(не) Обручённые (СИ)

9.3

Я долго думала, куда переместиться первым делом, какую точку в Саутвинге выбрать пунктом назначения.

Чтобы «прыгнуть» надо было хорошо представлять себе это место. Нельзя было подумать абстрактно о чем-то, и всё. Магия не творит чудеса сама по себе. Она лишь инструмент в умелых руках.

Именно поэтому переместиться сразу по адресу этого Фостергловера, который Дункан заботливо оставил на внешней стороне свитка, было невозможно. Да и не хотелось, если честно, выполнять навязанную братом повинность. Как-нибудь потом.

Самым подходящим местом для начала мне показалась главная площадь Саутвинга — благо, я там не раз бывала. Помню и дворец, главным фасадом и колоннадой, рядами высоких стрельчатых окон выходящий прямо на неё… Старый дворец Короля-без-Короны. Но от дворца я совершенно точно буду держаться подальше. Эти раны слишком кровоточат, чтобы снова тыкать в них пальцем.

Я сосредоточилась на образе площади. В праздники и выходные там была тьма народу, устраивались ярмарки, шумные гуляния… когда-то на этой площади вышла замуж за моего брата Тэмирен. Когда-то на этой площади Себастиан пытался организовать «революцию сверху» и лишить вольности своих лордов-вассалов, прижать их к ногтю и объединить государство под своей абсолютной властью в единую мощную державу…

Да что ж такое-то!.. Опять думаю о нём. Так не пойдёт.

Площадь.

Надо сконцентрироваться на площади. Белые стены дворца, красивые, изящные… левое крыло полностью разрушено было после тех событий, когда в дело вмешались древние магические силы, куда более могущественные, чем простой смертный человек.

Дворец… Наверное, он красивый был тогда, до разрушения. До того, как лишился хозяина и был заброшен.

Король-без-Короны… так теперь зовут его. Когда-то звали иначе. И корона у него была, настоящая.

Я так и не смогла сконцентрироваться как следует.

Бастиан, везде и всегда он — в моих мыслях, в моих снах, в моих воспоминаниях.

Наверное, поэтому я «сбила прицел», и впервые в жизни моя магия переместила меня сама. В место, которого я никогда не видела и не представляла. Но тотчас узнала по белому камню стен и виду из высоких стрельчатых окон в пол, за которыми сквозь пыльное стекло мелькало ослепительно-синее Саутвингское южное небо, так не похожее на сизую выцветшую хмарь низких северных небес.

Я попала в какой-то из внутренних покоев дворца Короля-без-Короны.

Нервно огляделась, невольно поёжилась и обхватила себя за плечи. Золотые щедрые солнечные лучи освещали просторную полукруглую комнату, обставленную изящной белой мебелью с позолотой. Пахло пылью и засушенными розами.

Впереди, у извивающейся по дуге стены, что состояла, кажется, из одних окон — круглый столик, несколько стульев. Фарфоровая чашка с позолотой на ручке — полупрозрачная, с намертво присохшими чаинками на донышке. Рядом — блюдо с крошками чего-то, по которому уже трудно определить, что это было когда-то. Золотые вилка и нож небрежно брошены на смятую кружевную белоснежную салфетку.

По правую руку и по левую руку замечаю двери в смежные комнаты. Через полуоткрытую дверь слева виден край ужасно широкой и высокой кровати под алым бархатным балдахином с золотыми кистями.

Справа — еще одна дверь, за ней маячат шкафы тёмного дерева с блёклыми корешками старых книг, массивный письменный стол.

Самое главное, что бросается здесь в глаза — ощущение потерянности, забытости, полного запустения. Как будто я попала на изнанку мира. Куда не доходят запахи и звуки мира настоящего. Только вечно хранящаяся о нём память.

Абсолютная, невозможная тишина.

И пыль. Пыль толстым слоем повсюду — на полу, на мебели, на всех поверхностях.

Когда иду по дорогому, наборному со сложным узором дубовому паркету, мои ноги прочерчивают следы в пыли, как на снегу.

Красивые панорамные окна мутны. Белые стены с облупившейся позолотой на барельефах, по углам всё затянуто паутиной. С лепного потолка местами обвалилась часть штукатурки, валяется под ногами белыми лохмотьями, хрустит, когда наступаю случайно. Тяжелые бархатные занавеси кроваво-алого цвета все в сером инее пыльных разводов. Если трону — буду чихать до завтрашнего вечера, уверена.

