(не) Обручённые (СИ)

Глава 16 (Мэг)

Браслет с меня был снят в ту же минуту. Правда, Дункану пришлось отбирать у меня его силой — я собиралась выбросить в окошко. Сказал, фамильными ценностями разбрасываться нельзя. Я только надеюсь, что лежать эта гадость будет в сокровищнице именно как артефакт древности, и никогда-никогда больше не будет применена в деле.

Первым порывом было — переместиться к Бастиану. Но я по-прежнему понятия не имела, где он! А Дункан на словах не мог бы мне объяснить, даже если б захотел, где именно новая камера моего жениха находится в этом муравейнике, что представлял из себя крутой холм, на котором стоял холд Нордвинг. Но он клятвенно пообещал лично привести Бастиана ко мне.

Потянулись томительные часы ожидания.

Позже Бастиан рассказывал мне, что в тот день Дункан снова пришёл к нему в камеру, один. Но с бутылкой. И на голодный желудок так споил, что он уже совершенно не контролировал свой язык.

Они проговорили с ним до утра. О чём именно — он уже сейчас точно не может вспомнить. Но, кажется, примерно половину из этого времени Дункан объяснял ему, что именно с ним сделает собственными руками, если он меня в жизни хоть чем-то обидит, а оставшуюся половину времени Бастиан с жаром объяснял Дункану, почему тот полный тупица и как правильно управлять королевством.

Потом оба заснули прямиком на столе — и подозреваю, совершеннейшими друзьями.

Ещё Бастиан говорил мне, что, когда наутро проснулся с провалами в памяти и Дункан куда-то его потащил, был убежден, что тащит на виселицу. Всё-таки он не был уверен, что именно выболтал минувшей ночью его пьяный язык. Мой мстительный брат — ух, убью его, как доберусь! — ещё жути нагонял многозначительным молчанием.

В общем, когда Бастиана втолкнули в мою комнату и он увидел меня, у него дар речи отнялся.

Ставни в моей комнате были плотно закрыты по совету Тэмирен. Она сказала, нельзя сразу на яркий дневной свет после десяти лет в темнице. И всё равно у него глаза заслезились.

— Мэг… ты точно моей смерти хочешь!

— Молчи и иди!

— Ноги себе переломаю. Или шею.

— С каких пор тебя так волнует твоя шея?

— С таких, что я решил, она мне ещё пригодится. Знаешь ли, стимулов жить подольше прибавилось.

И это он ещё о самом главном стимуле не знает.

Я взяла слово с брата, что он ничего не скажет Бастиану о малыше. Решила сама. И пока вот всё не подберу удачный момент. Надо всё-таки постепенно огорошивать известиями. А то оно мне надо, чтоб жених, не дожидаясь свадьбы, от количества разом привалившего счастья помер? Он и так у меня нервный слегка до сих пор, на открытой местности напрягается.

Вот как сейчас.

Я его уже битый час тащу за собой. На глазах у него чёрная повязка — нельзя пока снимать, можно ожог глаз заполучить. Мне приходится многому учить Бастиана заново, как младенца. В том числе видеть.

— Мэг, давай вернёмся обратно? Как хорошо было под одеялом, и смысл был вылезать?

Да.

Под одеялом было хорошо.

Очень-очень-очень хорошо. У меня внутри всё сжалось от воспоминаний. Мы проводили в моей комнате все дни и ночи. Сладкие-сладкие ночи…

В общем, Бастиана из комнаты мне приходилось выпихивать насильно. Он был как зверь, который настолько привык жить в берлоге, что теперь не хочет выходить на поверхность. А надо.

Ну ничего, сегодня я тебе покажу кое-что такое, что ты вспомнишь, зачем!

Тем более, что для первого выхода на свет я выбрала предутренние часы, когда солнечные лучи не жгли, а мягко раскрашивали небо волшебными, неземными красками. Свежий ветер приносил ароматы вересковых пустошей. Я видела, как Бастиан вдыхает его полной грудью и не может надышаться. Он даже спорить забыл, когда понял, почему я веду его так далеко.

Наконец, мы остановились.

Здесь, на вершине холма, не было никого. Пение птиц предвещало таинство, которое свершалось в этом мире каждое утро каждого дня на протяжении десяти лет. Только Бастиан этого был лишён. Я сжала его руку.

— Вот здесь стой! И жди. Чувствуешь?

Он замер, оглушённый множеством запахов, звуков и ощущений, с которыми, кажется, едва мог справляться. Стискивал мои пальцы до боли, но я не забирала у него свою ладонь.

Далеко-далеко из-за горизонта показался краешек солнца.

Бастиан вздрогнул.

Я знала, что лучи поникнут через плотную пелену ткани. И надеялась, что он сможет посмотреть рассвет без риска глазам.

Ещё один луч и ещё… всё ярче и ярче разгоралось солнце нашей новой жизни. Бросая на болезненно-бледное лицо Бастиана мягкие оттенки, делая его снова живым. Я надеялась, что совсем скоро он наберётся сил, надышится свежим воздухом и последние следы его обитания под землёй исчезнут, и он перестанет быть похож на живого мертвеца.

Только шрамы от кандалов останутся на его запястьях навсегда. Придворный лекарь предлагал заживляющую мазь — Бастиан отказался. Сказал, хочет помнить всё. Кто он и через что прошёл.

Ярче и ярче рассвет. Я прислонилась к плечу своего жениха и улыбнулась умиротворённо.

