и Калиф смогли исполнить простенький птенцовый менуэт, но и только. Потом ещё час мы потратили, чтобы научиться летать.

— Я устал, — сказал Калиф Визирю. — Хочу домой!

— Полетели! — ответил Визирь, и они оба расхохотались. А я слышала, что, когда ты заколдован, нельзя ни петь, ни смеяться, ни есть любую пищу. И я напомнила им об этом.

— Ерунда! — закричал Калиф. — Мурбарак!

И ничего не произошло.

— Ваше величество, вы неправильно произнесли слово, — крикнул Визирь. — Мобортур!

И снова ничего не произошло. Битый час они ходили по болоту, кланялись, приседали, бормотали странные слова, но так и не вспомнили заклинания — они забыли его, как только откусили первый кусочек рыбы, рассмеялись первым смехом, станцевали первое па. Оба аиста сидели на кочке и рыдали. Мне стало жалко их, и я посоветовала, пока ещё не село солнце, лететь на восток, к развалинам старого дворца падишахов. Там, среди камней и лиан, жила мудрая сова, которой были ведомы все тайны мира.

Аисты послушались меня, и улетели. Но никаких вестей о них с тех пор так и не было».

Госпожа Щеголиха закончила свой рассказ, и бабка, порывшись в мешке, вытащила горсть сушёных обрывков мха. Полила их болотной водой, что-то шепнула, и вот уже у наших ног прыгают молодые сочные лягушата. Всплеснув от счастья крыльями, госпожа Щеголиха быстро склевала свою плату за интересный рассказ, а мы уставились друг на друга.

— Ну? — спросила Яга. — Что там говорится в твоей сказочке дальше?

— В том-то и дело, что в сказке аисты пробрались на тайное собрание колдунов, услышали похвальбу колдуна и забытое слово, полетели в свой город — Багдад, кажется, — и там превратились обратно в людей. Колдуна же казнили. Но, как видим, Мутабор до сих пор бродит по земле, а аисты так и не вернулись.

— Так это не тот колдун! — резонно заметил Сэрв.

— Неважно. Слово — то самое, а это значит, что так или иначе, но мерзкий карлик связан с тем самым Кашнуром, который заколдовал калифа-аиста. Осейла же сказал, что Мутабор украл книги Кашнура у Мисры, или наоборот. Суть в том, что он владеет тем же заклятием, что и в сказке.

— Так это тот же калиф? — недоверчиво сказала бабка.

— Сказка — ложь, — подытожила я. — За века всё перепуталось, но госпожа Щеголиха осталась той же. Мутабор — тем же, только его имя в сказке превратилось в заклинание. А, может, это и имя, и заклинание сразу: мелкому гаду лестно, что его имя обладает волшебной силой. Про сову всё тоже так и есть. Единственное отличие — аисты должны были вернуться сразу, а их нет как нет!

— И каков же вывод? — это проснулся Маариф.

— Вывод простой: либо мы докажем, что Заариф и Саид мертвы, либо они попались колдунам, и до сих пор сидят где-то в темнице.

Логика моя была безупречна, и от того — страшна. Сражаться с колдунами? Нам? Старой ведунье и лисёнку-оборотню? Я и от Мутабора бы не открестилась, если б не опытный царедворец Маариф. И лежала бы чёрным обгоревшим трупом глубоко в аграбской земельке.

— Так чего мы сидим? — Это хором спросили Сэрв и Алтынбек, престарелый наш кочевник.

— Ночь. Не поедем же мы ночью по незнакомым пескам в логово колдунов?

— Ехать я бы не советовал, а полететь — полетите.

— Слышен голос из подвала, — зло сказала я, наблюдая, как джинн-фрилансер устраивается на листе кувшинки, согнав оттуда пару лягушек. Гнусный трикстер принял облик гигантской голубой гусеницы в феске, и уже налаживал кальян, чтобы, так сказать, соответствовать образу. Глумление было направлено исключительно на меня, поскольку не родился ещё тот Льюис Кэрролл, который бы написал книгу про девочку-беглянку, зависавшую с котом, чокнутым портным и гусеницей в мечтах наркомана.

— А ты не ругайся, драгоценная, — самодовольно пропыхтела гусеница, наслаждаясь выражением обалдения, проступившим на всех лицах, кроме моего. Я была в ярости. — Ты ведь никуда не дела ту тряпочку, которая помогла тебе выбраться из сокровищницы Сим-Сим?

— Само собой, нет! Это же драгоценная штуковина!

— Расстели её на земле, я чуть-чуть поколдую, и у вас будет отличный ковёр-самолёт. Вьючный транспорт, правда, придётся оставить, но верблюдам и лошадям тут раздолье.

— Так чего ж ты раньше молчал, почему сразу не сотворил ковёр-самолёт?! — закричала я в бессилье.

— Так ты сама сказала, что я — джинн-фрилансер. Хочу — помогаю, не хочу — курю кальян. Будешь на меня много орать — буду курить кальян постоянно, а это вредно для моего здоровья. Ну так что, летите?

— Да!

— Жаль, что это вопль ярости, а не восторга, — философски заметила гусеница. — Абра-кадабра, сим-салабим!

— Серьёзно?

— Нет, дорогая моему сердцу луна Магриба — исключительно для волшебного антуража…

Ковёр оказался раз в пять больше, чем убогая шалька, и мы с комфортом разместились на его твёрдой поверхности. Никогда не летали на бреющем полёте над ночной пустыней? Если скорость невысока, это просто песня: под тобой проносятся барханы, ночь нежна, и в чёрной глубине сияют яркие звёзды в неисчислимых количествах. Нежарко, веет лёгкий ветерок, и только саксаул скрежещет тебе вслед сухими ветвями: «С-с-с-су-у-у…!»

Короче говоря, всё было не так: мы мчались к колдунским развалинам на всех парах, и ветер был не ласков, а жесток, бросая нам в лица горсти песка вперемешку с недружелюбными скорпионами. Он грыз нам кожу, пощёчинами выбивал слёзы из глаз, и заставлял утыкаться в плечо сидящего рядом. Наконец пытка кончилась: коврик приземлился на верхней площадке какой-то полуразвалившейся башни. К счастью, оттуда вниз шла винтовая каменная лестница, абсолютно целая, хоть и без перил.

— Шаль подбери, — подсказал джинн из бутылки, всё ещё в образе гусеницы, но уже уменьшившийся до размеров пробки. — Смени тюрбан, а то твой от пота промок, а-ха-ха-ха!

Заржал, как подросток над фотографией персика в трусах, и утёк в свою бутылку. Но совет был дельный: я подобрала шаль, и обвязала её вокруг пояса. Остальные, проверив, чтобы не бряцало оружие, фляги, бусы и прочие висюльки, двинулись вниз по лестнице. Где-то на середине мы начали слышать шумы, а на площадке второго этажа залегли: под нами, с кострами, бубнами и крепким алкоголем, гудела братва. Не то, чтобы бандиты, но очень на то похоже: каждый хвастался какими-то злодеяниями и просил подлить ракии — что бы это ни было. И вдруг среди этого хаоса прорезался мерзейший, тонкий и очень знакомый голосок:

— А всё же величайший колдун среди вас, олухи — это я! Я, Мутабор!