Решаюсь все-таки продолжить осмотр, иду в левую комнату… спальню.

Размеры кровати поражают. Зачем столько одному человеку? А одинокий столовый прибор на столике лучше всяких слов говорил, что покои предназначались только для одного. И мне не хочется думать о том, что моё сердце поняло, для кого именно, сразу, как только я сделала первый шаг.

Поворачиваю голову. У ближайшей стены — высокая напольная ваза, фарфоровая с бледно-голубым узором. А в ней — букет засохших роз. Уже и не поймёшь, какого они были цвета. Такой старый, что страшно даже дышать рядом — того и гляди, лепестки осыпятся в пыль.

А потом поднимаю взгляд.

Вижу рисунки на стенах, карандашные, в простых деревянных рамах — эта простота совершенно не вяжется с изысканной роскошью остальной обстановки.

И узнаю руку художника.

Его картины. Здесь, в самом личном, недоступном взглядам чужих месте. Где он не хотел, чтобы кто-то видел. Проник в его внутренний мир.

Он рисовал корабли. И закаты, падающие в море. И неровные спины гор, уходящие вдаль за горизонт.

Всё то, чего никогда в жизни больше не увидит.

Магия впервые в жизни переместила меня в место, которого я не могла визуализировать, потому что никогда в нём не бывала. Сама. Как будто долгие часы рядом с Бастианом, его присутствие, его прикосновения, болезненный жар его мятущейся души отпечатались где-то глубоко внутри меня — глубже, чем я предполагала. На магическом, самом сакральном уровне.

И теперь между нами связь. Которую не расторгнуть так просто.

Я уверена, он любил это место. Свой дом. И многое бы отдал, чтобы снова увидеть.

Словно я пришла сюда для того, чтобы исполнить за него это заветное желание.

Взгляд останавливается на кровати, притягивается туда помимо моей воли.

Я, наверное, очень серьёзно больна, потому что мне хочется забраться туда с ногами и свернуться калачиком. Представить, что он рядом. Почему-то кажется, что постель ещё хранит отпечаток и запах его тела, хотя я знаю, что это не так.

Мне приходится впиться себе ногтями в руку до боли, чтобы подавить порыв.

Выхожу обратно в общий покой.

Замечаю ещё одну дверь, которую не видела раньше, потому что переместилась спиной к ней.

В отличие от остальных, она закрыта плотно и выглядит чуть более высокой и широкой, из того же самого белого дерева, что и остальные двери, но как-то фундаментальнее и основательней. Толкаю её — заперто. Скорее всего, это дверь в публичные пространства дворца, и наверняка за ней когда-то дежурила почётная стража, личная гвардия короля.

Как иронично.

Теперь его двери тоже стерегут. Только другие люди. И с другими целями.

Значит, вон там — его спальня. А справа — кабинет, в котором он работал.

Эх, сердце, сердце! Глупое, никак не можешь его забыть. Это ты сдвинуло что-то в моём внутреннем компасе, который всегда безошибочно находил цели для перемещения. И забросило именно сюда. В покои, в которых я никогда не бывала, чтобы визуализировать. Но которые настолько проникнуты духом своего владельца, что если чуть напрячь воображение, можно представить, как он ходит по этим коврам, завтракает вон за тем круглым столиком… но пожалуй, стоит прервать этот поток безалаберных мыслей, пока они снова не повернули в сторону кровати.

Надо всё-таки переместиться к первоначальной цели. На площадь.

Но меня как будто гвоздями приколотили к полу, не могу сдвинуться. Я с трудом отдираю себя от пола — только для того, чтобы вернуться в спальню. Стою там, совершенно потерянная во времени и пространстве, как будто мир вокруг меня кружится, а я и это место — единственная неподвижная точка во Вселенной.

Смотрю и смотрю на рисунки. Касаюсь пальцами старого стекла, бережно стираю собственными руками пыль, чтобы разглядеть получше.

Потом как зачарованная иду к ещё одной из открытых дверей, куда пока не добиралась.

На письменном столе привычный безумный хаос, горы книг. Только стол этот — размером с половину его теперешней тюремной камеры.

Бумаги разбросаны тут и там в полнейшем беспорядке, его почерк. До боли знакомый.