А он взял и потянул руку к повязке.

— Эй, стой! Тебе нельзя! Рано ещё! Вдруг…

Решительно сорвал её и выбросил. Ветер понёс узкую тёмную ленту, и она скрылась где-то в клубах тумана у подножия холма.

Воспалёнными глазами, щурясь, он упрямо смотрел на рассвет. До тех пор, пока я не заставила отвернуться. И всё равно потом неделю ещё жаловался на то, что снова ничего не видит и пляшущие «зайчики» везде. Я сердилась, угрожала, шантажировала и кое-как заставила его выполнять режим и выходить на свет постепенно.

У него получалось привыкнуть к тому, чтобы жить не по ночам, а днём, очень медленно, с трудом. Мы шутили, что сами скоро превратимся в сов. Но Бастиан был сильным. В конце концов, он справился и с этим испытанием.

Первое, что он стал разглядывать на солнечном свету, когда нормальное зрение вернулось полностью, это моё лицо — взяв его бережно в чашу ладоней.

Помню потрясение, с которым он сказал тогда:

— Мэг… я думал, у тебя тёмные глаза. Карие. Я только теперь понял, что они — серые оказывается.

Как только Бастиан стал в состоянии путешествовать верхом, мы отправились в Саутвинг. Просто переместиться оба не могли, и я в полной мере прочувствовала все прелести длительных передвижений по континенту, когда не можешь воспользоваться магией. Искренне прониклась сочувствием к простым людям — и как это вообще можно выносить?!

Но в конце концов, мы добрались, сокращая путь через порталы. В столице Полуночного крыла уже были уведомлены, наместник встретил нас и пригласил остановиться в собственном доме, но у меня были планы получше.

Бастиан не произнёс ни слова, пока мы пробирались через его дворец, который он помнил во всём его величии и блеске, а теперь увидел почти в руинах.

Пока переступал через куски лепнины на полу, что похрустывала при каждом шаге…

Пока убирал от моего лица свисающие полотна рваных белых портьер…

Пока застывал то в одном, то в другом месте и долго-долго смотрел на какую-нибудь разбитую вазу или упавшую со стены картину…

Я понимала, что слова излишни. И молча делила с ним его чувства. Которым вряд ли могла бы подобрать название.

Но я знала одно.

Король-без-Короны наконец-то вернулся домой.

— Вот! Единственное почти прилично выглядящее место во всём этом хаосе! — гордо провозгласила я, заталкивая его через очередную дверь. — Моими стараниями, между прочим!

Я ведь говорила ему, что была уже здесь.

Его красивые, длинные пальцы — пальцы пианиста — пробежали по корешкам его старых книг. Потом мимоходом огладили столешницу письменного стола.

А сама я в это время мысленно здоровалась с портретом.

Ну вот! Мы победили. Я привела его. И знаешь — прости, но совершенно точно после десяти лет темницы, заострившей черты лица и сделавшей его жестким, мужским, после всех испытаний, которые не согнули его широкие плечи, после боли, после умирания и воскрешения вновь и вновь, которые зажгли какой-то странный, немного пугающий потусторонний блеск на дне его чёрных глаз… он по-прежнему такой нравится мне больше, чем ты.

«Не очень-то и хотелось!» — как будто ответил портрет с нахальной усмешкой, протягивая мне розу.

У меня по шее пошла дрожь, когда её без предупреждения коснулись горячие губы.

Бастиан двинулся медленно вверх, к моему уху, убирая осторожно с дороги пряди моих волос, выбившиеся из причёски.

Я больше не носила чёрное. И никогда не буду.

Для поездки пошила себе дюжину новых платьев. Это было лиловое и очень мне шло. А ещё ни у одного моего платья не было высокого воротника. Бастиан прекрасно знал, почему.

Положив руки мне на талию, он прижал меня к себе и повлёк куда-то назад. Хрипло прошептал в ухо:

— Есть один предмет мебели в моих старых покоях, за сохранность которого я переживаю больше всего… не терпится осмотреть!

— Если ты про кровать, — промурлыкала я. — То с ней всё в порядке, я же тебе рассказывала, что спала в ней! Такая огромная, что я чуть не потерялась…

— Сегодня ночью она тебе огромной не покажется, — пообещал жених, и я мгновенно зажглась вся, до кончиков пальцев на ногах. — На мой взгляд, в самый раз.

Я вывернулась юркой змейкой и обвила его шею руками.

— Но имей в виду — эту кровать мы всё равно будем менять! — заявила я, прищурившись.

— Это почему ещё? — удивился Бастиан. А сам тем временем прижал меня к себе понадёжней, оторвал мои ноги от земли и под шумок потащил к месту назначения.

— А потому, что ты там кувыркался со своими многочисленными фаворитками — учти, я тут все слухи о тебе собрала, обо всём в курсе! И про твоих шлюшек-колдуний тоже! Так что…

— Но, Мэг! В этой кровати я спал один, — проникновенно зашептал Бастиан, заглядывая мне в глаза с невинным видом. — В моё личное логово даже слугам без разрешения входить не дозволялось! Для развлечений со шлюшками у меня было полно других мест.

Я задохнулась от возмущения и собиралась было высказать ему всё, что думаю…

Но тут рот мне залепили поцелуем, и в общем и целом скандал как-то у нас не задался. И к утру я готова была согласиться с Бастианом — не такая уж и большая кровать, как мне показалось когда-то.

В самый раз.

Пусть уж, так и быть, остаётся.