У каждой стены — книги, книги, книги. От пола до потолка. Настоящая сокровищница, я отлично представляю, сколько это стоит и как трудно доставать. И сколько времени тратится на то, чтобы учёный муж аккуратным почерком переписал целую книгу, а потом ещё украсил миниатюрами и виньетками. А у него здесь их даже не сотни, а тысячи. Я столько не видела за всю свою жизнь.

Наверное, только теперь, увидев эти книги, я начинаю в полной мере осознавать, в какой роскоши он жил когда-то. И как его духу, такому гордому, такому пылающему жаждой жизни, наверняка трудно теперь…

Стоп.

В который раз одёргиваю себя за то, что снова думаю о том, о чем не должна.

В нише меж книжных шкафов, прямо напротив письменного стола, висит ещё одна картина, намного больше предыдущих, и написана явно маслом — не его техника, и даже по краешку, который мне отсюда виден, кажется, что не его руки. Картина небрежно завешена зелёной бархатной портьерой, выглядывает лишь правый нижний угол.

Я подхожу и рывком отдёргиваю, вызывая целое облако пыли…

С портрета на меня смотрит Бастиан.

Придворный художник изобразил своего короля таким, каким увидел в пору расцвета его недолгого правления.

Ему здесь лет восемнадцать на вид, совсем юный. Но ошибиться трудно, сходство в оригиналом поразительное. Я жадно вглядываюсь в детали.

Волосы у него были длиннее, чем сейчас. Задумчивый взгляд — а на губах дерзкая улыбка.

Стальной парадный доспех с позолотой, по-королевски вычурный и броско украшенный.

Одной рукой небрежно опирается на меч… а в другой — алая роза. В этом его двойственность. Обманчивая мягкость, но внутри — острая сталь. Он не сломался за десять лет в одиночной камере. Его кровь осталась такой же горячей — даже, наверное, сделалась больше чем горячей, теперь это расплавленная лава в жилах. Уж я-то знаю.

Воспоминания снова накрывают, утягивают в свой мучительный водоворот.

Становится дурно. И это не только от духоты.

Ноют следы от зубов. Привычным жестом касаюсь ладонью шеи. Ухожу прочь от портрета, силой отдирая от него взгляд. Портьерой не задёргиваю, убеждая себя тем, что просто не хочу нового облака пыли.

Решаю осмотреть комнату дальше.

Даже не знаю, зачем. Меня просто тянет. Мне нужно.

Отодвигаю массивный стул тёмного дерева с мягким зелёным сиденьем, усаживаюсь.

Тяжёлый такой. Но сидеть удобно. Широкие подлокотники по краям истёрты. Он проводил в нём много времени. Он был не из тех королей, который тратят своё время на охоту и рыцарские турниры.

Закрываю глаза и просто сижу какое-то время неподвижно. Борюсь с подступающими слезами.

Меня снова преследует его образ. Как будто он здесь сейчас, рядом, стоит над моим плечом и смотрит на меня сверху.

Открываю глаза. Действительно смотрит. С портрета.

Но я уже взяла себя в руки и решила, что раз я здесь, то пойду до конца. Узнаю всё, что могу, иначе потом меня будет голодным волоком раздирать на части неутолённое любопытство.

Замечаю, что верхний ящик стола закрыт на ключ. Который небрежно оставлен прямо в замочной скважине.

Поворачиваю его и выдвигаю ящик, и то, что там вижу, пробивает окончательно щит моей притворной невозмутимости.

На старом, пожелтевшем листе бумаги — выведенный пером список.

Штук десять строчек. В них женские имена.

Алисия Фостергловер.

Марианна Реннская.

Леди Даяна (вдова) — напротив большой знак вопроса.

Матильда Фостергловер.

Марта Ламберт.

Корианна Лостер-Борринген

Маргарита (не помню фамилии, тот пузатый герцог из Восточного крыла, уточнить)

Элиза (Элоиза? Элизабет?) Фарианская.

Райна (не знаю, зачем, но пусть будет. Ей будет приятно. И позлить Орден)

И каждая, каждая из этих строчек зачеркнута.

Ниже — крупно, размашисто, неровно, совершенно не похоже на его обычные аккуратные строки.

Мэган… Роверт?

Мэган Роверт.

Меган Роверт.

Мэган.

Мэг